Смеялся май, синел, сверкал залив.
На берегу, в тени плакучих ив,
Увидел я беспечное дитя,
Играющее в мяч. Над ним, грустя,
Склонялась Муза, и ее рука
Держала лиру, лавр и терн венка.
И новый сон передо мной возник:
Клонился ветром плачущий тростник,
Летали в роще желтые листы...
И Муза мне сказала: "Видишь ты:
Старушка с отроком вокруг пруда
Идут, идут... не спрашивай, куда!"
Леса одеты в пурпур и огонь,
Заходит солнце. У колодца конь
Остановился с легким звоном шпор,
И девушка склонила томный взор,
На водоем поставивши ведро...
Вдали сверкнуло белое перо.
И Муза мне шепнула: "О дитя!
Богиня юности придет шутя,
Шутя уйдет. Ты всадника узнал?
Вином кипящий золотой фиал
Ты рано осушил. Придут ли вновь
И лира, и страданье, и любовь?"
О моя любезна Муза,
Всех забав моих источник!
Я твою к себе холодность
Уже начал примечати.
Мнится, белыми крылами,
Муза, Муза, ты махаешь
И со взором отвращенным
От меня ты улетаешь.
Кажется, моя и лира
Перьями уже покрылась,
Как младой орел за старым,
За тобою устремилась.
Не оставь меня, о Муза!
Если ты меня покинешь,
Вечну скуку мне оставишь.
Ты моя утеха в скуке,
Ты в печали мне отрада,
Суеты мирские гонишь
От моих смущенных мыслей.
Век мой только расцветает:
Кто любителей так скоро,
Кто, о Муза! покидает?
В старости Анакреона,
Муза! ты не покидала,
И власы его седые
Ты венками украшала, —
Может быть, своею страстью
И своим приятным слогом
И тебе он был приятен.
Подожди, любезна Муза!
Как моя нестройна лира
С веком дней моих созреет,
И тогда твоя холодность
Оскорбить меня успеет.
Если пел я не согласно,
О любви писал не страстно,
Добродетель пел не стройно,
Уличал пороки мало,
Время есть еще исправить
И стихи мои, и сердце.
Семена садят весною;
Как покроюсь сединою,
Нужды мне в тебе не будет;
Ни свирелью, ни трубою
Действовать уже не стану;
И совсем когда устану,
Полечу тогда спокойно
В темну вечность за тобою.
«Восторг, восторг, Питомцы Муз
В сей день благословенный,
Наук и щастия союз
Мы празднуем священный! —
К благим летите Небесам.
Обеты и моленье! —
Курись душевный Ѳимиам
К тебе, Благотворенье! —
Как розовой перст
Младой Авроры —
Небесных звезд
Блестящи хоры
В даль мрака женет;
Как в небе течет
Златая денница
Из недр темноты:
Так точно и Ты,
Богиня Царица,
Великаго Дщерь,
Могущей рукою
Отверзла нам дверь
К наукам, покою. —
Прияла скиптр ЕЛИСАВЕТ
С улыбкой величавой, —
И возсиял из ночи свет,
И Росс венчался славой!—--
Как Ѳеб златордяный
На небе блестит,
И утра туманы
Лучами златит:
Так ты, Героиня,
Душа Россиян! —
Как света Богиня,
Последний туман
С Полночи прогнала, —
И щастье узнала
Россия с тобой —
Мир, славу, покой.»
Да будет щастлив мой народ!
Рекла Екатерина —
И Росс подвинулся вперед
Шагами исполина!…
Как солнце, скрываясь
В пучине морей,
И там разливаясь
Реками лучей,
Горит во вселенной
Румяным огнем:
МОНАРХ незабвенной
В полкруге земном,
Как Гений хранитель —
Познаний Любитель, —
Науки живил
Увы!—и гроб
ЕГО сокрыл!…
Восплачь, восплачь, о Муз собор!
Смерть, души успокоенье!
Наяву или во сне
С милой жизнью разлученье
Обявить слетишь ко мне?
Днем ли, ночью ли задуешь
Бренный пламенник ты мой
И в обмен его даруешь
Мне твой светоч неземной?
Утром вечного союза
Ты со мной не заключай!
По утрам со мною муза,
С ней пишу я — не мешай!
И к обеду не зову я:
Что пугать друзей моих;
Их люблю, как есть люблю я
Иль как свой счастливый стих.
Вечер тоже отдан мною
Музам, Вакху и друзьям;
Но ночною тишиною
Сединиться можно нам:
На одре один в молчаньи
О любви тоскую я,
И в напрасном ожиданьи
Протекает ночь моя.
Не вовсе чуя бога света
В моей неполной голове,
Не веря ветреной молве,
Я благосклонного привета —
Клянусь парнасским божеством,
Клянуся юности дарами:
Наукой, честью и вином
И вдохновенными стихами —
В тиши безвестности не ждал
От сына музы своенравной,
Равно — торжественной и славной
И высшей рока и похвал.
Певец единственной забавы,
Певец вакхических картин,
И …ских дев и …ских вин,
И прозелит журнальной славы,
Так я тебя благодарю.
Бог весть, что в мире ожидает
Мои стихи, что буду я
На темном поле бытия,
Куда неопытность моя
Меня зачем-то порывает;
Но будь что будет — не боюсь;
В бытописаньи русских муз
Меня твое благоволенье
Предаст в другое поколенье,
И сталь плешивого косца,
Всему ужасная, не скосит
Тобой хранимого певца.
Так камень с низменных полей
Носитель Зевсовых огней,
Играя, на гору заносит.
Победительница смертных,
Не имея сил терпеть
Красоты побед несметных,
Поразила Майну — смерть.
Возрыдали вкруг эроты,
Всплакал, возрыдал и я;
Музы, зря на мрачны ноты,
Пели гимн ей, — и моя
Горесть повторяла лира.
Убежала радость прочь,
Прелести сокрылись мира,
Тишина и черна ночь
Скутали мой дом в запоны.
От земли и от небес
Слышны эха только стоны;
Плачем мы — и плачет лес;
Воем мы — и воют горы.
Плач сей был бы без конца,
Если б алый луч Авроры,
Бог, что светит муз в сердца,
Не предстал и мне сияньем
Не влиял утехи в грудь.
«Помяни, — рек, — возлияньем
Доблесть — и покоен будь».
Взял я урну и росами
Чистыми, будто кристалл,
Полну наточил слезами,
Гроб облив, поцеловал.
И из праха возникают
Се три розы, сплетшись в куст,
Веселят, благоухают,
Разгоняют мрачну грусть.
На камень жизни роковой
Природою заброшен
Младенец пылкий и живой
Играл — неосторожен,
Но Муза сирого взяла
Под свой покров надежный,
Поэзии разостлала
Ковер под ним роскошный.
Как скоро Музы под крылом
Его созрели годы —
Поэт, избытком чувств влеком,
Предстал во храм Свободы —
Но мрачных жертв не приносил,
Служа ее кумиру, —
Он горсть цветов ей посвятил
И пламенную лиру.
Еще другое божество
Он чтил в младые лета —
Амур резвился вкруг него
И дани брал с Поэта.
Ему на память стрелку дал,
И в сладкие досуги
Он ею повесть начертал
Орфеевой супруги.
И в мире сем — как в царстве снов —
Поэт живет, мечтая —
Он так достиг земных венцов
И так достигнет Рая…
Ум скор и сметлив, верен глаз,
Воображенье — быстро…
А спорил — в жизни только раз —
На Диспуте Магистра.
Угомонись, моя муза задорная,
Сил нет работать тебе.
Родина милая, Русь святая, просторная
Вновь заплатила судьбе… Похорони меня с честью, разбитого
Недугом тяжким и злым.
Моего века, тревожно прожитого,
Словом не вспомни лихим.Верь, что во мне необъятно-безмерная
Крылась к народу любовь
И что застынет во мне теперь верная,
Чистая, русская кровь.Много, я знаю, найдется радетелей,
Все обо мне прокричат,
Жаль только, мало таких благодетелей,
Что погрустят да смолчат.Много истратят задора горячего
Все над могилой моей.
Родина милая, сына лежачего
Благослови, а не бей!.. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Как человека забудь меня — частного,
Но как поэта — суди… И не боюсь я суда того строгого
Чист пред тобою я, мать.
В том лишь виновен, что многого, многого
Здесь мне не дали сказать… (сентябрь 1876)
Брось на время, Муза, лиру
И прочти со мной указ:
В преступленьях — на смех миру —
Обвиняют нынче нас.
Наступает час расправы,
И должны мы дать ответ.
Больше песен нет для славы!
Для любви их больше нет!
Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
Мы идем. Лежит дорога
Мимо Луврского дворца:
Там в дни Фронды воли много
Было песенкам певца.
И на оклик часового:
«Кто идет?» — припев звучал:
«Это Франция!» Без слова
Сторож песню пропускал.
Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
На другой конец столицы
Через мост изволь идти.
Буало́ лежит гробница,
Между прочим, на пути.
Из обители покоя
Что б воскреснуть вдруг ему?!
Верно, автора «Налоя»
Засадили бы в тюрьму!
Муза! в суд
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
Над Жан-Жаком суд свершился —
И «Эмиль» сожжен был им;
Но, как феникс, возродился
Он из пепла невредим.
Наши песни — невелички;
Но ведь, Муза, враг хитер:
Он и в них отыщет спички,
Чтоб разжечь опять костер.
Муза! в суд
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
Вот и зала заседаний…
Что ж ты, Муза? как, бежать
От напудренных созданий?
Ты же любишь их щелка́ть…
Возвратись: взгляни, вострушка,
Сколько смелости в глупцах,
Взявшись весить погремушку
На Фемидиных весах.
Муза! в суд
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
Но бежит моя буянка…
Я один являюсь в суд.
Угадайте ж, где беглянка
Отыскать могла приют?
С председательской гризеткой,
Смело к столику подсев,
За вином и за котлеткой
Повторяет нараспев:
Муза! в суд
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
Подражание Горацию
Белеют от снегов угрюмых гор вершины;
Везде туман и мрак, покрыты реки льдом;
Унылы рощи и долины;
Где кубок золотой? Мы сядем пред огнем.
Как хочет, пусть Зевес вселенной управляет!
Он рек и сотворил. Подвластно все ему;
Он громом, молнией играет;
Послушны бури, вихрь Зевесу одному.
Любимец муз счастлив во все премены года:
Он пользуется тем, что видит пред собой.
Друзья, для нас природа
И в ужасах своих блистает красотой!
Где лиры? Станем петь. Нас Феб соединяет;
Вергилий росских стран присутствием своим
К наукам жар рождает.
Кто с музами живет, утехи вечно с ним!
Вас грации давно украсили венками,
Вам должно петь, друзья! И Дмитрев, Карамзин
Прекрасными стихами
Пленяют, учат нас, а я молчу один!
Нет, нет! И я хочу, как вы, греметь на лире:
Лечу ко славе я, ваш дух во мне горит,
И я известен буду в мире!
О радость, о восторг! И я… и я пиит!
Строй, Муза, арфу золотую
И юную весну воспой:
Как нежною она рукой
На небо, море голубую,
На долы и вершины гор
Зелену ризу надевает;
Вкруг ароматы разливает,
Всем осклабляет взор.
Смотри, как цепью птиц станицы
Летят под небом и трубят;
Как жаворонки вверх парят.
Как гусли тихи, иль цевницы,
Звенят их гласы с облаков;
Как ключ шумит, свирель взывает,
И между всех их пробегает
Свист громкий соловьев.
Смотри: в проталинах желтеют,
Как звезды, меж снегов цветы;
Как распустившись роз кусты
Смеются в люльках и алеют;
Сквозь мглу восходит злак челом,
Леса ветвями помавают.
По рдяну вод стеклу мелькают
Вверх рыбы серебром.
Смотри, как солнце золотое
Днесь лучезарнее горит;
Небесное лицо глядит
На всех, веселое, младое,
И будто вся играет тварь;
Природа блещет, восклицает:
Или какой себя венчает
Короной мира царь?
1797
По прочтении перевода его
из Горация
Когда нам уши раздирают
Несносны крики сов, гагар
И музы в наши дни страдают,
Как предки наши от татар;
Когда один с поэмой вздорной,
Другой с комедией снотворной
И вся Батыева Орда
Выходит на Парнас войною, —
Ты в эти смутные года,
Со светлой, пылкою душою
И лирой звонкой золотой
Невежд ватагу оставляешь
И славу на пути встречаешь —
Ее приемыш молодой.
Иди вперед, друг муз и граций,
За избранным тобой вождем,
И пусть учитель твой Гораций
С тобой поделится венком.
Пожарским, Мининым и взрывом сил народных
От козней вражеских Россия спасена,
Но от стихов твоих, эпически негодных,
Ах! не спаслась она!
(К некрасовским дням)
О муза мести и печали!
С могучей силой отзвенев,
Давно умолкнул твой напев,
И струны лиры отзвучали.
Ты пред толпою, как в былом,
Судьей бесстрашным не престанешь,
И над неправдою и злом
Вновь обличением не грянешь.
Не разнесется твой призыв,
Рождая гнев святой и правый,
И тех смятеньем поразив,
Кто согрешил, как раб лукавый.
О, если б в сумрачные дни
Безвременья и бездорожья,
Когда чуть тлеет искра Божья
И гаснут прежние огни;
Когда томит духовный голод,
А наша мысль — в власти смут,
И те, кто смел, отзывчив, молод —
Изнемогли под гнетом пут;
О, если бы держа скрижали,
Верна заветным письменам,
Ты, муза мести и печали,
Опять с высот явилась нам!
Как был бы взор твой полон муки,
Что за сиянье вкруг чела!
Какие пламенные звуки
Из лиры ты бы извлекла,
Какой грозой, живящей всходы,
Будя в душе восторг и гнев,
Пронесся б снова твой напев,
Как дуновение свободы!
(Памяти М. Лонгинова)
«Ты ль это, муза? Что с тобою?
Ты вся в слезах? Ты где была?»
— «Увы! гонимая судьбою,
Я ночь в участке провела!
Меня к допросу притянули,
Корили дерзостью идей,
Свободой слова попрекнули
И чуть не высекли, ей-ей!
В тюрьму грозилися упрятать,
И дело тем порешено,
Что мне не только что печатать,
Но и писать запрещено...»
— «Трудненько жить литературе!
Да и кому ж теперь легко?
У нас подвержены цензуре —
В сосцах кормилиц молоко,
И лепет колкого народа,
И пылкой юности мечты,
И честь, и совесть, и свобода,
И песен пестрые цветы!
У нас, в видах на помощь божью,
Живая речь запрещена
И между истиной и ложью
Стоит цензурная стена
Да лес штыков непроходимый...
Какого ждать уж тут добра?
Да ты куда?»
— «Прощай, родимый!
Пойду проситься в цензора».
Все мы Неба узники.
Кто-то в нас играет?
Безымянной музыки не бывает.
Тёлки в знак «вивата»
бросят в воздух трусики!
Только не бывает
безымянной музыки.
Просигналит «Муркой»
лимузин с Басманной.
Не бывает музыки безымянной.
Мы из Царства мумий
никого не выманим.
Мы уходим в музыку.
Остаёмся именем.
Чьё оно? Создателя?
Или же заказчика?
Одному — поддатие.
А другому — Кащенко.
И кометы мускульно
по небу несутся —
Магомета музыкой
и Иисуса.
Не бывает Грузии без духана.
Не бывает музыки бездыханной.
Может быть базарной,
жить на бивуаках —
но бездарной музыки не бывает.
Водит снайпер мушкою
в тире вкусов:
Штакеншнайдер? Мусоргский?
Мокроусов?
Живу как не принято.
Пишу независимо,
слышу в Твоём имени пианиссимо.
Жизнь мою запальчиво
Ты поизменяла —
музыкальным пальчиком
безымянным.
Полотенцем вафельным
не сдерите родинки!
Ты, моя соавторша, говоришь мне:
«родненький»…
Ты даёшь мне мужество
в нашем обезьяннике.
Не бывает музыка безымянной.
В стране, где Юлией венчанный
И хитрым Августом изгнанный
Овидий мрачны дни влачил,
Где элегическую лиру
Глухому своему кумиру
Он малодушно посвятил,
Далече северной столицы
Забыл я вечный ваш туман,
И вольный глас моей цевницы
Тревожит сонных молдаван.
Все тот же я — как был и прежде;
С поклоном не хожу к невежде,
С Орловым спорю, мало пью,
Октавию — в слепой надежде —
Молебнов лести не пою.
И дружбе легкие посланья
Пишу без строгого старанья.
Ты, коему судьба дала
И смелый ум и дух высокой,
И важным песням обрекла,
Отраде жизни одинокой;
О ты, который воскресил
Ахилла призрак величавый,
Гомера музу нам явил
И смелую певицу славы
От звонких уз освободил, —
Твой глас достиг уединенья,
Где я сокрылся от гоненья
Ханжи и гордого глупца,
И вновь он оживил певца,
Как сладкий голос вдохновенья.
Избранник Феба! твой привет,
Твои хвалы мне драгоценны;
Для муз и дружбы жив поэт.
Его враги ему презренны —
Он музу битвой площадной
Не унижает пред народом;
И поучительной лозой
Зоила хлещет — мимоходом.
Прощай, отчизна непогоды,
Печальная страна,
Где, дочь любимая природы,
Безжизненна весна;
Где солнце нехотя сияет,
Где сосен вечный шум
И моря рев, и все питает
Безумье мрачных дум;
Где, отлученный от отчизны
Враждебною судьбой,
Изнемогал без укоризны
Изгнанник молодой;
Где позабыт молвой гремучей,
Но все душой пиит,
Своею музою летучей
Он не был позабыт!
Теперь, для сладкого свиданья
Спешу к стране родной;
В воображеньи край изгнанья
Последует за мной:
И камней мшистые громады,
И вид полей нагих,
И вековые водопады,
И шум угрюмый их!
Я вспомню с тайным сладострастьем
Пустынную страну,
Где я в размолвке с тихим счастьем
Провел мою весну,
Но где порою житель неба,
Наперекор судьбе,
Не изменил питомец Феба
Ни музам, ни себе.
Молодая ученица
Беззаботного житья,
Буйных праздников певица,
Муза резвая моя,
Ярки очи потупляя,
Вольны кудри поправляя,
Чинно кланяется вам:
Это дар ее заздравной
Вашей музе благонравной,
Вашим сладостным стихам! Прелесть ваших песнопений
В неземное бытие,
В ран чистейших вдохновений
Заманила вновь ее.
Этот мир восторгов дивных,
Тихих, тайных, заунывных,
Независимо живой,
Вами пламенно воспетый,
Мир, где нежатся поэты
Недовольные землей.B она его знавала
Там, под небом прошлых дней, -
И она его певала
Ради братий и друзей,
Громко ей рукоплескавших,
Ей радушно поверявших
Чувства юные свои,
Томны сны и сладки муки
Умилительной разлуки
И несбыточной любви.Этот мир полней и краше,
Чем житейский; но его
Утопил я в шумной чаше
Просвещенья моего!
И в раздольи наших оргий,
Молодецкие восторги
Муза резвая моя
Непритворно полюбила:
Молодую соблазнила
Вольность братского житья! С той поры она гуляла.
Наслаждаясь наобум,
Словно прежде не знавала
Скромных чувств и лучших дум…
Прелесть ваших песнопений,
Жажду чистых вдохновений
Пробудила снова в ней —
И красавице удалой
На гульбище грустно стало:
Жаль невинности своей!
Возьмите лиру, чисты музы!
Котору получил от вас:
Слагаю ныне ваши узы
И не взгляну я на Парнас.
Вы нам бессмертный лавр сулите
И славы первую степень;
Однако вы за то велите
Трудиться нам и ночь и день.
Восторги мыслей и забава
Трудов не стоят таковых;
И многих умирает слава
Гораздо прежде смерти их.
Чтоб вашим жителем назваться
И хором с вами вместе петь,
Досадой прежде должно рваться,
Вражду и брани претерпеть.
Кому и ссора не наскучит
И кто взойдет на Геликон,
Какую пользу он получит,
Хотя Вергилий будет он?
Вергилия не утешает
И света похвала всего,
Хоть лавр зеленый украшает
Изображение его.
Простите, музы! вы простите,
Хочу иметь спокойный век;
Меня вы лавром не прельстите:
Пиит — несчастный человек.
Мне путь к холмистому Парнасу
Певец преславный показал;
Внимая муз приятных гласу,
Я их оковы лобызал.
К театру я стопы направил,
Но много в драмах не успел;
Котурны наконец оставил
И песни лирные воспел.
Пускай другие будут славны,
Пускай венчают музы их;
Кому стихи мои не нравны,
Так пусть и не читает их.
Однако щедрый взор возводит
Богиня на мои труды,
Она на бога муз походит,
Парнасски насадив плоды.
Вовек моя усердна лира,
Вовек о ней греметь должна;
Однако во пределах мира
Без наших лир она славна.
Когда гремящим лирным звоном
Мне свой возвысить должно глас,
Она мне будет Аполлоном,
Ее владение Парнас.
Скучает воин — без войны,
Скучает дева — без наряда,
Супруг счастливый — без жены,
И государь — без вахт-парада.А я, презритель суеты,
Питомец музы, что скучаю?
Веселой нет со мной мечты,
И вдохновенье забываю.Как без души — без табаку
Студент, его любитель верной,
За часом час едва влеку
С моей тоской нелицемерной.Как часто, в грустной тишине.
Хожу в карман рукой несмелой:
Там пусто, пусто — как в стране,
Где пламя брани пролетело.Бывало: с трубки дым летит,
Свиваясь кольцами густыми,
И муза пылкая дарит
Меня стихами золотыми.Но все прошло — и все не так!
Восторги — были сон приятной
Ох! не призвать мне, о табак,
Твоей отрады ароматной! Сижу один — и вслух дышу,
Собой и всеми недоволен,
Я не читаю, не пишу,
Вполне здоровый, будто болен.Так, вечно жадная забав,
Давно прошедшая Леила
Сидит печально, потеряв
Свои румяна и белила.Ничто ее не веселит,
Не милы пышные наряды,
И взор потупленный блестит
Слезами горькими досады.
Поведай подвиги усатого героя,
О муза, расскажи, как Кульнев воевал,
Как он среди снегов в рубашке кочевал
И в финском колпаке являлся среди боя.
Пускай услышит свет
Причуды Кульнева и гром его побед.
Румяный Левенгельм на бой приготовлялся
И, завязав жабо, прическу поправлял,
Ниландский полк его на клячах выезжал,
За ним и корпус весь Клингспора пресмыкался.
О храбрые враги! куда стремитесь вы?
Отвага, говорят, ничто без головы.
Наш Кульнев до зари, как сокол, встрепенулся.
Он воинов своих ко славе торопил:
«Вставайте, — говорил, — вставайте, я проснулся!
С охотниками в бой! Бог храбрости и сил!
По чарке да на конь, без холи и затеев;
Чем ближе, тем видней, тем легче бить злодеев!»
Все вмиг воспрянуло, все двинулось вперед…
О муза, расскажи торжественный поход!
.............................................
Жизнь моя, как летопись, загублена,
киноварь не вьется по письму.
Я и сам не знаю, почему
мне рука вторая не отрублена…
Разве мало мною крови пролито,
мало перетуплено ножей?
А в яру, а за курганом, в поле,
до самой ночи поджидать гостей!
Эти шеи, узкие и толстые, —
как ужаки, потные, как вол,
непреклонные, — рукой апостола
Савла — за стволом ловил я ствол,
Хвать — за горло, а другой — за ножичек
(легонький, да кривенький ты мой),
И бордовой застит очи тьмой,
И тошнит в грудях, томит немножечко.
А потом, трясясь от рясных судорог,
кожу колупать из-под ногтей,
И — опять в ярок, и ждать гостей
на дороге, в город из-за хутора.
Если всполошит что и запомнится, —
задыхающийся соловей:
от пронзительного белкой-скромницей
детство в гущу юркнуло ветвей.
И пришла чернявая, безусая
(рукоять и губы набекрень)
Муза с совестью (иль совесть с музою?)
успокаивать мою мигрень.
Шевелит отрубленною кистью, —
червяками робкими пятью, —
тянется к горячему питью,
и, как Ева, прячется за листьями.
Я изменял и многому и многим,
Я покидал в час битвы знамена,
Но день за днем твоим веленьям строгим
Душа была верна.
Заслышав зов, ласкательный и властный,
Я труд бросал, вставал с одра, больной,
Я отрывал уста от ласки страстной,
Чтоб снова быть с тобой.
В тиши нолей, под нежный шепот нивы,
Овеян тенью тучек золотых,
Я каждый трепет, каждый вздох счастливый
Вместить стремился в стих.
Во тьме желаний, в муке сладострастья,
Вверяя жизнь безумью и судьбе,
Я помнил, помнил, что вдыхаю счастье,
Чтоб рассказать тебе!
Когда стояла смерть, в одежде черной,
У ложа той, с кем слиты все мечты,
Сквозь скорбь и ужас я ловил упорно
Все миги, все черты.
Измучен долгим искусом страданий,
Лаская пальцами тугой курок,
Я счастлив был, что из своих признаний
Тебе сплету венок.
Не знаю, жить мне много или мало,
Иду я к свету иль во мрак ночной, —
Душа тебе быть верной не устала,
Тебе, тебе одной!
Когда из Греции вон выгнали богов
И по мирянам их делить поместья стали,
Кому-то и Парнас тогда отмежевали;
Хозяин новый стал пасти на нем Ослов
Ослы, не знаю как-то, знали,
Что прежде Музы тут живали,
И говорят: «Недаром нас
Пригнали на Парнас:
Знать, Музы свету надоели,
И хочет он, чтоб мы здесь пели»
«Смотрите же», кричит один: «не унывай!
Я затяну, а вы не отставай!
Друзья, робеть не надо!
Прославим наше стадо,
И громче девяти сестер
Подымем музыку и свой составим хор!
А чтобы нашего не сбили с толку братства,
То заведем такой порядок мы у нас:
Коль нет в чьем голосе ослиного приятства,
Не принимать тех на Парнас».
Одобрили Ослы ослово
Красно-хитро-сплетенно слово:
И новый хор певцов такую дичь занес,
Как будто тронулся обоз,
В котором тысяча немазанных колес.
Но чем окончилось разно-красиво пенье?
Хозяин, потеряв терпенье,
Их всех загнал с Парнаса в хлев.
Мне хочется, невеждам не во гнев,
Весьма старинное напомнить мненье:
Что если голова пуста,
То голове ума не придадут места.
Примите новую тетрадь,
Вы, юноши, и вы, девицы, —
Не веселее ль вам читать
Игривой музы небылицы,
Чем пиндарических похвал
Высокопарные страницы
Иль усыпительный журнал,
Который, ввек не зная цели,
Усердно так тяжел и груб
И ровно кажды две недели
Быть хочет зол, и только глуп.
——-
О вы, которые любили
Парнаса тайные цветы
И своевольные мечты
Вниманьем слабым наградили,
Спасите труд небрежный мой —
Под сенью своего покрова,
От рук невежества слепого,
От взоров зависти косой.
Картины, думы и рассказы
Для вас я вновь перемешал,
Смешное с важным сочетал
И бешеной любви проказы
В архивах ада отыскал…Вот муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил.
Раскаялась моя шалунья,
Придворный тон ее пленил;
Ее всевышний осенил
Своей небесной благодатью —
Она духовному занятью
Опасной жертвует игрой.
Не удивляйся, милый мой,
Ее израильскому платью —
Прости ей прежние грехи
И под заветною печатью
Прими опасные стихи ., Черновые наброски «Посвящения» к «Гавриилиаде».1821 г.
В туман и холод, внемля стуку
Колес по мерзлой мостовой,
Тревоги духа, а не скуку
Делил я с музой молодой.
Я с ней делил неволи бремя,—
Наследье мрачной старины,—
И жажду пересилить время,—
Уйти в пророческие сны.
Ее нервического плача
Я был свидетелем не раз,—
Так тяжела была для нас
Нам жизнью данная задача,
Бессилья крик, иль неудача
Людей, сочувствующих нам,
По девственным ее чертам
Унылой тенью пробегала,
Дрожала бледная рука
И олимпийского венка
С досадой листья обрывала.
За то печаль моя порой
Ее безжалостно смешила,
Она в венок лавровый свой
Меня, как мальчика, рядила;
Без веры в ясный идеал
Смешно ей было вдохновенье,
И звонкий голос заглушал
Мое рифмованное пенье.
Смешон ей был весь наш Парнас
И нами пойманная кляча —
Давно измученный Пегас;
Но этот смех,— предвестник плача,—
Ни разу не поссорил нас.
И до сего дня муза эта
Приходит тайно разделять
Тревоги бедного поэта,
Бодрит и учит презирать
Смех гаера и холод света.
Много дней мимотекущих
С любопытством я встречал;
Долго сердцем в днях грядущьх
Небывалого я ждал.
Годы легкие кружили
Колесом их предо мной:
С быстротой они всходили
И скрывались чередой.
Что всходило: было прежде
И по-прежнему текло,
Не ласкалося к надежде
И за край знакомый шло.
И протекшее с грядущим
(Не делила их и тень!)
Видел я в мимотекущем
Как один туманный день.
Половины дней не стало:
Новый путь передо мной;
Солнце жизни просияло;
Мир явился мне иной.
Красотой плененный света,
Обживаю будто вновь:
К вам, утраченные лета,
В сердце жалость и любовь!
Возвратил бы вас обратно;
Порознь обнял бы опять!
О, как сердцу бы приятно
Вам теперь себя отдать!
Кто ж, души моей хранитель,
Победивший тяжкий рок,
И веселья пробудитель,
В радость жизнь мою облек?
Муза! ты мой путь презренный
С гордостью не обошла,
И судьбе моей забвенной
Руку верную дала.
Будь до гроба мой вожатый!
Оживи мои мечты
И на горькие утраты
Брось последние цветы!
Глава седьмаяГонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные, леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.Как грустно мне твое явленье,
Весна, весна! пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжелым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
Или мне чуждо наслажденье,
И все, что радует, живит,
Все, что ликует и блестит
Наводит скуку и томленье
На душу мертвую давно
И все ей кажется темно? Глава восьмаяВ те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.
Не вовсе чуя Бога света
В моей неполной голове,
Не веря ветренной молве,
Я благосклонного привета —
Клянусь парнасским божеством,
Клянуся юности дарами:
Наукой, честью и вином
И вдохновенными стихами —
В тиши безвестности, не ждал
От сына музы своенравной,
Равно-торжественной и славной
И высшей рока и похвал.
Певец единственной забавы,
Певец вакхических картин,
И ских дев и ских вин,
И прозелит журнальной славы,
Так я тебя благодарю.
Бог весть, что в мире ожидает
Мои стихи, что буду я
На темном поле бытия,
Куда неопытность моя
Меня зачем-то порывает;
Но будь, что будет — не боюсь;
В бытописаньи русских муз
Меня твое благоволенье
Предаст в другое поколенье,
И сталь плешивого косца,
Всему ужасная, не скосит
Тобой хранимого певца.
Так камень с низменных полей
Носитель Зевсовых огней,
Играя, на гору заносит.
Не грации одне, не Музы, мне любезны,
Влекут из сердца стих и стон и токи слезны.
Ах! в Богдановиче злым роком отнят вдруг
И Душеньки творец и мой почтенный друг!…
Я в нем и друга Муз и друга сердца трачу:
Двойной удар терпя, тем горестнее плачу!…
Вся сладкая с ним связь прервалась навсегда….
Хоть Гений не умрет безсмертный никогда!..
Другие—нашего утрату Геликона
Оплачут в нем—певца, любимца Аполлона,
И Лафонтенова совместника почтут;
На гроб его цветы и гимны принесут…
А я, лишен всего, таланта и искусства,
Едины принести могу сердечны чувства!…
О тень любезная всегда душе моей!
Прими сей горький долг, последню дань от ней;
Прими последнее к тебе стихотворенье,
Что приносило нам взаимно утешенье!…
Не те ужь здесь стихи, которы ты хвалил,
Талантом и огнем своим животворил:
Теперь разстроенну, оставленну и сиру,
Лишась тебя, кроплю мою слезами лиру….
Я друга потерял…. Увы! какой Поэт,
Прощаясь вечно с ним, согласно воспоет!….
На склоне гор, близ вод, прохожий, зрел ли ты
Беседку тайную, где грустные мечты
Сидят задумавшись? Над ними свод акаций:
Там некогда стоял алтарь и муз и граций, И куст прелестных роз, взлелеянных весной.
Там некогда, кругом черемухи млечной
Струя свой аромат, шумя, с прибрежной ивой
Шутил подчас зефир и резвый и игривый.
Там некогда моя последняя любовь
Питала сердце мне и волновала кровь!..
Сокрылось всё теперь: так, поутру, туманы
От солнечных лучей редеют средь поляны.
Исчезло всё теперь; но ты осталось мне,
Утеха страждущих, спасенье в тишине,
О милое, души святое вспоминанье!
Тебе ж, о мирный кров, тех дней, когда страданье
Не ведало меня, я сохранил залог,
Который умертвить не может грозный рок,
Мое веселие, уж взятое гробницей,
И ржавый предков меч с задумчивой цевницей! Муза, грации, зефир, цевница — традиционные образы классической поэзии. Обращение к этим образам, как и некоторая архаичность языка («зрел», «взлелеянных», «веселие» и т. д.), — дань юного Лермонтова литературной школе, которую представляли пансионские преподаватели А.Ф. Мерзляков и С.Е. Раич (см. примечание к предыдущему стихотворению).
Давно, прелестная графиня,
Давно уж я в долгу у вас;
Но песнопения богиня —
Поверьте мне — не всякий раз
Летает с нами на Парнас.
Мне, право, с музами беседы
Труднее, чем для вас победы!
Вам стоит бросить взгляд один —
И тьма поклонников явится,
Унынье в радость превратится,
И сам Киприды резвый сын
Опустит крылья, усмирится
И, коль угодно, согласится
По свету больше не порхать,
Чтоб только с вами обитать! Соедини все дарованья,
Вы вместе все очарованья
В себе умели съединить.
Хотите ль нас обворожить
Прелестным даром Терпсихоры,
Летая легким ветерком, —
Отвсюду к вам сердца и взоры
Летят и явно, и тайком;
Или, победы в довершенье,
Раздастся сладостное пенье,
Как нежны треля соловья, —
Ваш голос в душу проникает,
Мечты минувши обновляет,
И скорбь, и радость бытия.Мне, право, с музами беседы
Труднее, чем для вас победы!
Поэт с унылою душой,
Бездомный странник в здешнем мире,
Почтит ли вас своей хвалой
На дремлющей забвенной лире!
Примите ж в слабых сих словах
Усердье, вместо вдохновенья,
И дань душевного почтенья
В не лестных, истинных стихах.
Жива ли, Каршин, ты?
Коль ты жива, вспеваешь
И муз не забываешь,
Срывающа себе парнасские венцы? А я стихи читал,
Которы ты слагала.
Ты резко возлетала
На гору, где Пегас крылатый возблистал.Ум Каршины возрос,
Германии ко чести.
Я то сказал без лести,
Хотя германка ты, а я породой росс.Германия и мне,
Не бывшу в ней, известна,
Стихов душа всеместна,
Да я ж еще и член в ученой сей стране.Различных тон музык,
Как автора «Меропы»,
Знаком мне всей Европы,
И столько же знаком германский мне язык.Я часто воздыхал,
Стихов твоих не видя,
И, на Парнасе сидя,
Довольно я о них хвалы твои слыхал.Тобой еще зрит свет —
Пииты не годятся,
Которы не родятся
Со музами вступить во дружбу и совет, И лучшие умы
В стихах холодных гнусны,
Сложенья их невкусны,
Но знаешь ты и я, и все то мы.В тебе дух бодрый зрю,
Высокость вижу, нежность,
Хороший вкус, прилежность
И жар, которым я, как ты, и сам горю.Тебя произвела
Средь низости народа
К высокости природа,
И мнится мне, <что> то нам Сафа родила.Внемли мои слова,
Германска Сафа, ныне:
Воспой Екатерине,
Дабы твои стихи внимала и Нева.
Он прищурился спесиво,
Он глядит через плечо;
Аргамак его ретивой
Разыгрался горячо,
Чует всадникову волю,
И могуч и резвоног,
Мчится с ним по чисту полю:
То-то топот, то-то скок! Это твой скакун удалый,
Это ты, когда-то, мой
Собеседник запоздалый
Там, у жизни молодой,
На приволье просвещенья!..
Ты оставил мирных муз,
И воинские ученья
Полюбил, крутя свой ус.И досуга полковою
В сизых, дымных облаках
Потонув, ты чужд былого,
Пребывающи в мечтах
Про великие награды
Бога копий и мечей;
А потехи и прохлады
И надежды юных дней, Книжный быт и Нины милой
Взоры полные любви, -
Все, что прежде кипятило
Чувства свежие твои,
Ты забыл. А юность наша,
Хороша была она:
Хороша была, как чаша
Искрометного вина! Резвый блеск ее и сладость,
И хвала за то судьбе!
Я воспел друзьям на радость
В украшение себе,
И гульливые бывало
Чтят поэта своего!..
Где ж они? Одних не стало,
А другим не до него! Я ж и ныне, муз поклонник,
Помню молодость мою
И тебе, мой милый конник,
Братски руку подаю!
Будь ты смел перед врагами,
Дорог родине своей,
И геройскими делами
Возростай и просветлей.
Если не пил ты в детстве студеной воды
Из разбитого девой кувшина.
Если ты не искал золотистой звезды
Над орлами в дыму Наварина,
Ты не знаешь, как эти прекрасны сады
С полумесяцем в чаще жасмина.Здесь смущенная Леда раскинутых крыл
Не отводит от жадного лона,
Здесь Катюшу Бакунину Пушкин любил
Повстречать на прогулке у клена
И над озером первые строфы сложил
Про шумящие славой знамена.Лебедей он когда-то кормил здесь с руки,
Дней лицейских беспечная пряжа
Здесь рвалась от порывов орлиной тоски
В мертвом царстве команд и плюмажа,
А лукавый барокко бежал в завитки
На округлых плечах Эрмитажа.О, святилище муз! По аллеям к пруду
Погруженному в сумрак столетий,
Вновь я пушкинским парком, как в детстве, иду
Над прудом с отраженьем Мечети,
И гостят, как бывало, в лицейском саду
Светлогрудые птички и дети.Зарастает ромашкою мой городок,
Прогоняют по улице стадо,
На бегущий в сирень паровозный свисток
У прудов отвечает дриада.
Но по-прежнему парк золотист и широк,
И живая в нем дышит прохлада.Здесь сандалии муз оставляют следы
Для перстов недостойного сына,
Здесь навеки меня отразили пруды,
И горчит на морозе рябина —
Оттого, что я выпил когда-то воды
Из разбитого девой кувшина.