Моя душа, как лотос чистый
В томленьи водной тишины,
Вскрывает венчик серебристый
При кротком таинстве луны.Твоя любовь, как луч туманный,
Струит немое волшебство.
И мой цветок благоуханный
Заворожен печалью странной,
Пронизан холодом его.
Вынести лотос не может
Пышнаго солнца, — больной
Клонит головку, и в грезах
Ждет он прохлады ночной.
Ночью его пробуждает
Месяц лучом золотым;
Лотос к нему повернулся
Личиком нежным своим.
Рдея цветет он, сверкает, —
Взор в вышину устремлен, —
Пахнет и плачет, весь полон
Му̀кой любовною он…
Гнутся высокие лотосы,
До неба высятся маки,
И воскрешенные образы
Медленно бродят во мраке.
Ночь, где Адамовы головы
Машут крылами вампира, —
Где от полета тяжелого
Зыблется зеркало мира!
Стонешь и бьешься в усилии
Грез разорвать вереницы,
Ширятся черные лилии
Куполом бледной гробницы.
30 ноября 1894
В яшмовых залах Урала, Китая,
если Конфуция мы прочитаем, —
золото лотоса. В яшмовых залах Урала
сердце о милом стучало —
золото лотоса. Яшмовых стен совершенство,
молчанья блаженство —
золото лотоса. Все быстротечно, все краткосрочно,
но яшма пластично и прочно
обрисовала планеты овалы,
звезды колыхание,
любви волхвование, Духа явление
и воплощение в новом рождении —
золото лотоса.
Влага только на мгновенье
Может к лотосу прильнуть,
Даст ему свое забвенье,
И опять стремится в путь.
Лотос только на мгновенье
Принимает поцелуй
И восторг прикосновенья
Переменно-быстрых струй.
Миг блаженства, легкость ласки,
Вольно-слитные сердца,
Прелесть призрачной завязки
И мгновенного конца.
Лотос после быстрой ласки
Весь блестит легко дрожа,
И вода в подвижной сказке
Обновленна и свежа.Год написания: без даты
Не выносит лотос
Солнечных лучей,
И головкой никнет
Грустною своей.
Ждет в немом раздумьи,
С страстною мечтой,
Как наступит сумрак
Сладостный, ночной.
И влюбленный месяц,
Сквозь немую тьму,
Ласково направить
Бледный луч к нему.
Весь дрожа и млея,
Лотос, той порой,
К месяцу подемлет
Лик прелестный свой.
Раскрывает тихо
Нежные листки,
Плачет и вздыхает,
Полн любви тоски.
От солнца все прячется лотос,
Хоть блеск свой оно ему льет;
Печально склонивши головку,
Он ночи мечтательно ждет.
Луна — вот о ком он мечтает!
Лишь только луна заблестит,
Цветок раскрывается тихо,
И нежною лаской горит.
Горит он, цветет, и пылает,
И хочет обняться с луной,
И плачет, и в неге трепещет
Любовью и сладкой тоской.
Божественно и детски-гол
Лоб — сквозь тропическую темень.
В глазах, упорствующих в пол,
Застенчивость хороших се́мей.
Сквозь девственные письмена
Мне чудишься побегом рдяным,
Чья девственность оплетена
Воспитанностью, как лианой.
Дли свою святость! Уст и глаз
Блюди священные сосуды!
Под тропиками родилась
Любовь, и я к тебе оттуда:
Из папоротников, хвощей,
Стай тростниковых, троп бесследных…
Где все забвение вещей
В ладони лотосова стебля
Покоится. Наводит сон
Сок лотоса. Вино без пены
Сок лотоса… Детей и жен
Как обмороком сводит члены
Сок лотоса… Гляди, пуста
Ладонь. — Но в час луны с Востока
(Сок лотоса…) — из уст в уста
Вкуси — сон лотосова сока.
Словно как лебеди белые
Дремлют и очи сомкнули,
Тихо качаясь над озером, -
Так ее чувства уснули...
Словно как лотосы нежные,
Лики сокрыв восковые,
Спят над глубокой пучиною, -
Грезы ее молодые.
Вы просыпайтеся, лебеди,
Троньте струю голубую!
Вы раскрывайте же, лотосы,
Вашу красу восковую!
В небе заря, утро красное...
Здесь я... и жду пробужденья,
Светом любви озаряемый
В тихой мольбе песнопенья.
Пятьсот голубоватых птиц
Летели, млея, чрез пространство,
Пятьсот слонов склонились ниц,
Узрев однажды постоянство, —
Души, отмеченной меж душ
Для утверждения покоя,
Кто меж людей единый муж,
Познавший ход страстей и зноя, —
Кто Майей был в саду рожден,
При ликованьи всех растений,
Кто был цветком сопровожден
В Страну, где мир без изменений, —
Кто был как лотос голубой,
И был как лотос нежно-белый,
Как лев недвижный пред толпой,
Средь ужасов спокойно-смелый, —
Кто был как новая Луна,
В веках сверкающее Солнце,
В безмерном Море тишина,
И тихий лепет веретенца.
О всеми ветрами
Колеблемый лотос!
Георгия — робость,
Георгия — кротость…
Очей непомерных
— Широких и влажных —
Суровая — детская — смертная важность.
Так смертная мука
Глядит из тряпья.
И вся непомерная
Тяжесть копья.
Не тот — высочайший,
С усмешкою гордой:
Кротчайший Георгий,
Тишайший Георгий,
Горчайший — свеча моих бдений — Георгий,
Кротчайший — с глазами оленя — Георгий!
(Трепещущей своре
Простивший олень).
— Которому пробил
Георгиев день.
О лотос мой!
Лебедь мой!
Лебедь! Олень мой!
Ты — все мои бденья
И все сновиденья!
Пасхальный тропарь мой!
Последний алтын мой!
Ты, больше, чем Царь мой,
И больше, чем сын мой!
Лазурное око мое —
В вышину!
Ты, блудную снова
Вознесший жену.
— Так слушай же!..
(Не докончено за письмом.)
Лунный свет, расцветший над водою,
Златооких полный огоньков,
Он горит звездою молодою,
Белый лотос в тридцать лепестков.
На заре приходит Индианка,
Нежит тело смуглое в волне,
А поздней крылатая светлянка
Танец искр ведет как по струне.
Но струне извилистой и странной,
Как в ноже Малайском лезвие,
Как извивы губ моей желанной,
Как любовь, где все мое—твое.
Переливы, срывы, и отливы,
Погасить, чтоб вновь сейчас зажечь,
Это-ль, в час, когда все сны красивы,
Не души к душе живая речь.
Белый лотос тридцать белых крылий
Развернул и смотрит в водоем,
Расцвети же, лучшая из лилий,
В танец искр мы два огня сольем.
Полюби, сказала Фея
В утро майское мечте.
Полюби, шепнул, слабея,
Легкий Ветер в высоте.
И от яблони цветущей
Нежно-белый лепесток
Колыхнулся к мысли ждущей,
И мелькнул ей как намек.
Все кругом как будто пело: —
Утро дней не загуби,
Полюби душою тело,
Телом душу полюби.
Тело, душу, дух свободный
Сочетай в свой светлый Май.
Облик лилии надводной
Сердцем чутким понимай.
Будь как лотос: корни — снизу,
В вязком иле, в тьме, в воде,
Но, взойдя, надел он ризу,
Уподобился звезде.
Вот, цветет, раскрылся, нежный,
Ласку Солнца жадно пьет,
Видит Небо, мир безбрежный,
Воздух вкруг него поет.
Сну цветения послушный,
Лотос с Воздухом слился́.
Полюби мечтой воздушной,
Близки сердцу Небеса.
Гамеланг — как Море — без начала,
Гамеланг — как ветер — без конца.
Стройная Яванка танцевала,
Не меняя бледного лица.
Гибкая, как эта вот лиана,
Пряная, как губы орхидей,
Нежная, как лотос средь тумана,
Что чуть-чуть раскрылся для страстей.
В пляске повторяющейся — руки,
Сеть прядет движением руки,
Гамеланга жалуются звуки,
В зыбком лете вьются светляки.
Над водой, где лотос закачался,
Обвенчался с светляком светляк,
Разошелся, снова повстречался,
Свет, и мрак, и свет, и свет, и мрак.
Ход созвездий к полночи откинут,
В полночь засвечается вулкан.
Неужели звуки эти ми́нут?
В этой пляске сказка вещих стран.
За горой звенит металл певучий,
Срыв глухой, и тонкая струна.
Гамеланг — как Смерть сама — тягучий,
Гамеланг — колодец снов, без дна.
Милый друг, я тебе рассказать не могу,
Что за пламень сжигает мне грудь:
Запеклись мои губы, дышать тяжело,
Посмотрю ль я на солнце — мне больно:
Мое солнце, мой свет, моя жизнь
Для меня никогда не блеснут.
Я дрожу, я слабею, увы, —
Как мы жалки — бессильные девы!
Я себе говорила: мой путь лучезарен,
Он усеян гирляндами лотосов белых, —
Но под лотосом белым — о горе! — таилось
Ядовитое жало змеи,
И была та змея — роковая любовь!
Не лучи ли далекой луны,
Что бесстрастно-холодным сияньем
Так чаруют, так нежат,
Не они ль эту страсть
В моем сердце зажгли?
Мне сегодня вечерней прохлады
Ветерок не принес:
Отягчен ароматом цветов,
Как огонь, он обжег мне лицо…
Ты, один только ты, мой владыка,
Покорил мою волю, наполнил мне душу,
Победил, обессилил меня!
Что мне делать?.. Едва на ногах я стою…
Вся дрожу, помутилось в очах…
И мне страшно, мне тяжко, как будто пред смертью!..
Когда нареченную
Должны отвести к жениху в предназначенный дом,
Ее омывают душистой водой, чтоб отдать совершенною,
Настой из цветов заправляют пахучим и нежным плодом.
Чуть сумрак отвеется,
Как пчелы облепят цветок, к ней подруги спешат,
Над юною плотью душистое таинство реет и деется,
Да к нежности нежность на праздник любви принесет аромат.
Ее пристыженную
Потом облекают в нетронутый свежий покров,
Сажают ее у огня, чтобы он озарил благовонную,
И чуть прикоснется огня, ублажают высоких богов.
Горят возлияния
Веселому Агни, и Соме, что лунно пьянит,
Гремучему Индре, и Митре, что мечут по небу сияния,
И каждый уважен здесь бог, что в напевных веках именит.
И девами юными
Жених окруженный навстречу желанной идет,
Два сердца поют и звенят переливными звонкими струнами,
И зеркало в руку ей дав, говорит он, что в травах есть мед.
Над ними сверкание,
Меч старшие держат, и смотрит жених на Восток,
И смотрит невеста на Запад, и в этом завет предвещания,
Что видят они две зари и в один сочетают их срок.
И млеет влюбленная,
И млеет влюбленный, венчанные в счастье идя,
„Я—ты“, говорит, „ты же—я,“ „Небо—я, ты—земля благовонная.“
И сыплются зерна на них, как весенняя пляска дождя.
Средь ликов тех, чьи имена, как звезды,
Горят векам и миллионам глаз,
И чей огонь еще в тысячелетьях
Не перестанет радугу являть,
А может быть зажжется новым небом,
Иль будет жить как песнь, как всплеск волны,
Я полюбил, уже давно, два лика,
Что кажутся всех совершенней мне.
Один — спокойный, мудрый, просветленный,
Со взглядом, устремленным внутрь души,
Провидец, но с закрытыми глазами,
Или полузакрытыми, как цвет
Тех лотосов, что утром были пышны,
Но, чуя свежесть, сжались в красоте,
И лотосов иных еще, что только
В дремотной грезе видят свой расцвет.
Царевич, отказавшийся от царства,
И возлюбивший нищенский удел,
Любимый, разлучившийся с женою,
Бежавший из родной семьи своей,
Прошедший все вершины созерцанья,
И знавший истязания всех мук,
Но наконец достигший лет преклонных,
Как мощный дуб среди лесных пустынь.
Спокойствию он учит и уменью,
Сковав себя, не чувствовать цепей,
Поработив безумящие страсти
Смотреть на мир как на виденья сна,
В величии безгласного затона
Молчать и быть в безветрии души,
Он был красив, и в час его кончины
Цветочный дождь низлился на него.
Другой — своей недовершенной жизнью —
Взрывает в сердце скрытые ключи,
Звенящий стон любви и состраданья,
Любви, но не спокойной, а как крик,
В ночи ведущий к зареву пожара,
Велящий быть в борьбе и бить в набат,
И боль любить, ее благословляя,
Гвоздями прибивать себя к кресту.
Но только что предстал он как распятый,
Он вдруг проходит с малыми детьми,
И с ними шутит, птица в стае птичек,
И он сидит пируя на пиру,
В хмельной напиток воду превращает,
Блуднице отпустил ее грехи,
Разбойнику сказал: «Ты будешь в Царстве»,
И нас ведет как духов по воде.
Угадчивый, смутительно-утайный,
Который, говоря, не говорит,
А только намекает, обещая,
Узывчивый, как дальняя свирель,
Его покинешь, вдруг он вновь с тобою,
И веришь, и опять идешь за ним,
И вдруг умеет он промолвить слово,
Что хочешь ты услышать в крайний миг.
Но тот другой, безгласным чарованьем,
Не меркнет он, светясь в своих веках,
Бросая белый свет, поет безмолвно,
Глядит в себя, весь отрицая мир,
И подойдя к такому изваянью,
Глядишь в себя и видишь в первый раз,
Что мир не мир, а только привиденье,
А ты есть мир, и верно все в тебе.
К тому я приближаюсь и к другому,
И от обоих молча ухожу
Светлей себя, сильнее, и красивей,
Но слышу — жажду я не погасил.
И сильным, что смиренье возлюбили,
Слагаю я бесхитростную песнь,
Не облекая чувство в звон созвучий,
Не замыкая стих свой острием.
Я говорю: И красота покоя,
И чары отреченья чужды мне,
Я знаю их в моей размерной доле,
Но чувствую, что третий есть исход,
И в нем я как пчела в цветке и в улье,
И в нем я птица в лете и в гнезде,
И в нем я стебель пьющий и дающий,
И Солнце мой учитель в небесах.
Я выхожу весною ранней в поле,
И он со мной, помощник верный, конь,
И я, соху ведя, пронзаю глыбы,
А жаворонок сверху мне поет.
О, вейся, вейся, жаворонок выше,
И пой псалмы звучнее, чем в церквах,
И свей из тонких травок для подруги
И для птенцов заветное гнездо.
Я слушаю тебя, крылатый вестник,
Благословляю каждый миг земли —
Так с Богом говорит вся эта бедность,
Так в каждом миге чувствую я смысл,
Что с жаворонком мне не нужно мира,
И с пашнею не нужно мне креста, —
Всем, что во мне, служу обедню Солнцу,
И отойду, когда оно велит.
Всюду звон, всюду свет,
Всюду сон мировой.
Будем как Солнце
И, вечно вольный, забвеньем вею.
Тишина
1
Ветер веющий донес
Вешний дух ветвей.
Кто споет о сказке грез?
Дразнит соловей.
Сказка солнечных лучей,
Свадьба всех цветов.
Кто споет о ней звончей,
Чем художник слов!
Многокрасочность цветов,
Радуга мечты.
Легкость белых облаков,
Тонкие черты.
В это царство Красоты,
Сердце, как вступить?
Как! Еще не знаешь ты?
Путь один: — Любить!
2
Полюби, сказала Фея
В утро майское мечте.
Полюби, шепнул, слабея,
Легкий Ветер в высоте.
И от яблони цветущей
Нежно-белый лепесток
Колыхнулся к мысли ждущей,
И мелькнул ей как намек.
Все кругом как будто пело: —
Утро дней не загуби,
Полюби душою тело,
Телом душу полюби.
Тело, душу, дух свободный
Сочетай в свой светлый Май.
Облик лилии надводной
Сердцем чутким понимай.
Будь как лотос: корни — снизу,
В вязком иле, в тьме, в воде,
Но, взойдя, надел он ризу,
Уподобился звезде.
Вот, цветет, раскрылся, нежный,
Ласку Солнца жадно пьет,
Видит Небо, мир безбрежный,
Воздух вкруг него поет.
Сну цветения послушный,
Лотос с Воздухом слился.
Полюби мечтой воздушной,
Близки сердцу Небеса.
3
Воздух и Свет создают панорамы,
Замки из туч, минареты и храмы,
Роскошь невиданных нами столиц,
Взоры мгновением созданных лиц.
Все, что непрочно, что зыбко, мгновенно,
Что красотою своей незабвенно,
Слово без слова, признания глаз
Чарами Воздуха вложены в нас.
Чарами Воздуха буйствуют громы
После удушливо-знойной истомы,
Радуга свой воздвигает дворец,
Арка завета и сказка сердец.
Воздух прекрасен как гул урагана,
Рокот небесно-военного стана,
Воздух прекрасен в шуршаньи листка,
В ряби чуть видимой струй ручейка.
4
В серебристых пузырьках
Он скрывается в реках,
Там, на дне,
В глубине,
Под водою в тростниках.
Их лягушка колыхнет,
Или окунь промелькнет,
Глаз да глаз,
Тут сейчас
Наступает их черед.
Пузырьки из серебра
Вдруг поймут, что — их пора,
Буль — буль — буль,
Каждый — нуль,
Но на миг живет игра.
5
А веют, млеют, и лелеют
Едва расцветшие цветки,
В пространстве светлом нежно сеют
Их пыль, их страсть, и лепестки.
И сонно, близко отдаленно
Струной чуть слышною звенят,
Пожить мгновение влюбленно,
И незаметно умереть.
Отделить чуть заметную прядь
В золотистом богатстве волос,
И играть ей, ласкать, и играть,
Чтобы Солнце в ней ярко зажглось, —
Чтоб глаза, не узнавши о том,
Засветились, расширив зрачок,
Потому что пленительным сном
Овевает мечту ветерок, —
И, внезапно усилив себя,
Пронестись и примчать аромат,
Чтобы дрогнуло сердце, любя,
И зажегся влюбленностью взгляд, —
Чтобы ту золотистую прядь
Кто-то радостный вдруг увидал,
И скорее бы стал целовать,
И душою бы весь трепетал.
6
Воздух, Ветер, я ликую,
Я свершаю твой завет,
Жизнь лелея молодую,
Всем сердцам даю свой свет.
Ветер, Воздух, я ликую!
Но скажи мне. Воздух, ты
Ведь лелеешь все цветы?
Ты — их жизнь, и я колдую.
Я проведал: Воздух наш,
Как душа цветочных чаш,
Знает тайну мировую!
7
Наш Воздух только часть безбрежного Эфира,
В котором носятся бессмертные миры.
Он круговой шатер, покров земного мира,
Где Духи Времени сбираются для пира,
И ткут калейдоскоп сверкающей игры.
Равнины, пропасти, высоты, и обрывы,
По чьей поверхности проходят облака,
Многообразия живые переливы,
Руна заветного скользящие извивы,
Вслед за которыми мечта плывет века.
В долинах Воздуха есть призраки-травинки,
Взрастают, тают в нем, в единый миг, цветы,
Как пчелы, кружатся в нем белые снежинки,
Путями фейными проходят паутинки,
И водопад лучей струится с высоты
Несутся с бешенством свирепые циклоны,
Разгульной вольницей ликует взрыв громов,
И в неурочный час гудят на башнях звоны,
Но после быстрых гроз так изумрудны склоны
Под детским лепетом апрельских ветерков
Чертогом радости и мировых слияний
Сверкает радуга из тысячи тонов,
И в душах временных тот праздник обаянии
Намеком говорит, что в тысячах влияний
Победно царствуют лишь семь первооснов.
От предрассветной мглы до яркого заката,
От белизны снегов до кактусов и роз,
Пространство Воздуха ликующе-богато
Напевом красочным, гипнозом аромата,
Многослиянностью, в которой все сошлось.
Когда под шелесты влюбляющего Мая
Белеют ландыши и светит углем мак,
Волна цветочных душ проносится, мечтая,
И Воздух, пьяностью два пола сочетая,
Велит им вместе быть — нежней, тесней — вот так.
Он изменяется, переливает краски,
Перебирает их, в игре неистощим,
И незабудки спят, как глазки детской сказки,
И арум яростен, как кровь и крик развязки,
И Жизнь идет, зовет, и все плывет как дым.
В Июльских Празднествах, когда жнецы и жницы
Дают безумствовать сверканиям серпа,
Тревожны в Воздухе перед отлетом птицы,
И говорят в ночах одна с другой зарницы
Над странным знаменьем тяжелого снопа.
Сжигают молнии — но неустанны руки,
Сгорают здания — но вновь мечта растет,
Кривою линией стенаний ходят муки,
Но тонут в Воздухе все возгласы, все звуки,
И снова — первый день, и снова — начат счет.
Всего таинственней незримость параллелей,
Передаваемость, сны в снах — и снова сны,
Дух невещественный вещественных веселий,
Ответность марева, в душе — напев свирелей,
Отображенья стран и звуковой волны.
В душе ли грезящих, где встала мысль впервые,
Иль в кругозорностях, где склеп Небес так синь,
В прекрасной разности, они всегда живые,
Созданья Воздуха, те волны звуковые,
И краски зыбкие, и тайный храм святынь.
О, Воздух жизненный! Прозрачность круговая!
Он должен вольным быть Когда ж его замкнут,
В нем дышит скрытый гнев, встает отрава злая,
И, тяжесть мертвую на душу налагая,
Кошмары цепкие невидимо растут.
Но хоть велик шатер любого полумира,
Хранилище — покров двух наших полусфер,
Наш Воздух лишь намек на пропасти Эфира,
Где нерассказанность совсем иного мира,
Неполовинного, вне гор и вне пещер.
О, светоносное великое Пространство,
Где мысли чудится всходящая стезя,
Всегда одетая в созвездные убранства, —
В тебе миров и снов бездонно постоянство,
Никем не считанных, и их считать нельзя.
Начало и конец всех мысленных явлений,
Воздушный Океан эфирных синих вод,
Ты Солнце нам даешь над сумраком томлений,
И красные цветы в пожарах преступлений,
И в зеркале морей повторный Небосвод.