Иль никогда на голос мщенья
Поэт не вырвет свой клинок.
М. Лермонтов.
Без лезвия, ножны пустые —
Кому вы нужны?.. Кто, простясь
С родной семьей в минуты злые,
Идя на битву, вспомнит вас?..
Неумолимого кинжала
Ножны — где ваша рукоять?
Где ваш клинок — стальное жало?..
Быть может, и на них лежала
Востока старого печать?
В какую грудь, до крови жадный,
Впился клинок ваш беспощадный?
А вы — ножны?.. Какой герой
С ремня убитого героя Отрезал вас на месте боя
И пал от пули роковой?
С каких племен сбирая дани,
Гордились вы своим клинком?
Чья власть велела вас кругом
Убрать каменьями без грани
И золоченым серебром?
Теперь никто уж из-под злата
Не вырвет вашего булата
На месть и злую гибель: — он,
Слуга любого супостата,
Навеки с вами разлучен.
Блестите же своей оправой,
Когда-то страшные ножны!
Я рад, что вы осуждены
Быть антиквария забавой,
Иль украшением стены.
Где та насечка золотая,
Тот стих Корана, что, внушая
Слепую веру в деву рая,
Завоевал себе Восток? —
Ножны — вы пусты…
Но не нужен
Поэту мстительный клинок!
Пусть льется кровь, — он безоружен Молчит, иль бредит, как пророк, —
Быть может, бредит поневоле —
От старых ран, от новой боли,
От непосильной нам борьбы,
От горя, от негодованья,
От безнадежного исканья
Иной спасительной судьбы…
Иль никогда на голос мщенья
Поэт не вырвет свой клинок.
М. Лермонтов.
Без лезвия, ножны пустые —
Кому вы нужны?.. Кто, простясь
С родной семьей в минуты злые,
Идя на битву, вспомнит вас?..
Неумолимого кинжала
Ножны — где ваша рукоять?
Где ваш клинок — стальное жало?..
Быть может, и на них лежала
Востока старого печать?
В какую грудь, до крови жадный,
Впился клинок ваш беспощадный?
А вы — ножны?.. Какой герой
С ремня убитого героя
Отрезал вас на месте боя
И пал от пули роковой?
С каких племен сбирая дани,
Гордились вы своим клинком?
Чья власть велела вас кругом
Убрать каменьями без грани
И золоченым серебром?
Теперь никто уж из-под злата
Не вырвет вашего булата
На месть и злую гибель: — он,
Слуга любого супостата,
Навеки с вами разлучен.
Блестите же своей оправой,
Когда-то страшные ножны!
Я рад, что вы осуждены
Быть антиквария забавой,
Иль украшением стены.
Где та насечка золотая,
Тот стих Корана, что, внушая
Слепую веру в деву рая,
Завоевал себе Восток? —
Ножны — вы пусты…
Но не нужен
Поэту мстительный клинок!
Пусть льется кровь, — он безоружен
Молчит, иль бредит, как пророк, —
Быть может, бредит поневоле —
От старых ран, от новой боли,
От непосильной нам борьбы,
От горя, от негодованья,
От безнадежного исканья
Иной спасительной судьбы…
Утихла брань племен; в пределах отдаленных
Не слышен битвы шум и голос труб военных;
С небесной высоты, при звуке стройных лир,
На землю мрачную нисходит светлый мир.
Свершилось!.. Русский царь, достиг ты славной цели!
Вотще надменные на родину летели;
Вотще впреди знамен бесчисленных дружив
В могущей дерзости венчанный исполин
На гибель грозно шел, влек цепи за собою:
Меч огненный блеснул за дымною Москвою!
Звезда губителя потухла в вечной мгле,
И пламенный венец померкнул на челе!
Содрогся счастья сын, и, брошенный судьбою,
Он землю русскую не взвидел под собою.
Бежит… и мести гром слетел ему вослед;
И с трона гордый пал… и вновь восстал… и нет!
Тебе, наш храбрый царь, хвала, благодаренье!
Когда полки врагов покрыли отдаленье,
Во броню ополчась, взложив пернатый шлем,
Колена преклонив пред вышним алтарем,
Ты браней меч извлек и клятву дал святую
От ига оградить страну свою родную.
Мы вняли клятве сей; и гордые сердца
В восторге пламенном летели вслед отца
И местью роковой горели и дрожали;
И россы пред врагом твердыней грозной стали!.,
«К мечам!» — раздался клик, и вихрем понеслись,
Знамена, восшумев, по ветру развились;
Обнялся с братом брат; и милым дали руку
Младые ратники на грустную разлуку;
Сразились. Воспылал свободы ярый бой,
И смерть хватала их холодною рукой!..
А я… вдали громов, в сени твоей надежной…
Я тихо расцветал, беспечный, безмятежный!
Увы! мне не судил таинственный предел
Сражаться за тебя под градом вражьих стрел!
Сыны Бородина, о кульмские герои!
Я видел, как на брань летели ваши строи;
Душой восторженной за братьями спешил.
Почто ж на бранный дол я крови не пролил?
Почто, сжимая меч младенческой рукою,
Покрытый ранами, не пал я пред тобою
И славы под крылом наутре не почил?
Почто великих дел свидетелем не был?
О, сколь величествен, бессмертный, ты явился,
Когда на сильного с сынами устремился;
И, челы приподняв из мрачности гробов,
Народы, падшие под бременем оков,
Тяжелой цепию с восторгом потрясали
И с робкой радостью друг друга вопрошали:
«Ужель свободны мы?.. Ужели грозный пал?..
Кто смелый? Кто в громах на севере восстал?..»
И ветхую главу Европа преклонила,
Царя-спасителя колена окружила
Освобожденною от рабских уз рукой,
И власть мятежная исчезла пред тобой!
И ныне ты к сынам, о царь наш, возвратился,
И край полуночи восторгом озарился!
Склони на свой народ смиренья полный взгляд —
Все лица радостью, любовию блестят,
Внемли — повсюду весть отрадная несется,
Повсюду гордый клик веселья раздается;
По стогнам шум, везде сияет торжество,
И ты среди толпы, России божество!
Встречать вождя побед летят твои дружины.
Старик, счастливый век забав Екатерины,
Взирает на тебя с безмолвною слезой.
Ты наш, о русский царь! оставь же шлем стальной,
И грозный меч войны, и щит — ограду нашу;
Излей пред Янусом священну мира чашу,
И, брани сокрушив могущею рукой,
Вселенну осени желанной тишиной!..
И придут времена спокойствия златые,
Покроет шлемы ржа, и стрелы каленые,
В колчанах скрытые, забудут свой полет;
Счастливый селянин, не зная бурных бед,
По нивам повлечет плуг, миром изощренный;
Суда летучие, торговлей окриленны,
Кормами рассекут свободный океан,
И юные сыны воинственных славян
Спокойной праздности с досадой предадутся,
И молча некогда вкруг старца соберутся,
Преклонят жадный слух, и ветхим костылем
И стан, и ратный строй, и дальний бор с холмом
На прахе начертит он медленно пред ними,
Словами истины, свободными, простыми,
Им славу прошлых лет в рассказах оживит
И доброго царя в слезах благословит.
Среди людей отброшенный к презренью,
Их преступленья жертвою я стал,
Друг друга ненавидеть избегают,
И сгромоздили ненависть во мне.
И, в руку мне вложив всю злую память,
Велели мне быть мстителем за них.
Так про себя промолвили: — «Пусть мщенье,
За нас, за всех, пусть месть в него падет.
Пусть лоб его хранит проклятье наше,
Пусть месит хлеб на желчи с кровью он,
И герб его есть вечность поношенья,
Его в наследство сыну передаст,
Он про́клятый от общества навеки».
И вин своих покров швырнули мне,
И от меня поспешно убежали, —
Мой плач, мой крик, — нет жалости ему.
Кто к смерти присуждает, он возвышен.
Судья ли человеку человек?
Не чувствует палач, не человек он, —
Воображают люди иногда.
Не видно им, что тот же образ Божий
Есть и во мне! А я для них как зверь,
И зверю в пасть, порой, добычу бросят.
Как жертва там в зубах его хрустит,
Так гений зла, меня избрав орудьем,
Бросает человека мне на смерть.
И справедливо, я же лишь проклятый,
Без преступленья, но преступник я? —
Взгляните, как, за смерть платя, надменен
Кто платит мне, — как деньги он швырнет
На землю, — мне, тому, кто здесь с ним равный!
Та пытка, что ломает кости, хруст,
И жалкий вскрик, с которым осужденный
Промолвит: — «Ай!», и треск разятых жил,
Под топором, который рухнул книзу,
Моя услада. И когда под гул,
С которым голова падет на камни,
Несчастная в кровавых брызгах вся,
Народ обят свирепой суматохой,
Мой лоб спокойно светит над толпой,
Ужасный, с торжеством неумолимым.
Весь гнев людей, и вся людская злость
Во мне, жестокость душ их нечестивых
Вся перешла дыханьем на меня,
И я, их месть, и месть мою свершая,
Весь упиваюсь ужасом моим.
Он более высок был, чем властитель,
Способный гордо растоптать закон,
Палач, вниманьем этим всенародным
Взнесенный, — власть была в его плечах,
Насытился он ею, опьянился,
И в этот день он так был услажден,
Что не могли не увидать веселья
В его лице его жена, семья: —
Взамен густого мрака страшной жути,
Увидели усмешку в горьком рте,
В глазах огонь, судьбинный и упорный.
Палач с враждой взнесен был на престол,
И тот народ, который с громким криком
Его бы мог поднять на высоту,
Дрожа, признал, что он владыка мщенья.(?)
Во мне живет, как в летописи, мир,
Судьба тот свиток кровью написала,
И на страницах красных тех сам Бог
Напечатлел мой образ величавый.
Уж вечность поглотила сто веков,
И сто еще, а зло во мне, как прежде,
Свой памятник тяжелый зрит и зрит.
И тщетно человек, как ветром взятый,
Туда, где расцветает свет, летит,
Столетьями еще палач все правит!
И с каждой каплей красной, что на мне,
Вновь зримо преступленье человека,
Неразлучимо-двойственная связь: —
Отображенье всех времен прошедших,
И гневных, вслед за ними, сто теней.
О, почему от палача рожден ты,
Мой сын, мой мальчик, чистый как хрусталь?
Твой нежен рот, как будто это ангел
Сквозь детский смех улыбку показал.
Твое чистосердечие, невинность, —
О, горе мне! — вся красота твоя,
В моей душе рождают только ужас,
Зачем с несчастным этим тратишь ты,
О, женщина, любовность нежной ласки?
Явись как сострадательная мать,
И утопи его, он будет счастлив,
Ты можешь быть уверена вполне.
Что в том, что мир тебя сочтет жестокой?
Иль хочешь ты, чтобы мое избрал
Презренное он дело? Или хочешь,
Чтоб научился проклинать тебя?
Подумай, будет день, и ты однажды
Того, кто здесь играет пред тобой,
Увидишь, как меня, проклятым в мире,
Преступным, затемненным, как меня!
Рушитель милой мне отчизны и свободы,
О ты, что, посмеясь святым правам природы,
Злодейств неслыханных земле пример явил,
Всего священного навек меня лишил!
Доколе, в варварствах не зная истощенья,
Ты будешь вымышлять мне новые мученья?
Властитель и тиран моих плачевных дней!
Кто право дал тебе над жизнию моей?
Закон? какой закон? Одной рукой природы
Ты сотворен, и я, и всей земли народы.
Но ты сильней меня; а я — за то ль, что слаб,
За то ль, что черен я, — и должен быть твой раб?
Погибни же сей мир, в котором беспрестанно
Невинность попрана, злодейство увенчанно;
Где слабость есть порок, а сила- все права!
Где поседевшая в злодействах голова
Бессильного гнетет, невинность поражает
И кровь их на себе порфирой прикрывает! Итак, закон тебе нас мучить право дал?
Почто же у меня он все права отнял?
Почто же сей закон, тираново желанье,
Ему дает и власть и меч на злодеянье,
Меня ж неволит он себя переродить,
И что я человек, велит мне то забыть?
Иль мыслишь ты, злодей, состав мой изнуряя,
Главу мою к земле мученьями склоняя,
Что будут чувствия во мне умерщвлены?
Ах, нет, — тираны лишь одни их лишены!..
Хоть жив на снедь зверей тобою я проструся,
Что равен я тебе… Я равен? нет, стыжуся,
Когда с тобой, злодей, хочу себя сравнить,
И ужасаюся тебе подобным быть!
Я дикий человек и простотой несчастный;
Ты просвещен умом, а сердцем тигр ужасный.
Моря и земли рок тебе во власть вручил;
А мне он уголок в пустынях уделил,
Где, в простоте души, пороков я не зная,
Любил жену, детей, и, больше не желая,
В свободе и любви я счастье находил.
Ужели сим в тебе я зависть возбудил?
И ты, толпой рабов и громом окруженный,
Не прямо, как герой, — как хищник в ночь презренный
На безоруженных, на спящих нас напал.
Не славы победить, ты злата лишь алкал;
Но, страсть грабителя личиной покрывая,
Лил кровь, нам своего ты бога прославляя;
Лил кровь, и как в зубах твоих свирепых псов
Труп инки трепетал, — на грудах черепов
Лик бога твоего с мечом ты водружаешь,
И лик сей кровию невинных окропляешь.Но что? и кровью ты свирепств не утолил;
Ты ад на свете сем для нас соорудил,
И, адскими меня трудами изнуряя,
Желаешь, чтобы я страдал не умирая;
Коль хочет бог сего, немилосерд твой бог!..
Свиреп он, как и ты, когда желать возмог
Окровавленною, насильственной рукою
Отечества, детей, свободы и покою —
Всего на свете сем за то меня лишить,
Что бога моего я не могу забыть,
Который, нас создав, и греет и питает, *
И мой унылый дух на месть одушевляет!..
Так, варвар, ты всего лишить меня возмог;
Но права мстить тебе ни ты, ни сам твой бог,
Хоть громом вы себя небесным окружите,
Пока я движуся — меня вы не лишите.
Так, в правом мщении тебя я превзойду;
До самой подлости, коль нужно, низойду;
Яд в помощь призову, и хитрость, и коварство,
Пройду всё мрачное смертей ужасных царство
И жесточайшую из оных изберу,
Да ею грудь твою злодейску раздеру! Но, может быть, при мне тот грозный час свершится,
Как братии всех моих страданье отомстится.
Так, некогда придет тот вожделенный час,
Как в сердце каждого раздастся мести глас;
Когда рабы твои, тобою угнетенны,
Узря представшие минуты вожделенны,
На всё отважатся, решатся предпринять
С твоею жизнию неволю их скончать.
И не толпы рабов, насильством ополченных,
Или наемников, корыстью возбужденных,
Но сонмы грозные увидишь ты мужей,
Вспылавших мщением за бремя их цепей.
Видал ли тигра ты, горящего от гладу
И сокрушившего железную заграду?
Меня увидишь ты! Сей самою рукой,
Которой рабства цепь влачу в неволе злой,
Я знамя вольности развею пред друзьями;
Сражусь с твоими я крылатыми громами,
По грудам мертвых тел к тебе я притеку
И из души твоей свободу извлеку!
Тогда твой каждый раб, наш каждый гневный воин,
Попрет тебя пятой — ты гроба недостоин!
Твой труп в дремучий лес, во глубину пещер,
Рыкая, будет влечь плотоядущий зверь;
Иль, на песке простерт, пред солнцем он истлеет,
И прах, твой гнусный прах, ветр по полю развеет.Но что я здесь вещал во слепоте моей?.
Я слышу стон жены и плач моих детей:
Они в цепях… а я о вольности мечтаю!..
О братия мои, и ваш я стон внимаю!
Гремят железа их, влачась от вый и рук;
Главы преклонены под игом рабских мук.
Что вижу?. очи их, как огнь во тьме, сверкают;
Они в безмолвии друг на друга взирают…
А! се язык их душ, предвестник тех часов,
Когда должна потечь тиранов наших кровь!
____________________
* — Перуанцы боготворили солнце.
Оскорблен был Васишта великим царем;
Вся душа его местью обята;
Поздней ночью не может забыться он сном;
От разсвета до солнца заката
Бродит он по полям, все мечтая о том,
Как бы в прах сокрушить супостата,
Как бы смыть поскорее обиду-позор, —
И зловещим огнем блещет сумрачный взор.
Но соперник земных не боимся врагов;
Что пред ним их ничтожная сила?
Сами боги ему и оплот, и покров,
Мудрость царственный ум укрепила, —
И парит его дух к небу, в царство богов,
Как молитвенный дым от кадила;
Бой не страшен ему, смерть ему не грозит,
Магадева ему и охрана, и щит.
И отпрянет, зазубрясь, железо мечей
От него, как от кованной стали;
Он не знает ни скорби, ни жгучих страстей,
Ни гнетущей тоски, ни печали;
Он в бою закаленной деснице своей
Может равную встретить едва ли;
Только тот бы в борьбе победить его мог,
Кому дал бы над ним одоление Бог.
И со скорбью Васишта повергся во прах
Перед небом с горячей мольбою,
Плоть постом изнурил и сто раз натощак
Омывался священной водою,
И творил покаяние в прежних грехах,
И казнил себя мукою злою,
Все в надежде желанную силу обресть,
Сбросить бремя с души—затаенную месть.
Вот в себе он почуял приток новых сил
От суровых постов и моленья,
И воспрянул душой, и себя вопросил:
«Не настала-ли минута отмщенья?
Не готов ли удар, что врага бы сразил?»
Но в душе пробудилось сомненье:
«Я ничтожен и слаб перед мощным врагом, —
Надо душу еще укрепить мне постом».
И на подвиг в пустыню Васишта пошел,
И по пояс он в землю зарылся,
И лишь ведали тучи да ветер и дол,
Как он долго, как жарко молился;
И до неба донесся молитвы глагол,
И к мольбе Магадева склонился,
И исполнил он силы великой его,
Но Васишта лишь мщенья искал одного.
«Я ничтожен и слаб перед мощным врагом;
Магадева! удвой мои силы,
Оживи мою грудь животворным огнем,
Новой кровью наполни мне жилы,
Чтоб коснулся земли я победным мечом
У соперника ранней могилы!
Освяти, укрепи, Магадева, меня!
Сделай слабый мой дух крепче скал и кремня!
Для тебя, Магадева, великий, святой,
Я ушел, удалился в пустыню,
Чтобы тронут ты был неустанной мольбой
И, пролив на меня благостыню,
Мне вещал бы: «О, чадо! доволен тобой;
Ты обрел благодать и святыню».
Так, закопан в земле, к небесам он взывал,
Но в ответ ему выл только дикий шакал.
И ушел из пустыни Васишта в леса,
В царство сумрачной, грозной природы,
Где украдкой на землю глядят небеса
Сквозь густые зеленые своды;
Где слышны только птиц да зверей голоса,
Да проносится шум непогоды,
Где рычанием тигр нарушает покой
Да змея шелестит пересохшей листвой.
И отшельником кротким он зажил в лесах,
В позабытой зверями берлоге;
Там душе его мощной неведом был страх,
Были чужды и скорбь и тревоги,
Там весь день проводил он в горячих мольбах,
Были пост и труды его строги;
И хоть неба лазурь свод древесный сокрыл,
До небес его дух там свободно парил.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«До лазурнаго неба из чащи лесов,
Из обители скорби и гнева
Выше горных вершин, выше звездных миров
Вопль мой скорбный достиг, Магадева!
Пусть зверей раздается немолкнущий рев,
Не боюсь я когтей их и зева, —
И свободно пою песнь господних чудес,
И внимают мне птицы и звери, и лес».
Пронеслися года; он стоит невредим;
Тварь живая в нем друга познала;
Тигр ласкался к нему, преклонясь перед ним,
И, сокрыв смертоносное жало,
Раболепно змея гибким телом своим,
Словно плющ, его стан обнимала;
Приносился к нему пестрых птиц караван
И играли, ласкаясь, стада обезьян…
И вещал Магадева: «Пред ликом моим,
Перед всеми святыми богами
Нет Васишты сильней, нет и равнаго с ним;
Он тяжелым постом и трудами,
Неустанной мольбой, покаяньем своим
Власть стяжал над земными сынами;
Больше всех он обрел и святыни, и сил,
Больше смертных других я его возлюбил.
Ныне, сын мой, изыди, оставь мрачный лес, —
Долгих подвигов кончилось время,
И сошла благодать с лучезарных небес
На тебя, как желанное бремя;
В мир поведать или власть господних чудес,
Просвещать земнородное племя!
Ты стяжал себе силу и крепость мольбой,
И земные враги упадут пред тобой».
Наступила минута, и цель ужь близка;
Честь и слава тебе, Магадева!
Оскорбителя дерзкаго дрогнет рука
В час ужасный отмщенья и гнева;
Пусть могуча десница его и крепка,
Побежит он, как робкая дева,
Лишь предстанет Васишта, готовый на брань,
И поднимет карающий меч его длань.
А Васишта задумчив из леса пошел
И, как отклик из мира иного,
Доносился к нему непонятный глагол,
Непонятное, чуждое слово:
«Мщенье, мщенье!» Зачем? Он в душе не обрел
Ни обиды, ни гнева былаго;
Словно воды, чиста и прозрачна, как степь,
Стала дума, с прошедшим порвавшая цепь.
Стал неведом ему грешной мысли язык,
Стало чуждым и самое мщенье;
Так отрадно ему, мир так чудно велик,
Так глубоко проникло смиренье
В обновленную душу, и вырвался крик:
«Я несу благодать и прощенье!»
Так, на подвиг вступив для вражды вековой,
Он забвенье обрел и любовь, и покой.