В снегу, под небом синим, а меж ветвей — зеленым,
Стояли мы и ждали подарка на дорожке.
Синицы полетели с неизъяснимым звоном,
Как в греческой кофейне серебряные ложки.Могло бы показаться, что там невесть откуда
Идет морская синька на белый камень мола,
И вдруг из рук служанки под стол летит посуда,
И ложки подбирает, бранясь, хозяин с пола.
Келья моя и тесна, и темна.
Только и свету, что свечка одна.
Полночи вещей я жду, чтоб гадания
Снова начать,
И услыхать
Злой моей доли вещания.
Олово, ложка да чаша с водой, —
Всё на дощатом столе предо мной.
Олово в ложке над свечкой мерцающей
Я растоплю,
И усыплю
Страх, моё сердце смущающий.
Копоть покрыла всю ложку мою.
Талое олово в воду я лью.
Что же пророчит мне олово?
Кто-то стоит
И говорит:
«Взял же ты олова, — злого, тяжелого!»
Острые камни усеяли путь,
Меч изострённый вонзился мне в грудь.
Эй, солдат, смелее в путь-дорожку!
Путь-дорожка огибает мир.
Все мы дети Оловянной Ложки,
и ведет нас Юный Командир.
Гремят наши пушки,
штыки блестят!
Хорошая игрушка,
дешевая игрушка —
коробочка солдат.
Командир моложе всех в квартире,
но храбрей не сыщешь молодца!
При таком хорошем командире
рады мы сражаться до конца.
Гремят наши пушки,
штыки блестят!
Отличная игрушка,
любимая игрушка —
коробочка солдат.
Всех врагов мы сломим понемножку,
все углы мы к вечеру займем,
и тогда об Оловянной Ложке
и о Командире мы споем.
Гремят наши пушки,
штыки блестят!
Первейшая игрушка,
храбрейшая игрушка —
коробочка солдат!
I
МЫТИЩИОтобедав сытной пищей,
Град Москва, водою нищий,
Знойной жаждой был томим:
Боги сжалились над ним:
Над долиной, где Мытищи,
Смеркла неба синева;
Вдруг удар громовой тучи
Грянул в дол, — и ключ кипучий
Покатился… Пей, Москва! II
СЕЛО ВОЗДВИЖЕНСКОЕЧем эта весь славна, вы знаете ль, друзья?
Здесь сердце русское дрожит невольным страхом:
Здесь Софьей казнены Хованские князья,
Убитые потом у немцев Раупахом.III
[ПРИ ПОСЫЛКЕ К.К. ЯНИШ ЛОЖКИ ДЕРЕВЯННОЙ НА
КОЛЕСЦАХ, ИЗ ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВСКОЙ ЛАВРЫ]В день чудотворца Николая, -
Сей день святее мне всего!
Будь ложка вам колесовая
Символом сердца моего:
Ей управляйте, как хотите!
Играйте ею, в добрый час!
А как наскучит, лишь толкните
И убежит она от вас.
Ложка, кружка и одеяло.
Только это в открытке стояло.
— Не хочу. На вокзал не пойду
с одеялом, ложкой и кружкой.
Эти вещи вещают беду
и грозят большой заварушкой.
Наведу им тень на плетень.
Не пойду.— Так сказала в тот день
в октябре сорок первого года
дочь какого-то шваба иль гота,
в просторечии немка; она
подлежала тогда выселенью.
Все немецкое населенье
выселялось. Что делать, война.
Поначалу все же собрав
одеяло, ложку и кружку,
оросив слезами подушку,
все возможности перебрав:
— Не пойду! (с немецким упрямством)
Пусть меня волокут тягачом!
Никуда! Никогда! Нипочем!
Между тем надежно упрятан
в клубы дыма
Казанский вокзал,
как насос, высасывал лишних
из Москвы и окраин ближних,
потому что кто-то сказал,
потому что кто-то велел.
Это все исполнялось прытко.
И у каждого немца белел
желтоватый квадрат открытки.
А в открытке три слова стояло:
ложка, кружка и одеяло.
Но, застлав одеялом кровать,
ложку с кружкой упрятав в буфете,
порешила не открывать
никому ни за что на свете
немка, смелая баба была.
Что ж вы думаете? Не открыла,
не ходила, не говорила,
не шумела, свету не жгла,
не храпела, печь не топила.
Люди думали — умерла.
— В этом городе я родилась,
в этом городе я и подохну:
стихну, онемею, оглохну,
не найдет меня местная власть.
Как с подножки, спрыгнув с судьбы,
зиму всю перезимовала,
летом собирала грибы,
барахло на «толчке» продавала
и углы в квартире сдавала.
Между прочим, и мне.
Дабы
в этой были не усомнились,
за портретом мужским хранились
документы. Меж них желтел
той открытки прямоугольник.
Я его в руках повертел:
об угонах и о погонях
ничего. Три слова стояло:
ложка, кружка и одеяло.
Вспомним о Черном Джеке,
О корабельном коке,
О его ложке длинной,
О белом колпаке.
Утром мы вышли в море, —
Ветра не было вовсе;
В полдень рябь пробежала,
К вечеру грянул шторм.
Кто родился у моря, —
Тот воды не боится,
Плавает, как рыба,
Ныряет, как дельфин.
Но Джек родился в Капштадте,
Впервые он в море вышел,
Он обнимал кастрюли,
Чтоб не сломались они…
Судно летело, как птица,
Взрывало бушпритом волны,
И паруса гудели,
И тяжкий руль скрипел.
Вперед и вперед, в туманы,
В кипучую пену, в пропасть,
Оттуда — к летящим низко,
Грохочущим облакам…
От самого малого юнги
До старика капитана —
Все вцепились в канаты,
Чтоб сдержать паруса.
А Черный Джек в это время
Связал канатом кастрюли,
Он в полотно завернул их
И спрятал в кухонный шкаф.
Случайно иль не случайно
Он увидал бутылку
Шотландского виски — и разом
Ее осушил до дна.
И кровь его черных предков
Запела и заиграла.
Он вспомнил охоты и битвы,
Шипенье пернатых стрел.
Он выбежал, — кудрявый,
На скользкую палубу — крикнул,
Взмахнул руками и разом
Волна слизнула его.
И в бездне гулкой и черной
Средь пенистых волн и грома
Мелькнул его фартук белый
И выстиранный колпак.
Вспомним о Черном Джеке,
О корабельном коке,
О его ложке длинной
И белом колпаке.
Инженером Уэнслеем построен человек-автомат, названный «Телевокс». В одном из отелей Нью-Йорка состоялся на днях бал, на котором прислуживали исключительно автоматы.
Из газет.С новым бытом!
Ну и фокусы:
по нью-йоркским нарпитам
орудуют —
«Телевоксы».
Должен сознаться,
ошарашен весь я:
что это за нация?
или
что за профессия?
Янки увлекся.
Ну и мошенники! —
«Те-ле-воксы»
не люди —
а машинки.
Ни губ,
ни глаз
и ни малейших
признаков личны́х.
У железных леших
одно
ухо
огромной величины.
В это
ухо
что хочешь бухай.
Каждый
может
наговориться до́сыта.
Зря
ученьем
себя не тираньте.
Очень просто
изъясняться на их эсперанте*.«До
ре
ми» —
это значит —
— «Посудой греми!
Икру!
Каравай!
Крой, накрывай».
Машина подходит
на паре ножек,
выкладывает вилку,
ложку
и ножик.
Чисто с машиной.
Это не люди!
На ложку
для блеску
плевать не будет.
«Фа
соль
ля,
соль
ля
си» —
то есть —
«аппетиту для
гони рюмашку
и щи неси».
Кончил.
Благодарствую.
«Си
до» —
вытираю нос,
обмасленный от съедания.
«Си — до» —
это значит —
до
свиданья.
«Телевокс» подает перчатки —
«Прощай».
Прямо в ухо,
природам на́зло,
кладу
ему
пятачок на чай…
Простите —
на смазочное масло.
Обесславлен бог сам
этим «Телевоксом».
Брось,
«творец»,
свои чины;
люди
здесь сочинены:
в ноздри
вставив
штепселя,
ходят,
сердце веселя.
Экономия. НОТ*.Лафа с автоматом:
ни — толкнет,
ни — обложит матом.
«Телевокс»
развосторжил меня.
С детства
к этой идее влекся.
О, скольких
можно
упразднить,
заменя
добросовестным «Телевоксом».
Взять, например,
бокс, —
рожа
фонарями зацвела.
Пускай
«Телевокса»
дубасит «Телевокс» —
и зрелище,
и морда цела.
Слушатели спят.
Свернулись калачиком.
Доклады
годами
одинаково льются.
Пустить бы
«Телевокс»
таким докладчиком
и про аборт,
и о культурной революции.
Поставь «Телевоксы» —
и,
честное слово,
исчезнет
бюрократическая язва.
«Телевоксы»
будут
и согласовывать
и, если надо,
увязывать.
И
совершенно достаточно
одного «Телевокса» поджарого —
и мир
обеспечен
лирикой паточной
под Молчанова
и
под Жарова.
«Телевокс» — всемогущий.
Скажите —
им
кто не заменим?
Марш, внешторговцы,
в Нью-Йорк-Сити.
От радости
прыгай,
сердце-фокс.
Везите,
везите,
везите
изумительный «Телевокс»!
1928 г.
1
Зима, зима в Загорске.
Зима явилась в гости.
От белизны блестят дома,
Старинные часовенки.
Зима, зима! Пришла зима!
Загорск стоит как новенький.
Прошла по улицам, дворам
Зима, зима-красавица.
Нет, самым лучшим малярам
С побелкой так не справиться!
Ура, сегодня хороша
Погодка для снежков!
И Вовка — добрая душа
Зовёт своих дружков.
Летят снежки, летят снежки,
Вопят приятели-дружки.
Один в снегу, другой в снегу,
Никто не хочет быть в долгу.
Так разогреются зимой,
Как будто месяц май.
А паренёк придёт домой —
Его хоть выжимай!
У Вовки меткая рука,
У Вовки верный глаз.
Метнул снежок издалека
И по макушке — раз!
А Петя, увалень такой,
Нагнулся не спеша,
Швырнул снежок не той рукой.
Смеются все: левша.
У Пети левая рука
Желает быть главней,
Он с ней не справится никак,
Никак не сладит с ней.
И вот — насмешки да смешки,
Хоть не ходи играть в снежки.
А что, страна такая есть,
Город есть такой,
Где спокойно можно есть
Левою рукой?
Где за обедом не твердят:
«Смирнов, какой рукой едят?»
Летят снежки, летят снежки…
— Левша! — хохочут пареньки.
Стемнело. В окнах свет горит.
— А хочешь, — Вовка говорит, —
Хочешь, завтра приведу
Кошку-невидимку?
Пареньки домой идут
Не спеша, в обнимку.
— Хочешь, кошку приведу?
Только ты имей в виду…
И Вовка, выдумщик большой,
О чём-то шепчется с левшой.
2
Есть в Загорске детский сад
(Ленинская, 30),
Там недавно чудеса
Начали твориться.
Петя рельсы рисовал,
Белый лист разлиновал,
А девчонки, пять подруг,
Одевали кукол.
Говорит Маруся вдруг:
— Кто-то замяукал?!
Где же кошка? Не видна.
Ну-ка поглядим-ка.
Где же кошка? Где она,
Кошка-невидимка?
Как услышал Петька наш —
Кто-то замяукал,
Петька сразу карандаш
Раз — в другую руку.
В полдень случай был такой:
Дали Пете чая,
Ложку он не той рукой
Взял, не замечая.
Снова рядом, близко
Как мяукнет киска!
Где же кошка? Не видна.
Ну-ка поглядим-ка,
Где же кошка? Где она,
Кошка-невидимка?
Стоит кошке замяукать,
Как, услышав кошку,
Паренёк в другую руку
Переносит ложку.
Ох, упрёки да попрёки
Надоели Петьке,
Надоели Петьке
Хуже горькой редьки.
Но совсем другое дело,
Если кошка захотела
Вам помочь немножко.
Но куда же кошка делась?
Где же эта кошка?
Нет, у этой кошки
Не четыре ножки.
Вовка — добрая душа —
Вот кто эта кошка.