Отстояли нас наши мальчишки.
Кто в болоте лежит, кто в лесу.
А у нас есть лимитные книжки,
Черно-бурую носим лису.
Мальчишка в тельняшке
Стоит у ворот.
Друга, наверное, ждёт.
И очень возможно,
Что друг — это я,
Хоть он и не знает меня.
Я здесь поселился,
Живу в трёх шагах.
Кто же я? Друг или враг?
Глаза поднимает.
Усмешка? Испуг?
Друг!
В весенний день мальчишка злой
Пронзил ножом кору берёзы, —
И капли сока, точно слёзы,
Текли прозрачною струёй.
Но созидающая сила
Ещё изникнуть не спешила
Из зеленеющих ветвей, —
Они, как прежде, колыхались,
И так же нежно улыбались
Привету солнечных лучей.
Услышал мальчик то, трех лет,
Что нечто во стенных часах стучит и бьетъ;
Мальчишка ни часов и ни минут не числит,
И о часах по свойски мыслитъ;
И кажется ему тогда,
Залезла мышь туда.
Он мыши угрожает,
А именно часы он палкой поражает.
Мальчишка мыши не убил,
Лишь только он часы, во дребезги разбил.
Мальчишка Фебу гимн поднес.
«Охота есть, да мало мозгу.
А сколько лет ему, вопрос?» —
«Пятнадцать».— «Только-то? Эй, розгу!»
За сим принес семинарист
Тетрадь лакейских диссертаций,
И Фебу вслух прочел Гораций,
Кусая губы, первый лист.
Отяжелев, как от дурмана,
Сердито Феб его прервал
И тотчас взрослого болвана
Поставить в палки приказал.Эпиграмма на Н.И. Надеждина.1829 г.
Быстро на жарком Коне летел Малютка отважный.
То увидя, с досадой Бык Коню закричал: „Как не стыдно!
Я б не позволил Мальчишке собой управлять“. — „Я напротив! —
Конь отвечал на лету. — Что за слава сбросить Мальчишку!“
Юрию ГагаринуМальчишка лезет на берёзу,
Влезая в чёрную грозу.
Мальчишка лезет на берёзу —
Молчат товарищи внизу.
Вершину встряхивают взрывы
Теплом заряженной листвы,
Дождя холодного порывы
Срывают кепку с головы…
Мальчишка лезет на берёзу,
Сощурив синие глаза,
И на него старухой с возу
Ворчит
Угрюмая
Гроза.
С тобой мы дружили, как дружат мальчишки,
Сражались и спорили без передышки.
Бывало, лишь только сойдемся с тобой,
И сразу у нас начинается бой.
Опять в рукопашной иль шахматной схватке
Друг друга спешим положить на лопатки.
Где меч отсверкал, там покатится мяч.
Ликуй, победитель! Поверженный, плачь!
Нам эти сражения не надоели,
Хоть каждый сто раз погибал на дуэли.
Зато сохранили мы дружбу свою.
Еще бы! Она закалилась в бою!
Вскочила утречком с зарей.
Пошла в зеленый садик свой.Пошла в зеленый садик свой
За розмариновой листвой.За розмариновой листвой.
Чуть сорвала листок-другой, Чуть сорвала листок-другой —
Глянь — соловей летит лесной! Глянь — соловей летит лесной.
Мне говорит на лад на свой, Мне говорит на лад на свой:
— Девица, береги покой! Девица, береги покой!
Цена мальчишкам — свищ пустой.Цена мальчишкам — свищ пустой,
Цена мужчинам — меньше той!
Мальчишкой в серой кепочке остаться,
самим собой, короче говоря.
Меж правдою и вымыслом слоняться
по облетевшим листьям сентября.Скамейку выбирая, по аллеям
шататься, ту, которой навсегда
мы прошлое и будущее склеим.
Уйдем — вернемся именно сюда.Как я любил унылые картины,
посмертные осенние штрихи,
где в синих лужах ягоды рябины,
и с середины пишутся стихи.Поскольку их начало отзвучало,
на память не оставив ничего.
Как дождик по карнизу отстучало,
а может, просто не было его.Но мальчик был, хотя бы для порядку,
что проводил ладонью по лицу,
молчал, стихи записывал в тетрадку,
в которых строчки двигались к концу.
Под шатром широким кругом
Мчатся кони друг за другом,
Стройные, точёные,
Сбруи золочёные.
Едут девочки в санях,
Руки в муфты прячут.
А мальчишки на конях
За санями скачут.
Едут девочки в санях,
Лаковых, узорных,
А мальчишки — на конях,
Серых или черных.
— Вот я шпоры дам коню,
Ваши санки догоню!
— Не гоните вы коня,
Не догоните меня!
В блеске пёстрых фонарей,
В удалой погоне
Пролетают все быстрей
Всадники и кони.
А кругом бегут дома,
Тумбы и панели.
Площадь движется сама
Вроде карусели…
Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.
Его везли из крепости, из Бреста.
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.
Отец был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.
Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой…
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой…
Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.
Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.
За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.
У пруда по мягкой травке
Ходит маленький Васюк.
Ходит — смотрит: здесь паук,
Там дерутся две козявки,
Под скамейкой красный гриб,
На мостках сидят лягушки,
А в воде так много рыб
Мельче самой мелкой мушки.
Надо все пересмотреть,
Перетрогать, повертеть…
Ведь лягушки не кусают?
Пусть попробуют… Узнают!
А лягушки на мостках
Не спускают глаз с мальчишки:
Страшный, толстый…
Прут в руках,
Ярко-красные штанишки…
Из-под шапочки крючком
Вьется, пляшет чубик рыжий…
Сам к мосткам бочком, бочком,
Подбирается все ближе.
Ведь мальчишки не кусают?
Пусть попробует… Узнает!
В снегу кипит большая драка.
Как легкий бог, летит собака.
Мальчишка бьет врага в живот.
На елке тетерев живет.
Уж ледяные свищут бомбы.
Уж вечер. В зареве снега.
В сугробах роя катакомбы,
Мальчишки лезут на врага.
Один, задрав кривые ноги,
Скатился с горки, а другой
Воткнулся в снег, а двое новых,
Мохнатых, скорченных, багровых,
Сцепились вместе, бьются враз,
Но деревянный ножик спас.Закат погас. И день остановился.
И великаном подошел шершавый конь.
Мужик огромной тушею своей
Сидел в стропилах крашеных саней,
И в медной трубке огонек дымился.Бой кончился. Мужик не шевелился.
Уважаемые дети,
Говорят, что среди вас
Появился странный мальчик
По прозванью «Напоказ».
Смастерил он табуретку,
Сбил ее он кое-как,
Но зато раскрасил в клетку,
Но зато сверкает лак.
На нее нельзя садиться,
Но мальчишка так сказал:
— Напоказ она годится,
Где тут выставочный зал?
Уважаемые дети,
Говорят, что среди вас
Появился странный мальчик
По прозванью «Напоказ».
Он сестренке — при гостях —
Нес конфеты в двух горстях,
А потом — без посторонних —
Пригрозил: — Попробуй, тронь их!
А соседского кота
Приласкал он неспроста:
— У соседа есть «Победа»,
Покатал бы до обеда!
Уважаемые дети,
Надо гнать мальчишку прочь,
Если я одна не справлюсь,
Приходите мне помочь!
Дайте, что ли, машину Уэлльса —
С ходу в Юность я махану:
Ни по воздуху, ни по рельсам
Не вернуться мне в ту страну.
Там, в землянке сутуловатой
(Неубитые! Боже мой!),
Ветераны войны (Ребята,
Не закончившие десятый)
Перед боем строчат домой.
Там Валерка консервы жарит,
Там Сергей на гармошке шпарит.
Отчего это перед боем
Небо бешено голубое?.
Эх, мальчишки, о вас тоскую
Двадцать лет, целых двадцать лет!
Юность, юность! В страну такую,
Как известно, возврата нет.
Что из этого? Навсегда
Я уставам её верна.
Для меня не беда — беда,
Потому что за мной — война,
Потому что за мной встаёт
Тех убитых мальчишек взвод.
В порыве рожденных обидой затей
собака и мальчик ушли от людей.
Идут через горы и час и другой,
идут по сугробам пурги снеговой. Косматый и черный терьер впереди,
суровый хозяин его — позади.
«Пусть мама-поплачет, замерзнем в снегу».
И тихо собака сказала: «Угу». Вздыхает собака: «В шкафу мармелад,
другие собаки придут и съедят.
Другие мальчишки в квартиру войдут,
из дома гитару твою унесут,
и книги, и лыжи, и два рюкзака,
а маме подарят другого щенка…» Уселась собака на мокром снегу:
«Как хочешь, я дальше идти не могу.
Подумай, а мама найдет или нет
без нас чертежи твоих новых ракет?»
Мальчишка сказал: «Что ж, вернемся домой
и спросим об этом у мамы самой…»
Губы девочка мажет
В первом ряду.
Ходят кони в плюмажах
И песню ведут:
Про детей, про витязей
И про невест…
Вы когда-нибудь видели
Сабельный блеск? Поднимается на небо
Топот и храп.
Вы видали когда-нибудь
Сабельный шрам?
Зарыдают подковы —
Пошел
Эскадрон.
Перетоп молотковый —
Пошел эскадрон! Черной буркой вороны
Укроют закат,
Прокричат похоронно
На всех языках.
Среди белого дня
В придорожной пыли
Медсестричку Марусю
Убитой нашли… Отмененная конница
Пляшет вдали,
Опаленные кони
В песню ушли.
От слепящего света
Стало в мире темно.
Дети видели это
Только в кино.На веселый манеж
Среди белого дня
Приведите ко мне
Золотого коня.
Я поеду по кругу
В веселом чаду,
Я увижу подругу
В первом ряду.Сотни тысяч огней
Освещают наш храм.
Сотни тысяч мальчишек
Поют по дворам.
Научу я мальчишек
Неправду рубить!
Научу я мальчишек
Друг друга любить! Ходят кони в плюмажах
И песню ведут.
Губы девочка мажет
В первом ряду…
Мой приятель, мальчик Вова,
Ходит-бродит у дверей…
«Что вы пишете?» — «Балладу».
«Так кончайте ж поскорей!»Кончил. Тиснул промокашкой.
Перевел блаженно дух…
Вова в дверь. Стал лихо в позу, —
Не мальчишка, а петух.Я сижу спокойно в кресле,
А взбесившийся боксер
Лупит в бок меня и в локоть, —
Сбросил книжку на ковер… Только мне ничуть не больно.
«Бей сильнее, пустяки!
Отчего ж ты, милый, дуешь
На свои же кулаки?»И обиженный мальчишка
Сел, как клецка, на кровать.
«Потому что надо драться,
А не локти подставлять».Драться? Что ж… Сдвигаю брови,
Как свирепый Голиаф…
Поперек схватил мальчишку,
Размахнулся — и на шкаф.Посиди… Остынь немножко,
Полижи, дружок, карниз.
Через пять минут он сдался:
Попросился кротко вниз.«Прочитайте мне балладу…»
«Что ж в жару стихи читать…
Лучше сбегай ты на кухню, —
Будем пьянствовать опять».Вовка тащит воду, сахар,
Выжималку и лимон.
За окном платан смеется,
Кошка вышла на балкон.«За твое здоровье, кошка!»
Вовка фыркает в кулак
И лукаво морщит носик:
«Дядя Саша, вы чудак…»
Горит на земле Волгограда
Вечный огонь солдатский –
Вечная слава тем,
Кем фашизм, покоривший Европу,
Был остановлен здесь.
В суровые годы битвы
Здесь насмерть стояли люди –
Товарищи и ровесники
Твоего отца.
Они здесь стояли насмерть!
К нам приезжают люди –
Жители всей планеты –
Мужеству их поклониться,
У их могил помолчать.
И пусть люди мира видят:
Мы помним и любим погибших.
И пусть люди мира знают:
Вечный огонь Волгограда
Не может поникнуть, пока
Живёт на земле волгоградской
Хотя бы один мальчишка.
Запомни эти мгновенья!
И если ты встретишь в жизни
Трудную минуту,
Увидишь друга в беде
Или врага на пути,
Вспомни, что ты не просто мальчик,
Ты — волгоградский мальчишка.
Сын солдата,
Сын Сталинграда,
Капля его Бессмертия,
Искра его огня.
Был дом,
Где под окном
И чиж и соловей висели,
И пели.
Лишь только соловей бывало запоет,
Сын маленькой отцу проходу не дает:
Все птичку показать к нему он приступает,
Что эдак хорошо поет.
Отец обеих сняв мальчишке подает.
Ну, говорит: узнай, мой свет!
Которая тебя так много забавляет? —
Тотчас на чижика мальчишка указал;
Вот, батюшка! она, сказал.
И мальчик от чижа в великом восхищенье:
«Какие перушки! куды как он пригож!
За тем ведь у нево и голос так хорош.»
Вот детско рассужденье!
Да полно и в житействе тож
О людях многие по виду заключают:
Кто наряжен, богат, пригож,
Того и умным почитают.
Когда твоя тяжелая машина
Пошла к земле, ломаясь и гремя,
И черный столб взбешенного бензина
Поднялся над кабиною стоймя,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Разбитый и притиснутый к земле,
Конечно, ты не думал о мальчишке,
Который жил в Клину или Орле:
Как ты, не знавший головокруженья,
Как ты, он был упрям, драчлив и смел,
И самое прямое отношенье
К тебе, в тот день погибшему, имел.
Пятнадцать лет он медленно и твердо
Лез в небеса, упрямо сжав штурвал,
И все тобой не взятые рекорды
Он дерзкою рукой завоевал.
Когда его тяжелая машина
Перед посадкой встала на дыбы
И, как жестянка, сплющилась кабина,
Задев за телеграфные столбы,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Придавленный к обугленной траве,
Он тоже не подумал о мальчишке,
Который рос в Чите или в Москве…
Когда уже известно, что в газетах
Назавтра будет черная кайма,
Мне хочется, поднявшись до рассвета,
Врываться в незнакомые дома,
Искать ту неизвестную квартиру,
Где спит, уже витая в облаках,
Мальчишка — рыжий маленький задира,
Весь в ссадинах, веснушках, синяках.
Вот он идет проселочной дорогой,
Без шапки, рослый, думающий, строгий,
С мешками, с палкой, в рваном армячишке,
Держась рукой за плечико мальчишки.
И звонким альтом, жалобным и страстным,
Поет, кричит мальчишка, — о прекрасном
Об Алексее, божьем человеке,
Под недовольный, мрачный бас калеки.
«Вы пожалейте, — плачет альт, — бездомных!
Вы наградите, люди, сирых, темных!»
И бас грозит: «В аду, в огне сгорите!
На пропитанье наше сотворите!»
И, угрожая, властным, мерным шагом
Идет к избушке ветхой над оврагом,
Над скудной балкой вдоль иссохшей речки,
А там одна старуха на крылечке.
И крестится старуха и дрожащей
Рукою ищет грошик завалящий
И жалко плачет, сморщивая брови,
Об окаянной грешнице Прасковье.
Дни-мальчишки,
вы ушли, хорошие,
мне оставили одни слова, —
и во сне я рыженькую лошадь
в губы мягкие расцеловал.
Гладил уши, морду тихо гладил
и глядел в печальные глаза.
Был с тобой, как и бывало, рядом,
но не знал, о чём тебе сказать.
Не сказал, что есть другие кони,
из железа кони, из огня…
Ты б меня, мой дорогой, не понял,
ты б не понял нового меня.
Говорил о полевом, о прошлом,
как в полях, у старенькой сохи,
как в лугах немятых и некошеных
я читал тебе свои стихи…
Мне так дорого и так мне любо
дни мои любить и вспоминать,
как, смеясь, тебе совал я в губы
хлеб, что утром мне давала мать.
Потому ты не поймешь железа,
что завод деревне подарил,
хорошо которым землю резать,
но нельзя с которым говорить.
Дни-мальчишки,
вы ушли, хорошие,
мне оставили одни слова, —
и во сне я рыженькую лошадь
в губы мягкие расцеловал.
Каждый день одно и то же:
Влезешь в море, фыркнешь вбок…
Дно, как шелковое ложе,
За утесом — островок.
Милый берег вьется с краю,
Чайки мчатся к кораблю…
Никому я не мешаю,
Никого я не топлю.Как поджаренная пышка,
Я качаюсь на спине…
Но из дюн летит мальчишка, —
Бомбой в воду — и ко мне…
Обдает меня каскадом
Голубых хрустальных брызг.
Водопад за водопадом!
Хохот, грохот, писк и визг… А потом меня с фасада
Принимается топить.
Но ведь я же не наяда,
Чтоб морскую воду пить,
И с писателями в море
Обращаться так грешно!
Разве мы с тобою в ссоре?
Не хочу идти на дно! А на пляже дети рады:
«Мальчик дядю утопил!»
Покраснел я от досады,
Изо всех рванулся сил…
Правый глаз набряк-закрылся,
И вода течет из губ…
Отскочил я, изловчился
И схватил врага за чуб.Молчаливо и злорадно
Придавил его ногой:
Под водою так прохладно, —
Ты попробуй, дорогой!
Быстро выудил мальчишку
И по трусикам слегка
Охладила шалунишку
Полновесная рука… Чайки в небе закружились,
Дети взвизгнули вдали, —
А потом мы помирились,
Даже дружбу завели.
Подплывет и спросит кротко:
«Можно на плечи вам влезть?»
И в ответ мальчишке четко,
Как матрос, кричу я: «Есть!»
Завидую я.
Этого секрета
не раскрывал я раньше никому.
Я знаю, что живет мальчишка где-то,
и очень я завидую ему.
Завидую тому,
как он дерется, -
я не был так бесхитростен и смел.
Завидую тому,
как он смеется, -
я так смеяться в детстве не умел.
Он вечно ходит в ссадинах и шишках, -
я был всегда причесанней, целей.
Все те места, что пропускал я в книжках,
он не пропустит.
Он и тут сильней.
Он будет честен жесткой прямотою,
злу не прощая за его добро,
и там, где я перо бросал:
«Не стоит!»-
он скажет:
«Стоит!» — и возьмет перо.
Он если не развяжет,
так разрубит,
где я ни развяжу,
ни разрублю.
Он, если уж полюбит,
не разлюбит,
а я и полюблю,
да разлюблю.
Я скрою зависть.
Буду улыбаться.
Я притворюсь, как будто я простак:
«Кому-то же ведь надо ошибаться,
кому-то же ведь надо жить не так».
Но сколько б ни внушал себе я это,
твердя:
«Судьба у каждого своя», -
мне не забыть, что есть мальчишка где-то,
что он добьется большего,
чем я.
Солнечный круг,
Небо вокруг —
Это рисунок мальчишки.
Нарисовал он на листке
И подписал в уголке:
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я.
Милый мой друг,
Добрый мой друг,
Людям так хочется мира.
И в тридцать пять
Сердце опять
Не устает повторять:
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я.
Тише, солдат,
Слышишь, солдат, —
Люди пугаются взрывов.
Тысячи глаз
В небо глядят,
Губы упрямо твердят:
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я.
Против беды,
Против войны
Встанем за наших мальчишек.
Солнце — навек! Счастье — навек! —
Так повелел человек.
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я.
Тусклый луч блестит на олове,
мокрых вмятинах ковша…
Чуть поваркивают голуби,
белым веером шурша.
Запрокидывают голову,
брызжут солнечной водой,
бродят взад-вперед по желобу
тропкой скользкой и крутой.
Бродят сонные и важные,
грудки выгнуты в дугу,
и блестят глаза их влажные,
как брусника на снегу.
Сад поник под зноем парящим,
небо — синьки голубей…
— Ты возьми меня в товарищи,
дай потрогать голубей. —
Верно, день тот был удачливым
ты ответил: — Ладно, лезь… —
Дребезжать ступеньки начали,
загремела гулко жесть…
Мне расти мальчишкой надо бы
у мальчишек больше льгот…
А на крыше — пекло адово,
сквозь подошвы ноги жжет.
Целый час с тобой стояли мы
(неужели наяву?),
птицы в небо шли спиралями,
упирались в синеву…
Воркованье голубиное,
смятый ковш, в ковше — вода…
А часы-то в детстве длинные —
и такие же года.
Кто их знал, что так прокатятся,
птичьей стайкой отсверкав…
Я ли это — в белом платьице,
с белым голубем в руках?
— Смотри! Смотри, какая раскрасавица! —
Мальчишка смотрит радостно на мать. —
Царица-гусеница! Правда, нравится?
Давай ее кормить и охранять!
И вправду, будто древняя царица,
Таинственным сказаниям сродни,
На краснобоком яблоке в тени
Сияла золотая гусеница.
Но женщина воскликнула: — Пустое! —
И засмеялась: — Ах ты, мой сверчок!
Готов везде оберегать живое.
Да это же вредитель, дурачок!
В четыре года надо быть мужчиной!
Соображай. Ты видишь: вот сюда
Она вползет, попортит сердцевину,
И яблоко — хоть выброси тогда!
Нет, нам с тобой такое не годится.
Сейчас мы глянем, что ты за герой. —
Она стряхнула с ветки гусеницу:
— А ну-ка, размозжи ее ногой!
И мальчик, мину напускал злую
И подавляя втайне тошноту,
Шагнул ногой на теплую, живую
Жемчужно-золотую красоту…
— Вот это славно! Умница, хвалю! —
И тот, стремясь покончить с добротою,
Вскричал со зверски поднятой ногою;
— Кидай еще! Другую раздавлю!
Мать с древних пор на свете против зла.
Но как же этой непонятно было,
Что сердцевину яблока спасла,
А вот в мальчишке что-то загубила…
Открыл окно. Какая хмурая
Столица в октябре!
Забитая лошадка бурая
Гуляет на дворе.
Снежинка легкою пушинкою
Порхает на ветру,
И елка слабенькой вершинкою
Мотает на юру.
Жилось легко, жилось и молодо —
Прошла моя пора.
Вон — мальчик, посинев от холода,
Дрожит среди двора.
Всё, всё по старому, бывалому,
И будет как всегда:
Лошадке и мальчишке малому
Не сладки холода.
Да и меня без всяких поводов
Загнали на чердак.
Никто моих не слушал доводов,
И вышел мой табак.
А всё хочу свободной волею
Свободного житья,
Хоть нет звезды счастливой более
С тех пор, как за? пил я!
Давно звезда в стакан мой канула, —
Ужели навсегда?..
И вот душа опять воспрянула:
Со мной моя звезда!
Вот, вот — в глазах плывет манящая,
Качается в окне…
И жизнь начнется настоящая,
И крылья будут мне!
И даже всё мое имущество
С собою захвачу!
Познал, познал свое могущество!..
Вот вскрикнул… и лечу!
Лечу, лечу к мальчишке малому,
Средь вихря и огня…
Всё, всё по старому, бывалому,
Да только — без меня! Октябрь 1906
Кто-то ходит возле дома.
Эта поступь нам знакома.
Береги детей.
Не давай весёлым дочкам
Бегать к аленьким цветочкам, —
Близок лиходей.
А сынки-то, — вот мальчишки!
Все изорваны штанишки,
И в пыли спина.
Непоседливый народец!
Завели бы хороводец
В зале у окна.
«Что ж нам дома! Точно в клетке».
Вот как вольны стали детки
В наши злые дни!
Да ведь враг наш у порога!
Мать! Держи мальчишек строго, —
Розгой их пугни.
Детки остры, спросят прямо:
«Так скажи, скажи нам, мама,
Враг наш, кто же он?» —
«Он услышит, он расскажет,
А начальник вас накажет». —
«Ах, так он — шпион!
Вот, нашла кого бояться!
Этой дряни покоряться
Не хотим вовек.
Скажем громко, без уклона,
Что пославший к нам шпиона —
Низкий человек.
Мы играем, как умеем,
И сыграть, конечно, смеем
Всякую игру.
Пусть ползут ужом и змеем, —
И без них мы разумеем,
Что нам ко двору».
Ходит, бродит возле дома.
Злая поступь нам знакома.
Вот он у дверей.
Детки смелы и упрямы,
Не боятся старой мамы.
Не сберечь детей.
Стою, как мальчишка, под тополями.
Вишни осыпались, отцвели.
Багряное солнце вдали, за полями,
Коснулось родимой моей земли.
Вечер. Свежо. А в садах, не смолкая,
Соревнуются соловьи.
Важных грачей пролетевшая стая
Мирно уселась в гнёзда свои.
Молчат петухи. Не мычат коровы.
Мамаши ведут по домам ребят.
Только где-то у дома Штарёвых
Галки поссорились и галдят.
Ночь наступила, луна покатилась
По косогорам в луга, в поля.
А в доме напротив над книгой склонилась
Русая девушка — песня моя.
Ах, до чего она стала красивой —
Ни в сказке сказать, ни пером описать.
Танечка! Таня! Татьяна Васильевна!
Я и не знаю, как вас назвать.
Вы выходите утром из дома,
В руках — тетради и чертежи.
И, словно как в детстве, знакомо-знакомо
Над вашим домом летают стрижи.
У вас государственный нынче экзамен,
Светится гордость в глазах озорных.
А я восхищёнными вижу глазами
Русую девушку песен моих.
Не был я в жизни ни скрытным, ни ветреным,
Песни я пел, ничего не тая.
Милое, милое Малое Петрино!
Детство моё! Юность моя!
Стою, как мальчишка, под тополями.
Вишни осыпались, отцвели.
Багряное солнце вдали, за полями,
Вновь коснулось моей земли.
Как черные пятна под вьюгой,
Руками сжимая друг друга
И спины в кружок,
Собрались к окошку мальчишки
Смотреть, как из теста коврижки
Печет хлебопек.
Им видно, как месит он тесто,
Как булки сажает на место
В горячую печь —
Шипит закипевшее масло,
А пекарь спешит, где погасло,
Лучины разжечь.
Все, скорчась, они наблюдают,
Как хлеб иногда вынимают
Из красной печи —
И нет! — не трепещут их тени,
Когда для ночных разговений
Несут куличи.
Когда же в минуту уборки
Поют подожженные корки,
А с ними сверчки,
Мальчишки мечтают невольно,
Их душам светло и привольно,
Сердца их легки.
Как будто к морозу привыкли,
Их рожицы тесно приникли
Поближе к окну;
С ресницами в снежной опушке
Лепечут все эти зверушки
Молитву одну.
И руки вздымают так страстно,
В молитве смущенно неясной
Покинув дыру,
Что рвут у штанишек все пряжки,
Что жалко трепещут рубашки
На зимнем ветру.
Не льстись предательством ты счастие сыскать!
У самых тех всегда в глазах предатель низок,
Кто при нужде его не ставит в грех ласкать;
И первый завсегда к беде предатель близок.
Крестьянина Червяк просил его пустить
В свой сад на лето погостить.
Он обещал вести себя там честно,
Не трогая плодов, листочки лишь глодать,
И то, которые уж станут увядать.
Крестьянин судит: «Как пристанища не дать?
Ужли от Червяка в саду мне будет тесно?
Пускай его себе живет.
Притом же важного убытку быть не может,
Коль он листочка два-три сгложет».
Позволил: и Червяк на дерево ползет;
Нашел под веточкой приют от непогод:
Живет без нужды, хоть не пышно,
И про него совсем не слышно.
Меж тем уж золотит плоды лучистый Царь,
Вот в самом том саду, где также спеть все стало,
Наливное, сквозное, как янтарь,
При солнце яблоко на ветке дозревало.
Мальчишка был давно тем яблоком пленен:
Из тысячи других его заметил он:
Да доступ к яблоку мудрен.
На яблоню Мальчишка лезть не смеет,
Ее тряхнуть он силы не имеет
И, словом, яблоко достать не знает как.
Кто ж в краже Мальчику помочь взялся? Червяк.
«Послушай», говорит: «я знаю это, точно
Хозяин яблоки велел снимать;
Так это яблоко обоим нам непрочно;
Однако ж я берусь его достать,
Лишь поделись со мной. Себе ты можешь взять
Противу моего хоть вдесятеро боле;
А мне и самой малой доли
На целый станет век глодать».
Условье сделано: Мальчишка согласился;
Червяк на яблоню — и работа́ть пустился;
Он яблоко в минуту подточил.
Но что ж в награду получил?
Лишь только яблоко упало,
И с семечками сел его Мальчишка мой;
А как за долей сполз Червяк долой,
То Мальчик Червяка расплющил под пятой:
И так ни Червяка, ни яблока не стало.
Два Жоржика в Париже
С припрыжкой кенгуру, —
Погуще и пожиже, —
Затеяли игру.
Один, расставя бюсты
Поэтов мировых,
Их мажет дегтем густо,
Оплевывает их.
Другой же тщетно память
Беспамятную трет,
И, говоря меж нами,
Напропалую врет.
Полны мальчишки рвенья,
Достойного похвал,
Из вздора нижут звенья
И издают журнал.
«Звено» мальчишек глупо,
Как полое звено,
Но все ж тарелку супа
Приносит им оно.
Зане есть зритель, падкий
До мыльных пузырей.
Ах, знает мальчик гадкий,
У чьих шалит дверей!
Ведь в том-то все и дело,
Таков уж песни тон:
В столице оголтелой
Живет один Антон.
Его воззренья крайни
На многие дела,
Мальчишек любит втайне,
Их прыть ему мила.
А так как не без веса
Сей старый господин,
Антону льстит повеса
И друг его — кретин.
За это под защиту
Мальчишек взял Антон,
И цыкает сердито
На несогласных он:
Не тронь его мальчишек, —
И жидких, и пустых,
Отчаянных лгунишек,
По-новому простых.
Их шалости глубинны
Их пошлости тонки.
Мальчишки неповинны
За все свои грешки…
«Погуще» и «пожиже»
За старца пьют вино.
Вот почему в Париже
И нижется «Звено».