Без награды добродетель
Не бывает никогда;
Ей в подсолнечной свидетель
Бог и совесть завсегда.
Люди также примечают,
Кто похвально жизнь ведет;
За невинность увенчают
Девушку в осьмнадцать лет…
Я знаю, ты моя награда
За годы боли и труда,
За то, что я земным отрадам
Не предавалась никогда,
За то, что я не говорила
Возлюбленному: «Ты любим».
За то, что всем я всё простила,
Ты будешь Ангелом моим.
За честный труд и поощренья ради
Один из Муравьев представлен был к награде —
К миниатюрным именным часам.
Однако Муравей не получил награды:
Вышесидящий Жук чинил ему преграды,
Поскольку сам он не имел такой награды!
Ох, если бы прискорбный этот случай
Был ограничен муравьиной кучей!
В награду дружеских усилий,
Вам проложивших новый путь,
С сим посылается Василий
Помочь вам в Брянске чем-нибудь.Коляска ждет на полдороги
Питомца ветреного муз —
Да покровительствуют боги
Ее давно желанный груз! Наперсник легкой Терпсихоры
Да скачет цел и невредим,
Да не подломятся рессоры
Близ грязных Выгоничь под ним! Его румяные ланиты
И дорогие седины
Да увенчают и хариты,
И Рога Красного сыны!
Поэт свободен. Что награда
Его высокого труда?
Не милость царственного взгляда,
Не золото и не звезда!
Служа несозданному богу,
Он даст ли нашим божествам
Назначить мету и дорогу
Своим торжественным мечтам?
Он даст ли творческий свой гений
В земные цепи заковать,
Его ль на подвиг вдохновений
Коварной лаской вызывать?
Как редко плату получает
Великий добрый человек
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . в кой-то век
За все заботы и досады
(И то дивиться всякий рад!)
Берет достойные награды
Или достоин сих наград.
За день труда, о, ночь, ты мне награда!
Мой тонет взор в безбрежной вышине,
Откуда ты глядишься в душу мне
Всей красотой нетленного наряда.В сиянии твоем — что за услада
И что за мир в отрадной тишине!
Я признаю в сердечной глубине
Власть твоего чарующего взгляда.Цари, о, ночь, и властвуй надо мной,
Чтоб мне забыть о суете земной,
Пред тайною твоей изнемогая, И, немощным восхитив к небесам,
Окрепнувшим верни, о, неземная,
Меня земле, к заботам и трудам!
Вчера мне Маша приказала
В куплеты рифмы набросать
И мне в награду обещала
Спасибо в прозе написать.
Спешу исполнить приказанье,
Года не смеют погодить:
Еще семь лет — и обещанье
Ты не исполнишь, может быть.
Вы чинно, молча, сложа руки,
В собраньях будете сидеть
И, жертвуя богине скуки,
С воксала в маскерад лететь —
И уж не вспомните поэта!..
О Маша, Маша, поспеши —
И за четыре мне куплета
Мою награду напиши!
а.
Как редко плату получает
[В<еликой> д<обрый> чел<овек>
< >
в кой-то век
———
За все заботы и досады
(И то дивиться всякий рад!)
Берет достойные награды
Или достоин сих наград.
б. Другой вариант прочтения:
И
Получит то чего он стоит
Иль стоит то, что получил
ИИ
Как редко [плату получает]
[В<еликий> д<обрый> чел<овек>]
в какой то век
ИИИ
За все заботы и досады
(И то дивиться всякий рад)7
Берет достойную награду
Или достоин сих наград
Два года покоя не зная
И тайной по-бабьи томясь,
Она берегла это знамя,
Советскую прятала власть.Скрывала его одиноко,
Закутав отрезком холста,
В тревоге от срока до срока
Меняя места.И в день, как опять задрожала
Земля от пальбы у села,
Тот сверток она из пожара
Спасла.И полк под спасенное знамя
Весь новый, с иголочки, встал.
И с орденом «Красное Знамя»
Поздравил ее генерал.Смутилась до крайности баба,
Увидев такие дела.
— Мне телочку дали хотя бы,
И то б я довольна была…
В борьбе напрасной сохнет грудь,
Влачится юность без отрады;
Скажи, судьба, куда мой путь?
Какой и где мне ждать награды?
Беспечный, дикий, полный сил,
Из урны я свой жребий вынул,
И тяжкий путь благословил,
И весело людей покинул.
Я знал: не радость мой удел —
По ней душа не тосковала,
Высокой жаждой дух горел,
Надежды неба грудь питала...
Давно, давно я на пути;
Но тщетно цели ищут взгляды
Судьба! что мне твои награды?
Былую веру возврати!
Путь жизни мне открыт
И вождь мой Провиденье!
Твое благословенье
Надежнейший мой щит!
Хранитель, гений мой,
Друг верный, неизменный!
Будь образ твой священный
Повсюду предо мной!
Я с именем твоим
Готов лететь за славой!
Опасность чту забавой
Тобой животворим!
Достойным в жизни быть
Любви твоей священной!
Обет сей неизменной
Клянуся сохранить!
Ты будешь всех моих
Сокрытых мыслей зритель,
Печалей ободритель,
Причина дел благих.
Каких искать наград?
С душою чистой, правой,
Мне будь наградой, славой
Твой благодарный взгляд.
Нет, наконец мои слабеют силы
В мучительной за долг борьбе.
Ты пламени во мне не потушила,
О добродетель! жертвы нет тебе! Поклялся я, да, помню, я поклялся
Мятежный дух смирить.
Вот твой венец, я с ним навек расстался, —
Возьми его, оставь меня грешить.Не жди теперь обетов исполненья!
Она моя:, мне твой венец смешон.
О, счастлив тот, кто в сладком упоеньи,
Как я, своим паденьем не смущен.Червь близится к прекрасному растенью,
Летит моя весна. —
Она дивится смелому решенью,
Но мне за всё наградою она.Не верь, мой друг, в дары небес беспечно!
К преступному влекут твои черты.
Но если в царстве жизни бесконечном
Награда лучшая, чем ты, Чем преступленье, бывшее преградой, —
Неправ судьбы язык!
За добродетель ты должна мне быть наградой.
И добродетели ты мой последний миг.
Великий муж! Здесь нет награды,
Достойной доблести твоей!
Ее на небе сыщут взгляды,
И не найдут среди людей.
Но беспристрастное преданье
Твой славный подвиг сохранит,
И услыхав твое названье,
Твой сын душою закипит.
Свершит блистательную тризну
Потомок поздний над тобой
И с непритворною слезой
Промолвит: «он любил отчизну!»1836 г. Кого имеет в виду Лермонтов в своем обращении, до настоящего времени не установлено. Высказывалось предположение, что это П.Я. Чаадаев (1794–1856), писатель и ученый, друг декабристов и Пушкина. В 1836 г. Чаадаев напечатал «Философическое письмо» острокритического характера, за что подвергся правительственным гонениям.Более вероятно, что в стихотворении речь идет о русском полководце М. Б. Барклае-де-Толли (1761–1818), заслуги которого в Отечественной войне 1812 г. долгое время недооценивались современниками. В 1836 г., в связи с подготовкой к двадцатипятилетию Отечественной войны, споры об исторической роли Барклая-де-Толли как главнокомандующего русской армией велись на страницах прессы.Высказаны были также догадки, касающиеся имен А.П. Ермолова, Н.Н. Раевского и др., но ни одна из них не получила достаточного подтверждения.
Блажен, в совет кто нечестивых
Нейдет, на грешных путь не стал
И на седалище кичливых
Губителей не восседал.
Но всею волей покорится
Закону бога своего,
И днем и ночью поучится
В заветах праведных его.
Как древо будет насажденно,
Что при истоках вод растет,
Плодом вовремя отягченно,
И лист его не отпадет.
Во всем, что ни творит, успеет.
Не тако грешные, не так:
Но яко прах, что ветр возвеет
С лица земли в пустых степях.
На суд не встанут нечестивы,
Ни грешны к праведным в совет;
Господь бо весть пути правдивы,
А злых в пути погибель ждет.
Все года, и века, и эпохи подряд
Всё стремится к теплу от морозов и вьюг.
Почему ж эти птицы на север летят,
Если птицам положено только на юг? Слава им не нужна и величие,
Вот под крыльями кончится лёд —
И найдут они счастие птичее
Как награду за дерзкий полёт! Что же нам не жилось, что же нам не спалось?
Что нас выгнало в путь по высокой волне?
Нам сиянья пока наблюдать не пришлось,
Это редко бывает — сиянья в цене! Тишина… Только чайки — как молнии,
Пустотой мы их кормим из рук.
Но наградою нам за безмолвие
Обязательно будет звук! Как давно снятся нам только белые сны,
Все иные оттенки снега занесли,
Мы ослепли давно от такой белизны,
Но прозреем от чёрной полоски земли.Наше горло отпустит молчание,
Наша слабость растает как тень.
И наградой за ночи отчаянья
Будет вечный полярный день! Север, воля, надежда. Страна без границ.
Снег без грязи — как долгая жизнь без вранья.
Вороньё нам не выклюет глаз из глазниц,
Потому что не водится здесь воронья.Кто не верил в дурные пророчества,
В снег не лёг ни на миг отдохнуть,
Тем наградою за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь!
Развеселись, забудь что было!
Чего уж нет — не будет вновь!
Все ль нам на свете изменило?
И все ль взяла с собой любовь?
Еще отрад у жизни много,
У ней мы снова погостим:
С одним развел нас опыт строгий,
Поладим, может быть другим!
И что мы в жизни потеряли,
У жизни снова мы найдем!
Что нам мгновенные печали?
Мы ль их с тобою не снесем?
Что грусть земли, ужель за гробом
Ни жизни, ни награды нет?
Ужели там, за синим сводом,
Ничтожество и тьма живет?
Ax, нет! кто мучится душою,
Кто в мире заживо умрет,
Тот там, за дальней синевою,
Награды верные найдет!
Не верь истления кумиру,
Не верь себе, не верь людям,
Не верь пророчащему миру,
Но веруй, веруй небесам!
И пусть меня людская злоба
Всего отрадного лишит,
Пусть с колыбели и до гроба
Лишь злом и мучит и страшит, —
Пред ней душою не унижусь,
В мечтах не разуверюсь я;
Могильной тенью в прах низринусь
Но скорби не отдам себя!..
На реке, реке Кубани
За волной волна бежит.
Золотистыми хлебами
Степь кубанская шумит.
Знать, решили мы недаром —
Хлеборобы-мастера,
Чтоб ломилися амбары
От кубанского добра.Убирай да нагружай! —
Наступили сроки.
Урожай наш, урожай,
Урожай высокий! Мы работать в эти степи
Выходили до зари,
Чтоб росли на нашем хлебе
Силачи-богатыри;
Чтобы все девчата были
И пригожи и ловки,
Чтобы жарче их любили
Молодые казаки.Убирай да нагружай! —
Наступили сроки.
Урожай наш, урожай,
Урожай высокий! Уберем мы всё, как нужно,
Ни зерна не пропадет,
Потому что очень дружный
И надежный мы народ.
И пойдут, пойдут обозы
В города по большаку.
Не останутся колхозы
Перед родиной в долгу.Убирай да нагружай! —
Наступили сроки.
Урожай наш, урожай,
Урожай высокий! Не награды нас прельстили, —
Это скажет вам любой, —
Мы хлеба свои растили
Ради чести трудовой.
Если ж к этому награда
Будет нам присуждена,
Мы не скажем: нет, не надо!
Мы ответим, что нужна.Убирай да нагружай! —
Наступили сроки.
Урожай наш, урожай,
Урожай высокий!
Надевает девятого мая сосед
На парадный пиджак ордена и медали.
(Я-то знаю — солдатам их зря не давали!)
Я шутливо ему козыряю: — Привет! —
Он шагает, медалями гордо звеня,
А за ним — батальоном идёт ребятня.
В нашем тихом дворе вдруг запахло войной.
Как волнует романтика боя ребят!
Лишь один в стороне — невесёлый, смурной.
— Что с тобою, Сергей? Может, зубы болят? —
Он бормочет в ответ: — Ничего не болит! —
И, потупясь, уходит домой. Почему?
Понимаю: у парня отец — инвалид,
И не слишком в войну подфартило ему,
Нет регалий на скромном его пиджаке,
Лишь чернеет перчатка на левой руке…
Сын солдата, не прячь ты, пожалуйста, глаз,
И отца представляли к наградам не раз.
Я-то знаю, как это бывало тогда:
На Восток шли его наградные листы,
А солдат шёл на Запад, он брал города —
У солдата обязанности просты…
Зацепило — санбат, посильней — лазарет,
В часть приходит медаль, а хозяина нет,
А хозяин в бреду, а хозяин в аду,
И притом у начальников не на виду.
Отлежится солдат и, как водится, — в часть,
Но в свой полк рядовому уже не попасть.
Гимнастёрка пуста. Ну и что? Не беда!
И без всяких наград он берёт города!
И опять медсанбаты и круговорот
Корпусов и полков, батальонов и рот.
Что поделаешь? Это, Серёжа, — война…
Где-то бродят ещё до сих пор ордена,
Бродят, ищут хозяев уже двадцать лет —
Нападут они, может, на правильный след? Ну, а ежели нет, и тогда не беда:
Разве ради наград брали мы города?
Мрак… Матерь… Смерть… созвучное единство…
Здесь рокот внутренних пещер,
там свист серпа в разрывах материнства:
из мрака — смерч, гуденье дремных сфер.
Из всех узлов и вязей жизни — узел
сыновности и материнства — он
теснее всех и туже напряжен:
дверь к бытию водитель жизни сузил.
Я узами твоих кровей томим,
а ты, о мать, — найду ль для чувства слово?
Ты каждый день меня рождаешь снова
и мучима рождением моим.
Кто нас связал и бросил в мир слепыми?
Какие судьбы нами расплелись?
Как неотступно требуешь ты: «Имя
свое скажи мне! кто ты? назовись».
Не помню имени… но знай: не весь я
рожден тобой, и есть иная часть,
и судеб золотые равновесья
блюдет вершительная власть.
Свобода и любовь в душе неразделимы,
но нет любви, не налагавшей уз…
Тягло земли — двух смертных тел союз…
Как вихри мы сквозь вечности гонимы.
Кто возлюбил другого для себя,
плоть возжелав для плоти без возврата,
тому в свершении расплата:
чрез нас родятся те, кого, любя,
связали мы желаньем неотступным.
Двойным огнем ты очищалась, мать, -
свершая все, что смела пожелать,
ты вознесла в слиянье целокупном
в себе самой возлюбленную плоть…
Но как прилив сменяется отливом,
так с этих пор твой каждый день господь
отметил огненным разрывом.
Дитя растет, и в нем растет иной,
не женщиной рожденный, непокорный,
но связанный твоей тоской упорной —
твоею вязью родовой.
Я знаю, мать, твой каждый час — утрата.
Как ты во мне, так я в тебе распят.
И нет любви твоей награды и возврата,
затем, что в ней самой — награда и возврат!
НА ПОКОРЕНИЕ ПАРИЖА.
Сердце пленяюща лира,
Гений восторга взносись!
И обтекая вкруг мира,
Светлый твой голос возвысь. —
Пой Того—крепость, мощ львину
Агнца,—что кротость явил,
Другую Кто половину
Света—Париж покорил!
Милостью больше, чем гневом
В славе блестящь там какь Бог
И провожден Ты вшед Небом
Вь древний Бурбонов чертог;
Дух к ним народа, любовью
Возжегь, и их воскресил;
Бедствы Московски не кровью,
Благомь злодеям отмстил!
Здрав Александрь
Царь будь Царей,
Что без наград
Твердой Твоей
Сверг злость Ты душой,
Доблесть вознес,
Прямо Герой!
Славься сим днесь. *)
Слава Тебе днесь какая
В мире обширном звучит,
Что щастьем, сладостьми рая
Вкруг доблесть,—дух Твой поит:
Взглянешь на грады,—спасенны,
Храмы ль зрит,—жертвы курят;
Дети ль отцам возвращенны, —
Все их Спасителя чтят.
Сколькож отрадно, приятно
Быть Россиянином днесь!
Что Ты нас так благодатно
Славой и честью вознес. —
Вся нас теперь уж вселенна
Своею защитою чтет;
Европа уз свобожденна
Хвальными песньми поет.
Здрав Александр
Царь будь Царей,
Что без наград
Твердой Твоей
Сверг злость Ты душой,
Доблесть вознес!
Прямо Герой!
Славься сим днесь.
Сладкия слезы восторга
С радостных льются очес,
Ангела ль кротка, иль Бога,
Сына ль, Любимца ль Небес
Зрит ве Тебе, иль Исполина,
Маньем смирил что руки
Мире весь? Петр, Екатерина
Стольколь какь Ты Велики?
Мудростью, честью, геройством
Чудный стяжал Ты венец. —
С Богоподобным к нам спокойством,
Царь возвратись и Отец!
К Матери нежной скорее
В славе победных лучей,
Солнце весной как светлее,
Дай жизнь России такь всей.
Здрав Александр
Царь будь Царей,
Что без наград
Твердой Твоей
Сверг злость Ты душой,
Доблесть вознес!
Прямо Герой!
Славься сим днесь.
Пятнадцать мне минуло лет,
Пора теперь мне видеть свет:
В деревне все мои подружки
Разумны стали друг от дружки;
Пора теперь мне видеть свет. 2
Пригожей все меня зовут:
Мне надобно подумать тут,
Как должно в поле обходиться,
Когда пастух придет любиться;
Мне надобно подумать тут. 2
Он скажет: я тебя люблю,
Любовь и я ему явлю,
И те ж ему скажу три слова,
В том нет урона никакова;
Любовь и я ему явлю. 2
Мне случай этот вовсе нов,
Не знаю я любовных слов;
Попросит он любви задаток, —
Что дать? не знаю я ухваток;
Не знаю я любовных слов. 2
Дала б ему я посох свой, —
Мне посох надобен самой;
И, чтоб зверей остерегаться,
С собачкой мне нельзя расстаться;
Мне посох надобен самой. 2
В пустой и скучной стороне
Свирелки также нужны мне;
Овечку дать ему я рада,
Когда бы не считали стада;
Свирелки также нужны мне. 2
Я помню, как была мала,
Пастушка поцелуй дала;
Неужли пастуху в награду,
За прежнюю ему досаду,
Пастушка поцелуй дала? 2
Какая прибыль от того,
Я в том не вижу ничего:
Не станет верить он обману,
Когда любить его не стану;
Я в том не вижу ничего. 2
Любовь, владычица сердец,
Как быть, научит наконец:
Любовь своей наградой платит
И даром стрел своих не тратит;
Как быть, научит наконец. 2
Пастушка говорит тогда:
Пускай пастух придет сюда;
Чтоб не было убытка стаду,
Я сердце дам ему в награду;
Пускай пастух придет сюда. 2
Посреди лесной часовни,
Перед ликом чистой Девы,
Мальчик набожный и бледный
Опустился на колени.
«О, позволь, Мадонна, вечно
Здесь стоять мне пред тобою.
Не гони меня отсюда
В мир холодный и греховный.
«О, Мадонна, лучезарно
У тебя струятся кудри.
На устах — священных розах —
Светит чудная улыбка.
«О, Мадонна, словно звезды,
У тебя глаза сверкают
И ладье житейской в мире
Путь указывают верный.
«О, Мадонна, испытанья
Твоего я не боялся,
Только слепо доверяясь
Жару набожного чувства.
«О, Мадонна, и сегодня
Ты услышь мою молитву!
У тебя прошу я знака
Благосклонности малейшей!»
Тогда превеликое чудо свершилось!
Лесная часовня мгновенно вдруг скрылась,
И мальчик не верил глазам и тому,
Что в чудной картине открылось ему.
Его окружала красивая зала,
В той зале сидела Мадонна, но стала
Простой миловидною девой она
И кланялась, детского счастья полна.
Отрезавши локон один, благосклонно
С небесной улыбкой сказала Мадонна
Счастливому мальчику кротко: «Даю
Тебе я награду земную твою».
Что ж свидетелем награды?
Ты взгляни на свод небесный.
В небе радуга сияет.
Разливая блеск чудесный.
Сомны ангелов взлетают
И к земле стремятся снова,
И в лазури ясной тают
Звуки гимна их святого.
Мальчик понял, что сердечно
В те края давно он рвется,
Где цветущи мирты вечно,
Где весны сиянье льется.
Шесть с половиной миллионов,
Шесть с половиной миллионов,
Шесть с половиной миллионов!..
Шесть с половиной миллионов —
А надо бы ровно десять!
Любителей круглого счета
Должна порадовать весть,
Что жалкий этот остаток
Сжечь, расстрелять, повесить
Вовсе не так уж трудно,
И опыт, к тому же, есть!
Такая над миром темень,
Такая над миром темень,
Такая над миром темень!..
Такая над миром темень —
Глаз ненароком выколешь!
Каждый случайный выстрел
Несметной грозит бедой,
Так что ж тебе неймется,
Красавчик, фашистский выкормыш,
Увенчаный нашим орденом
И Золотой Звездой?!
Должно быть, тобой заслужено…
Должно быть, тобой заслужено…
Должно быть, тобой заслужено!..
Должно быть, тобой заслужено —
По совести и по чести!
На праведную награду
К чему набрасывать тень?!
Должно быть, с Павликом Коганом
Бежал ты в атаку вместе,
И рядом с тобой под Выборгом
Убит был Арон Копштейн!
Тоненькой струйкой дыма…
Тоненькой струйкой дыма…
Тоненькой струйкой дыма!..
Тоненькой струйкой дыма
В небо уходит Ева,
Падает на аппельплаце
Забитый насмерть Адам!
И ты по ночам, должно быть,
Кричишь от тоски и гнева, —
Носи же свою награду
За всех, кто остался там!
Голос добра и чести…
Голос добра и чести…
Голос добра и чести!..
Голос добра и чести
В разумный наш век бесплоден!
Но мы вознесем молитвы
До самых седьмых небес!
Валяйте — детей и женщин!
Не трогайте гроб Господень!
Кровь не дороже нефти,
А нефть нужна позарез!
Во имя Отца и Сына…
Во имя Отца и Сына…
Во имя Отца и Сына!..
Во имя Отца и Сына
Мы к ночи помянем черта, —
Идут по Синаю танки,
И в черной крови пески!
Три с половиной миллиона
Осталось до ровного счета!
Это не так уж много —
Сущие пустяки!
Сердце пленяюща лира!
Гений восторга! взносись
И, обтекая вкруг мира,
Светлый твой голос возвысь.
Пой того крепость, мощь львину
Агнца, — кто кротость явил,
И другую половину
Света — Париж покорил!
Милостью больше, чем гневом,
В славе блестящ там, как Бог,
Препровожденный вшел небом
В древний Бурбонов чертог;
Дух к ним народа любовью
Возжегши, их воскресил;
Бедства московски не кровью,
Благом злодеям отмстил.
Здрав, Александр,
Царь будь царей,
Что без наград
Твердой твоей
Сверг злость ты душой,
Доблесть вознес,
Прямо герой!
Славься сим днесь!
Слава тебе днесь какая
В мире обширном звучит,
Счастьем что, сладостьми рая
Вкруг доблесть дух твой поит:
Взглянешь на грады, — спасенны;
Храмы ль зришь, — жертвы курят;
Дети ль отцам возвращенны, —
Все их спасителя чтят.
Сколько ж отрадно, приятно
Быть Россиянином днесь,
Что ты нас так благодатно
Славой и честью вознес!
Вся нас теперя вселенна
Своей уж защитой чтет;
Европа уз свобожденна
Хвальными песньми поет.
Здрав, Александр,
Царь будь царей,
Что без наград
Твердой твоей
Сверг злость ты душой,
Доблесть вознес,
Прямо герой!
Славься сим днесь!
Сладкие слезы восторга
С радостных льются очес:
Ангела ль кротка, иль бога,
Сына ль, любимца ль небес
Зрим в тебе, иль исполина,
Маньем смирил что руки
Мир весь? — Петр, Екатерина,
Столько ль, как ты, велики?
Мудростью, правдой, геройством
Чудный стяжал ты венец.
С богоподобным к нам свойством
Царь возвратись и отец!
К матери нежной скорее
В славе победных лучей;
Солнце весной как светлее,
Дай жизнь России так всей.
Здрав, Александр,
Царь будь царей,
Что без наград
Твердой твоей
Сверг злость ты душой,
Доблесть вознес,
Прямо герой!
Славься сим днесь!
17 апреля 1814
Восшел Давид в сень правды,
А с ним и Соломон, —
Где казнь на злых, благим награды,
Законы, врезанны святым жезлом
В скрижаль сапфирну, вкруг златую,
Хранимы в род и род. Вошел и сел на трон!
Велел с собой воссесть и сыну одесную;
Старейшины пред ним, склонившися челом,
По манию его воссели
В молчаньи на своих местах.
Невидимо на высотах
Псалтыри струны загремели:
«Боже! дай царю Твой суд
И цареву сыну правду,
Да народу подадут
И защиту и награду.
Да на горы мир сойдет,
Правосудие в долины;
Бедных да спасет от бед,
Плачущих от злой судьбины.
Да смирит клеветников
И, как солнце ввек сияет
И луна меж облаков,
Так блистать на троне станет.
Так сойдет он в низкий дом
С высочайшего престола,
Как снисходит дождь на холм
И роса на сушу дола.
Истина во всех сердцах,
Правда в людях населится,
И в его блаженных днях
Счастие возобновится.
Падши, пыль полижут ног
Орды перед ним азийски,
И бесценности в залог
Принесут цари фарсийски.
Да помолятся уму
В нем подсолнечной владыки;
Поработают ему
Подчинившися языки,
И покажут, что он был
Щит от сильных всем бессильным,
Вдов и сирых прокормил
Током благости обильным;
Подданных жалел лить кровь,
Ограждал от лихв, неправды,
И к себе их чтил любовь
Выше всякие награды.
Долги будут дни ему,
Злато потечет рекою;
Дань легко дадут тому,
Кто любим от всех душою.
Нивы на вершинах гор,
Сад Ливанский расплодится;
Град, поля восхитят взор,
В них блаженство водворится.
Пальма, лавр увьют чело,
Славою украсят вечной,
Чтобы имя процвело
Похвалой чистосердечной».
Как луч, на верх Ерусалима
Снеслася благодать, — Израиль зрел:
«Да будет ввек», — в восторге пел,
Еговы длань благословима,
Приосеняющая нас!!» —
За сим умолк псалтыри глас.
Ноябрь 1799
Царь Аарон был ласков до народа,
Да при нем был лютый воевода.
Никого к царю не допускал,
Мужиков порол и обирал;
Добыл рубль — неси ему полтину,
Сыпь в его амбары половину
Изо ржи, пшеницы, конопли;
Мужики ходили наги, босы,
Ни мольбы народа, ни доносы
До царя достигнуть не могли:
У ворот, как пес, с нагайкой, лежа,
Охранял покой его вельможа
И, за ветром, стона не слыхал.
Мужики ругались втихомолку,
Да в ругне заглазной мало толку.
Сила в том, что те же мужики
Палачу снискали колпаки.
Про терпенье русского народа
Сам шутил однажды воевода:
«В мире нет упрямей мужика.
Так лежит под розгами безгласно,
Что засечь разбойника опасно,
В меру дать — задача нелегка».
Но гремит подчас и не из тучи, —
Пареньку, обутому в онучи,
Раз господь сокровище послал:
Про свою кручину напевая
И за плугом медленно шагая,
Что-то вдруг Ерема увидал.
Поднимает — камень самоцветный!
Оробел крестьянин безответный,
Не пропасть бы, думает, вконец, —
И бежит с находкой во дворец.
«Ты куда? — встречает воевода. —
Вон! Не то нагайкой запорю!»
— «Дело есть особенного рода,
Я несу подарочек царю,
Допусти!» Показывает камень:
Словно солнца утреннего пламень,
Блеск его играет и слепит.
«Так и быть! — вельможа говорит. —
Перейдешь ты трудную преграду,
Только чур: монаршую награду
Раздели со мною пополам».
— «Вот те крест! Хоть всю тебе отдам!»
Камень был действительно отменный:
За такой подарок драгоценный
Ставит царь Ереме полведра
И дарит бочонок серебра.
Повалился в ноги мужичонко.
«Не возьму, царь-батюшка, бочонка,
Мужику богачество не прок!»
— «Так чего ж ты хочешь, мужичок?»
— «Знаешь сам, мужицкая награда —
Плеть да кнут, и мне другой не надо.
Прикажи мне сотню палок дать,
За тебя молиться буду вечно!»
Возжалев крестьянина сердечно,
«Получи!» — изволил царь сказать.
Мужика стегают полегоньку,
А мужик считает потихоньку:
«Раз, два, три», — боится недонять.
Как полста ему влепили в спину,
«Стой теперь! — Ерема закричал. —
Из награды царской половину
Воеводе я пообещал!»
Расспросив крестьянина подробно,
Царь сказал, сверкнув очами злобно:
«Наконец попался старый вор!»
И велел исполнить уговор.
Воеводу тут же разложили
И полсотни счетом отпустили,
Да таких, что полгода, почесть,
Воеводе трудно было сесть.
Когда-то в Пекине вельможны старшины,
В часы народной тишины,
Желая по трудах вкусить отдохновенье,
Стеклись в ристалище своих изведать сил.
Не злато получить там победитель мнил,
Но плески дланей в награжденье;
И бескорыстных сих наград
И сами мудрецы отнюдь не возгнушались.
Две меты в поприще пекинцев назначались:
Одна для малых чад,
Другая юношам и возмужалым;
Бег начался—и вдруг жена явилась там.
Хочу сказать в Китае небывалым,
Что жены тамошни сидят в нем по домам,
И к беганью у них все заперты дороги;
Что с детства нежного, едва изыдут в свет,
Тесьмами крутят им и стягивают ноги;
Без ног же в поприще стязаться выгод нет;
Но счастью их чрез то, казалось, нет утраты.
Других забав, другой и платы
Они в награду ждать должны своих трудов.
Да и к чему в краю нам царства
Искать того, что внутрь находится домов?
Будь доброю женой, без прихотей, коварства;
По кротости души кажи всем кроткий взгляд;
Пекись о благонравье чад,
О нуждах подданный и их забавах;
Будь доброй дочерью, сестрой,
Блюди семейственный покой,
И славу обретай в своих незлобных нравах:
Вот поприще обширное для нас!
Однако в Пекине на этот раз
В ристалище жена возмнила состязаться.
То видно праздная, иль сирая была.
Иль дома не найдя полезней чем заняться,
За славою от скуки притекла,
Иль мнила милого увеселить тем взоры.
Не знаю в истину для нужд она каких,
Но знаю, что, забыв скудельность ног своих,
С мужами вздумала войти в неравны споры.
Знак к бегу дан трубой.
Коснея трепетной стопой,
Бежит сподвижница, шатаясь с каждым шагом,
И сил не ощутя, считая благом,
Что меты детские достигла не упав,
Ждет хохота—презора,
Угрюмого от старцев взора
И буйных юношей забав;
Ждет и с стыда главу на перси преклоняет…
Но что ж?.. Все сонмище во длани ей плескает!
Мир судит в нас дела и подвиг лишь единый;
Знаток их меряет со способом и с силой.
А. Б-на.
— Нет, ребята, я не гордый.
Не загадывая вдаль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль.
На медаль. И то не к спеху.
Вот закончили б войну,
Вот бы в отпуск я приехал
На родную сторону.
Буду ль жив еще? — Едва ли.
Тут воюй, а не гадай.
Но скажу насчет медали:
Мне ее тогда подай.
Обеспечь, раз я достоин.
И понять вы все должны:
Дело самое простое —
Человек пришел с войны.
Вот пришел я с полустанка
В свой родимый сельсовет.
Я пришел, а тут гулянка.
Нет гулянки? Ладно, нет.
Я в другой колхоз и в третий —
Вся округа на виду.
Где-нибудь я в сельсовете
На гулянку попаду.
И, явившись на вечерку,
Хоть не гордый человек,
Я б не стал курить махорку,
А достал бы я «Казбек».
И сидел бы я, ребята,
Там как раз, друзья мои,
Где мальцом под лавку прятал
Ноги босые свои.
И дымил бы папиросой,
Угощал бы всех вокруг.
И на всякие вопросы
Отвечал бы я не вдруг.
— Как, мол, что? — Бывало всяко.
— Трудно все же? — Как когда.
— Много раз ходил в атаку?
— Да, случалось иногда.
И девчонки на вечерке
Позабыли б всех ребят,
Только слушали б девчонки,
Как ремни на мне скрипят.
И шутил бы я со всеми,
И была б меж них одна…
И медаль на это время
Мне, друзья, вот так нужна!
Ждет девчонка, хоть не мучай,
Слова, взгляда твоего…
— Но, позволь, на этот случай
Орден тоже ничего?
Вот сидишь ты на вечерке,
И девчонка — самый цвет.
— Нет, — сказал Василий Теркин
И вздохнул. И снова: — Нет.
Нет, ребята. Что там орден.
Не загадывая вдаль,
Я ж сказал, что я не гордый,
Я согласен на медаль.
_______
Теркин, Теркин, добрый малый,
Что тут смех, а что печаль.
Загадал ты, друг, немало,
Загадал далеко вдаль.
Были листья, стали почки,
Почки стали вновь листвой.
А не носит писем почта
В край родной смоленский твой.
Где девчонки, где вечерки?
Где родимый сельсовет?
Знаешь сам, Василий Теркин,
Что туда дороги нет.
Нет дороги, нету права
Побывать в родном селе.
Страшный бой идет, кровавый,
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
Мне были дороги мгновенья,
Когда, вдали людей, в таинственной тиши,
Ты доверял мне впечатленья
Своей взволнованной души.
Плененный девы красотою,
Ты так восторженно мне говорил о ней!
Ты, очарованный, со мною
Делился жизнию твоих кипучих дней.
Отживший сердцем, охладелый,
Я понимал любви твоей язык;
Мне в глубину души осиротелой
Он чем — то родственным проник.
И, мира гражданин опальный,
Тебе я с жадностью внимал,
Я забывал свой хлад печальный
И твой восторг благословлял!
Благое небо мне судило
Увидеть вместе наконец
Тебя и дней твоих светило,
Тебя и деву — твой венец!
Ты весь блистал перед собраньем,
В каком — то очерке святом,
Не всеми видимым сияньем,
Не всем понятным торжеством. Твой вид тогда почиющую силу
В моей груди пустынной пробуждал
И всю прошедшего могилу
С его блаженством раскрывал.
Я мыслил: не придут минувшие волненья;
Кумир мой пал, разрушен храм;
Я не молюсь мне чуждым божествам,
Но в сердце есть еще следы благоговенья;
И я мой тяжкий рок в душе благословил,
Что он меня ценить святыню научил,
И втайне канули благоговенья слезы,
Что я еще ношу, по милости творца,
Хотя поблекнувшие розы
В священных терниях венца!
Не требуй от меня оценки хладнокровной
Достоинства владычицы твоей!
Где чувство говорит и сердца суд верховный,
Там жалок глас ума взыскательных судей.
Не спрашивай, заметен ли во взоре
Ее души твоей души ответ,
Иль нежный взор ее и сладость в разговоре
Лишь навык светскости и общий всем привет?
Мне ль разгадать? — Но верь: не тщетно предан
Ты чувству бурному; с прекрасною мечтой
Тебе от неба заповедан
Удел высокий и святой.
Награду сладкую сулит нам жар взаимный,
Но сердца песнь — любовь; не подданный судьбе,
Когда ж за сладостные гимны
Певец награды ждет себе?
Она перед тобой, как небо вдохновенья!
Молись и не скрывай божественной слезы,
Слезы восторга, умиленья;
Но помни: в небе есть алмазы освещенья
И семена крушительной грозы:
Жди светлых дней торжественной красы,
Но не страшись и молний отверженья!
Прекрасен вид, когда мечтателя слезой
Роскошно отражен луч солнца в полдень ясной,
Но и под бурею прекрасно
Его чело, обвитое грозой!
Вот старая, мой милый, быль,
А может быть, и небылица;
Сквозь мрак веков и хартий пыль
Как распознать? Дела и лица —
Всё так темно, пестро, что сам,
Сам наш исторьограф почтенный,
Прославленный, пренагражденный,
Едва ль не сбился там и сям.
Но верно, что с большим стараньем,
Старинным убежден преданьем,
Один ученый наш искал
Подарков, что певцам в награду
Владимир щедрый раздавал;
И, вобрази его досаду,
Ведь не нашел.— Конь, верно, пал;
О славных латах слух пропал:
Французы ль, как пришли к Царьграду
(Они ведь шли в Ерусалим
За гроб Христов, святым походом,
Да сбились, и случилось им
Царьград разграбить мимоходом),
Французы ли, скажу опять,
Изволили в числе трофеев
Их у наследников отнять,
Да по обычаю злодеев
В парижский свой музеум взять?
Иль время, лет трудившись двести,
Подъело ржавчиной булат,
Но только не дошло к нам вести
Об участи несчастных лат.
Лишь кубок, говорят, остался
Один в живых из всех наград;
Из рук он в руки попадался,
И даже часто невпопад.
Гулял, бродил по белу свету;
Но к настоящему поэту
Пришел, однако, на житье.
Ты с ним, счастливец, поживаешь,
В него ты через край вливаешь,
Свое волшебное питье,
В котором Вакха лоз огнистых
Румяный, сочный, вкусный плод
Растворен свежестию чистых
Живительных Кастальских вод.
Когда, за скуку в утешенье,
Неугомонною судьбой
Дано мне будет позволенье,
Мой друг, увидеться с тобой, —
Из кубка, сделай одолженье,
Меня питьем своим напой;
Но не облей неосторожно:
Он, я слыхал, заворожен,
И смело пить тому лишь можно,
Кто сыном Фебовым рожден.
Невинным опытом сначала
Узнай — правдив ли этот слух;
Младых романтиков хоть двух
Проси отведать из бокала;
И если, капли не пролив,
Напьются милые свободно,
Тогда и слух, конечно, лжив
И можно пить кому угодно;
Но если, боже сохрани,
Замочат пазуху они, —
Тогда и я желанье кину,
В урок поставлю их беду
И вслед Ринальду-паладину
Благоразумием пойду:
Надеждой ослеплен пустою,
Опасным не прельщусь питьем
И, в дело не входя с судьбою,
Останусь лучше при своем;
Налив, тебе подам я чашу,
Ты выпьешь, духом закипишь,
И тихую беседу нашу
Бейронским пеньем огласишь.
Что за жизнь? Ни на миг я не знаю покою
И не ведаю, где преклонить мне главу.
Знать, забыла судьба, что я в мире живу
И что плотью, как все, облечен я земною.
Я родился на свет, чтоб терзаться, страдать,
И трудиться весь век, и награды не ждать
За труды и за скорбь от людей и от неба,
И по дням проводить без насущного хлеба.
Я к небу воззову—оно
Меня не слышит, к зову глухо;
Взор к солнцу—солнце мне темно;
К земле—земля грозит засухой…
Я жить хочу с людьми в ладу,
Смотрю—они мне ковы ставят.
Трудясь, я честно жизнь веду —
Они меня чернят, бесславят.
Везде наперекор мне рок,
Везде меня встречает горе:
Спускаю ли я свой челнок
На море—и бушует море;
Спешу ли в Индию—и там,
В стране, металлами богатой,
Трудясь, блуждая по горам,
И нахожу… свинец—не злато.
Являюсь ли я иногда,
Сжав сердце, к гордому вельможе, —
И—об руку со мной, беда:
Я за порог лишь--п к прихожей
Швейцар, молчание храня
И всех встречая по одежде,
Укажет пальцем на меня —
И смерть зачавшейся надежде.
Вхожу к вельможе я, тупой,
С холодностью души и чувства,
В кругу друзей-невежд—со мной
Заговорит он про искусства —
Уйду: он судит обо мне
Не по уму, а по одежде,
С своим швейцаром наравне…
Ценить искусства не невежде!..
Одной мечтою я живу,
И ею занятый одною,
Я и во сне и наяву
Воздушные чертоги строю.
Я, замечтавшися, творю
Великолепные чертоги;
Мечты пройдут, и я смотрю
Сквозь слез на мой приют убогий.
Другим не счесть богатств своих,
К ним нужда заглянуть не смеет;
Весь век слепое счастье их
На лоне роскоши лелеет;
Другим богатств своих не счесть —
А мне—отверженцу судьбины —
Назначено брань с нуждой весть
И… в богадельне ждать кончины…
И я… я—живописец!.. да!
На все смеющиеся краски
Я навожу и никогда —
От счастия не вижу ласки…
Будь живописец, будь поэт, —
Что пользы? В век наш развращенный
Счастлив лишь тот, в ком смысла нет,
В ком огнь не теплится священный.
Что за жизнь? Ни на миг я не знаю покою
И не ведаю, где преклонить мне главу.
Знать, забыла судьба, что я в мире живу
И что плотью, как все, облечен я земною.
Я родился на свет, чтоб терзаться, страдать,
И трудиться весь век, и награды не ждать
За труды и за скорбь от людей и от неба,
И по дням проводить без насущного хлеба.
Мадонна! страсть моя угаснуть не успела,
Она живет во мне, пока мне жить дано,
Но ненависть к себе до крайнего предела
В измученной душе достигла уж давно.
И если я умру — пусть будет это тело
Под безымянною плитой погребено:
Ни слова о любви, которой так всецело
Владеть душой моей здесь было суждено!
Лучи сочувствия блеснут ли благотворно
Для сердца, полного любовью непритворной,
Которое от вас награды ждет давно?
Но если вами гнев руководит упорно —
Оковы столько лет носимые покорно —
Быть может, разорвет в отчаянье оно.
Четырнадцатый год томлюсь я мукой страстной
Как в первый день его, так и в последний день.
Отраду мне сулят собой напрасно
Дыханье ветерка и рощ зеленых тень.
Любовь, с которою все мысли нераздельны,
Владеет мной всецело и вполне;
В лучах любимых глаз, таящих яд смертельный,
Сгораю я на медленном огне.
Так гасну я — невидимо для света,
Но только сам я замечаю это
И та, чей дивный взор был гибелью моей.
Мой дух готов земные сбросить ткани,
Недолго мне влачить ярмо страданий:
Уходит жизнь, и смерть идет на смену ей.
Когда бы свои затаенные думы
Излить я сумел в задушевных стихах —
У тех, что суровы и нравом угрюмы,
Я вызвал бы жалость в сердцах.
Очам же, которыми сердце разбито
Верней, чем ударом меча иль копья,
Всегда это сердце бывало открыто,
Хотя и безмолвствовал я.
Тут было бы каждое слово бесплодно —
Они проникали мне в душу свободно,
Как солнце сквозь грани стекла;
Увы! та же вера, чья дивная сила
Петра с Магдалиной от горя хранила,
Меня одного не спасла.
Увы! мне ведомо: добычей невозбранной
Мы все бываем той, что похищает нас
Из мира этого, в урочный миг нежданно
Пред нами появясь.
Награды я себе, не заслужил желанной,
И скоро для меня пробьет последний час,
Но сердце мне Амур терзает постоянно
И прежней дани слез он требует от глаз.
Я знаю: дни бегут, как быстрые мгновенья.
Чредою унося года и поколенья,
Но это разум лишь холодный говорит.
Четырнадцатый год в слепом ожесточенье
Друг с другом борются рассудок и влеченье,
И то, что истинно и верно — победит.
1
Стояла у речки, под горкой, хатёнка,
В ней кошка жила и четыре котёнка.
Был первый котёнок совсем ещё крошкой.
Кошка его называла Ермошкой.
Сёмкою звался котёнок другой,
Маленький хвостик держал он дугой.
У третьего братца, котёнка Петрушки,
Лихо торчали пушистые ушки.
Кусался и дрался, как глупый щенок,
Фомка — четвёртый кошачий сынок.
2
Однажды сготовила кошка обед:
Зажарила восемь куриных котлет,
Спекла для ребяток слоёный пирог,
Купила им сливочный, сладкий сырок.
Чистою скатертью столик накрыла,
Взглянула, вздохнула и проговорила:
— А может быть, мало будет для деток
Сырка, пирога и куриных котлеток?
Пойду я на рынок, на рынке достану
Для милых котяток густую сметану.
Берёт она с полки пузатый горшочек,
Кладёт его в плотный плетёный мешочек.
В карман опускает большой кошелёк,
Но дверь забывает закрыть на замок.
3
Стоит возле речки пустая хатёнка,
В леску заигрались четыре котёнка.
Вдруг из высоких кустов барбариса
Вылезла тихо противная крыса.
Воздух понюхав, махнула хвостом
И осторожно взглянула на дом.
В доме ни скрипа, ни звука, ни вздоха.
«Это неплохо!» — решает пройдоха.
Свистнула крыса, визгливо-пронзительно –
Два раза коротко, три — продолжительно.
Даже в лесу, за болотной трясиной,
Крысы услышали посвист крысиный.
Ожили мигом лесные тропинки,
Всюду мелькают крысиные спинки.
Листья сухие чуть слышно шуршат,
Крысы торопятся, крысы спешат.
4
Кошка сметану купила и вот
Быстро домой по тропинке идёт.
К дому приводит лесная дорожка,
Что же увидела бедная кошка?
Дюжину крыс, бандитов хвостатых,
Дюжину крыс и обеда остаток.
Подходит к концу воровская пирушка.
Крикнула кошка: — На помощь, Петрушка!
Сёмка, на помощь! На помощь, Ермошка!
Фомка, на помощь! — крикнула кошка.
5
И вдруг из-за леса выходит отряд,
Выходит отряд не котят, а ребят.
Первый с винтовкой, с танком другой,
С длинною шашкой третий герой.
Четвёртый горохом стреляет из пушки
По крысам, сидящим в кошачьей избушке.
В атаку бросается храбрый отряд.
Враги отступают, пищат и дрожат.
Свистнули крысы визгливо, пронзительно –
Три раза коротко, два — продолжительно.
И побежала крысиная стая,
В поле хвостами следы заметая.
Кошка не знает, какую награду
Дать за спасенье лихому отряду.
Не ожидая кошачьих наград,
С гордою песней уходит отряд.
6
Всласть наигрались в песочке сыночки
И прибегают домой из лесочка.
Четверо славных весёлых котят
Проголодались, обедать хотят.
Сделала мама им новый обед:
Снова зажарила восемь котлет,
Сделала новый слоёный пирог,
Сладкий, как сахар, дала им сырок.
Плотный, плетёный раскрыла мешочек,
Достала с густою сметаной горшочек.
7
Ясные звёзды в небе зажглись,
Дети поели и спать улеглись.
Где-то в кустах соловьи засвистели,
Кошке не спится, лежит на постели.
Думает кошка: «Звала я котят,
А почему-то явился отряд!
Ах, почему, почему, почему?
Этого я никогда не пойму!»
8
Мы отгадаем загадку легко,
Кошке отгадку шепнём на ушко:
Звали, наверное, этих ребят
Так же, как ваших пушистых котят:
Сёмка и Фомка, Петрушка, Ермошка.
Вы недогадливы, милая кошка!
Не тот лишь армянин, кто знает наш язык,
Иль чья фамилия кончается на — «ян»,
Кто ест всегда пилав, и долму, и шашлык,
И носит с гордостью армянский свой кафтан;
Кто часто храм святой армянский посещает,
Иль кто привык говеть четыре раза в год,
Кто крестит рот, глаза — в тот миг, когда зевает,
Скоромного постом не кушает, не пьет!
Не тот лишь армянин, кто, встретив иерея,
Спешит сказать ему: «отец, благослови!»
Иль кто привык считать достойным лишь злодея
Не есть крутых яиц на «вечере любви!»
Нет, нация, мой друг, — не есть обряд наружный,
Не тот лишь армянин, в чьих жилах кровь армян,
Кто соблюдет обряд, неважный и ненужный, —
И имя все равно — на «ов» или на «ян»!
Поверь, что все равно — ты студень ешь иль кашу,
Чуху ли носишь ты, пальто, или сюртук, —
Ты этим не спасешь страну родную нашу,
И не спасешь души, — поверь, любезный друг!
Но пусть Армения звездою путеводной
Тебе всегда блестит. Гордись своей страной
И не сгорай к другим любовию бесплодной,
О, пусть в твоей душе — любовь к стране родной!
О, просвещай народ искусством вдохновенным,
Старайся проливать всесильный свет наук,
Но никогда не спорь о до́гмате священном,
В тех спорах пользы нет, — поверь, мой милый друг!
Ты скоро сам поймешь, что пользы нет от спора,
Взгляни в Италию, в Испанию, на юг:
Там гибнут сотни душ от этого раздора,
Тебе ль своим умом решать его, мой друг!?
Горя к родной стране горячею любовью.
Ты жертвуй, жертвуй всем, родной народ любя:
Богатством, дружбою, и славою, и кровью,
Не жди, чтоб твой народ благодарил тебя:
Любовь высокая не требует награды,
Награды ждут себе одни лишь торгаши,
И горе, горе им: подохнут словно гады,
Как псы смердящие, без сердца и души!
Ты армянин, тебе знаком начальник рода?
Где жил, в какой стране издревле наш народ?
И сколько лет у нас была тогда свобода?
И почему судьба теперь нас так гнетет?!
Рассеян наш народ…… и опустела нива;
Величье прежнее вернется ли назад?
Побои, голод, — все снесешь ты терпеливо,
И даже умереть за братьев будешь рад!..
Не чудный, нежный стан, пленительный и гибкий,
А штуцера приклад — прижмешь к своей груди!
Готов ты встретить смерть с спокойною улыбкой,
Когда толпа врагов грозит нам впереди, —
Тогда ты армянин! Почет тебе и слава,
Народу своему отдашься ты вполне, —
Но если лопнешь ты от долмы и пилава,
То этим пользы ты не принесешь стране!