Горестно носятся в далях просторных
ветра глухие рыданья,
странно размерены криков дозорных
чередованья.
Полночь, и лагерь заснул перед боем,
лагерь, от боя усталый;
день отпевая пронзительным воем,
плачут шакалы.
Месяц недобрый меж облак бессонных
лагерь обходит дозором.
ищет он. ищет бойцов обреченных
пристальным взором.
Час их последний и ясен, и краток,
снятся им сны золотые,
благостно шествует мимо палаток
Дева Мария.
Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать!
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять.
Там бел-город полотняный,
Морем улицы шумят,
Позолотою румяной
Медны маковки горят.
Там, едва заря настанет, —
Строй пехотный закипит,
Барабаном в небо грянет
И штыками заблестит.
Закипит тогда войною
Богатырская игра.
Строй на строй пойдет стеною
И прокатится «ура».
Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать!
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять.
Каждый куплет повторяется
Рассеивает грусть пиров веселыйРассеивает грусть пиров веселый шум.
Вчера, за чашей круговою,
Средь братьев полковых, в ней утопив мой ум,
Хотел воскреснуть я душою. Туман полуночный на холмы возлегал;
Шатры над озером дремали,
Лишь мы не знали сна — и пенистый бокал
С весельем буйным осушали. Но что же? Вне себя я тщетно жить хотел:
Вино и Вакха мы хвалили,
Но я безрадостно с друзьями радость пел —
Восторги их мне чужды были. Того не приобресть, что сердцем не дано.
Рок злобный к нам ревниво злобен:
Одну печаль свою, уныние одно
Унылый чувствовать способен! шум
«*»Так оно и есть —
Словно встарь, словно встарь:
Если шел вразрез —
На фонарь, на фонарь,
Если воровал —
Значит, сел, значит, сел,
Если много знал —
Под расстрел, под расстрел!
Думал я — наконец не увижу я скоро
Лагерей, лагерей, —
Но попал в этот пыльный расплывчатый город
Без людей, без людей.
Бродят толпы людей, на людей непохожих,
Равнодушных, слепых, —
Я заглядывал в черные лица прохожих —
Ни своих, ни чужих.
Так зачем проклинал свою горькую долю?
Видно, зря, видно, зря!
Так зачем я так долго стремился на волю
В лагерях, в лагерях?!
Бродят толпы людей, на людей непохожих,
Равнодушных, слепых, —
Я заглядывал в черные лица прохожих —
Ни своих, ни чужих.
Так оно и есть —
Словно встарь, словно встарь:
Если шел вразрез —
На фонарь, на фонарь,
Если воровал —
Значит, сел, значит, сел,
Если много знал —
Под расстрел, под расстрел!
«Да, для вас наша жизнь
действительно в тумане».
Разговор 20-гo декабря 1909
Ах, вы не братья, нет, не братья!
Пришли из тьмы, ушли в туман…
Для нас безумные объятья
Еще неведомый дурман.
Пока вы рядом — смех и шутки,
Но чуть умолкнули шаги,
Уж ваши речи странно-жутки,
И чует сердце: вы враги.
Сильны во всем, надменны даже,
Меняясь вечно, те, не те —
При ярком свете мы на страже,
Но мы бессильны — в темноте!
Нас вальс и вечер — все тревожит,
В нас вечно рвется счастья нить…
Неотвратимого не может,
Ничто не сможет отклонить!
Тоска по книге, вешний запах.
Оркестра пение вдали —
И мы со вздохом в темных лапах,
Сожжем, тоскуя, корабли.
Но знайте: в миг, когда без силы
И нас застанет страсти ад,
Мы потому прошепчем: «Милый!»
Что будет розовым закат.
Так приближается удар
За сладким, из-за ширмы лени,
Во всеоружьи мутных чар
Довольства и оцепененья.Стоит на мертвой точке час
Не оттого ль, что он намечен,
Что желчь моя не разлилась,
Что у меня на месте печень? Не отсыхает ли язык
У лип, не липнут листья к нёбу ль
В часы, как в лагере грозы
Полнеба топчется поодаль? И слышно: гам ученья там,
Глухой, лиловый, отдаленный.
И жарко белым облакам
Грудиться, строясь в батальоны.Весь лагерь мрака на вид
Полнеба топчется поодаль?
В чаду стоят плетни. В чаду —
Телеги, кадки и сараи.Как плат белы, забыли грызть
Подсолнухи, забыли сплюнуть,
Их всех поработила высь,
На них дохнувшая, как юность._________Гроза в воротах! на дворе!
Преображаясь и дурея,
Во тьме, в раскатах, в серебре,
Она бежит по галерее.По лестнице. И на крыльцо.
Ступень, ступень, ступень.- Повязку!
У всех пяти зеркал лицо
Грозы, с себя сорвавшей маску.
1915
Над рекой рассвет встает,
Гаснет звездный хоровод,
И восходит над страной утра вестник.
Наш туристский лагерь встал,
Боевой звучит сигнал,
И, чеканя шаг, несется песня:
Пусть дождь нас ожидает на пути,
Пусть немало предстоит еще пройти,
День встает лучистый,
Снова в путь, туристы!
Пусть нам грозят морозы и снега,
Пусть яростно палатку рвет пурга,
Но песня нас зовет
Вперед!
Пусть дорога вдаль пылит,
Знает дело замполит,
И туристский лагерь дружен с песней звонкой.
Переправу наведем,
Где олень прошел, пройдем,
Ветру дружбы мы поем вдогонку:
Пусть дождь нас ожидает на пути,
Пусть немало предстоит еще пройти,
День встает лучистый,
Снова в путь, туристы!
Пусть нам грозят морозы и снега,
Пусть яростно палатку рвет пурга,
Но песня нас зовет
Вперед!
Наши реки широки,
Наши горы высоки,
И спокоен взгляд советского солдата.
Мы за мир, но если вновь
Враг пролить захочет кровь,
Наш туристский штык блеснет булатом!
Вот я вошёл, и дверь прикрыл,
И показал бумаги,
И так толково объяснил,
Зачем приехал в лагерь!.. Начальник — как уключина:
Скрипит — и ни в какую.
«В кино мне роль поручена, —
Опять ему толкую. —И вот для изучения —
Такое ремесло —
Имею направление.
Дошло теперь?» — «Дошло! Вот это мы приветствуем!
Чтоб было, как с копирки.
Ещё бы вам под следствием
Полгодика в Бутырке, Чтоб ощутить затылочком,
Что чуть не расстреляли,
Потом — по пересылочкам…
Тогда бы вы сыграли!»Внушаю бедолаге я
Настойчиво, с трудом:
«Мне нужно — прямо с лагеря,
Не бывши под судом». —«Да вы ведь знать не знаете,
За что вас осудили.
Права со мной качаете,
А вас ещё не брили». —«Побреют! — рожа сплющена,
Но всё же знать желаю. —
А что уже упущено —
Талантом наверстаю…» —«Да что за околесица? —
Опять он возражать. —
Пять лет в четыре месяца?
Экстерном, так сказать?»Он даже шаркнул мне ногой
(Для секретарши Светы):
«У нас, товарищ дорогой, —
Не университеты.У нас не выйдет с кондачка
Из ничего — конфетка.
Здесь — от звонка и до звонка,
У нас — не пятилетка.Так что давай-ка ты, валяй!..
Какой с артиста толк?
У нас своих — хоть отбавляй, » —
Сказал он и умолк.Я снова вынул пук бумаг,
Ору до хрипа в глотке:
Мол не имеешь права, враг,
Мы здесь не в околотке! Мол, я начальству доложу,
Оно, мол, разберётся!..
Я стервенею, в роль вхожу,
А он, гляжу, — сдаётся.Я в раже, удержа мне нет,
Бумагами трясу:
«Мне некогда сидеть пять лет —
Премьера на носу!»
Шумит над лагерем гроза,
Гремит июльский гром.
Вдруг без плаща, без картуза
Вбегает мальчик в дом.
С него вода течёт рекой.
Откуда он? Кто он такой?
— Постойте, дело не во мне! —
Кричит этот чудак. —
Промокли книжки на спине!
Спасайте мой рюкзак!
Промокли сказки, том второй.
«Кот в сапогах» совсем сырой!
— Чудак, с тебя течёт вода!
Ты объясни нам, кто ты? —
А он твердит: — Беда! Беда!
Сырые переплёты!
Я из колхоза «Большевик»,
Меня зовут Алёша.
В овраге дождь меня настиг,
А я же книгоноша.
Он трёт промокший переплёт,
Он дышит на обложку.
— Я пережду, гроза пройдёт —
И снова в путь-дорожку.
Теперь почтительно, на «вы»,
С ним говорят ребята:
— Вы мокрый с ног до головы,
Зачем спешить куда-то? —
Девчонки, несколько подруг,
Приносят доску и утюг:
— Сейчас мы всё уладим —
Обложки мы прогладим.
Промокли сказки, том второй!
«Кот в сапогах» совсем сырой,
Как будто был под душем.
Сейчас его просушим!
И вам рубашку заодно
Сейчас прогладит Варя.
— Да я просох давным-давно!
Их уверяет парень.
В одну минуту на своём
Девчонки настояли —
Сидит Алёша за столом
И сохнет в одеяле.
Но вот проглажен переплёт,
За ним другой и третий.
И летний дождь уже не льёт,
И в окна солнце светит.
Повеселело всё кругом,
И высох «Кот» под утюгом.
Надев рубашку и рюкзак,
Сказал Алёша: — Значит, так,
Спасибо за заботы!
А все в ответ: — Ну что ты!
Кричат девчонки: — Добрый путь,
Ты загляни к нам как-нибудь!
Смеётся он: — Привет пока!
Приду, когда промокну! —
И, провожая паренька,
Весь лагерь смотрит в окна.
Гой, измайловцы лихие,
Скоро ль вас увижу я?
Стосковалась по России
И по вас душа моя.
Надоело за границей
Киснуть по чужим краям;
Обернуться бы мне птицей
Да лететь скорее к вам!
Но на родину покуда
Не пускают доктора:
Все проклятая простуда!..
Скоро в лагерь вам пора:
Выступит, блестя штыками,
Полк наш в Красное Село;
Офицеры со шнурами,
В скатках, шашки наголо,
Люди в стареньких мундирах,
В ранце каждый молодец, —
И на лагерных квартирах
Разместитесь наконец.
И приеду я… Забьется
Сердце радостней, быстрей;
Живо рота соберется,
Поздороваюсь я с ней;
Грянет: «Здравия желаем!»
На приветствие в ответ,
И опять мы загуляем
По примеру прежних лет.
Я фельдфебеля рассказы
Стану слушать по утрам
Про солдатские проказы
По соседним кабакам,
Про артельную лошадку,
Про количество больных,
Про гимнастику, прикладку
И успехи молодых.
Будет, как в былые годы,
Мой артельщик приходить
На текущие расходы
Денег у меня просить.
Писарь с денежною книжкой,
С кипой рапортов, бумаг
И со счетами под мышкой
Прибежит ко мне в барак.
Ротные пойдут ученья,
Захождения плечом,
Будем строить отделенья
Мы и шагом, и бегом;
Рано будет начинаться
Ежедневная стрельба
И над полем раздаваться
Бесконечная пальба.
Пули будем мы лениво,
Лежа на траве, считать,
Сласти, ягоды и сливы
У разносчика скупать.
Станет рядовым патроны
Каптенармус выдавать,
И во взводные колонны
Я построю вас опять.
Снова, помоляся Богу,
За линейку мы пойдем
И знакомою дорогой
На участок побредем.
«Тверже ногу!» — «Где равненье!»
— «На весь след!» — «На нас глядят!»
— «Не сбиваться в отделенье!»
— «Смирно!» — «Подтяни приклад!»
Мы резерва не забудем,
В цепь два взвода отошлем
И сражаться лихо будем
С «обозначенным» врагом.
Зазвучат команды хором,
И свистков раздастся свист,
А за мною с жалонером
Барабанщик и горнист.
Мы в штыки ударим смело,
Грянет дружное «ура», —
Глядь, а солнышко уж село,
И домой идти пора.
После долгого гулянья
Ждет нас скромная еда:
В офицерское собранье
Повалили господа…
Субалтерны нам в буфете
Подают благой пример,
И играет на корнете
Жалонерный офицер.
Офицеры посмелее
Водят в качестве друзей
По березовой аллее
Генеральских дочерей.
И, усталые порядком,
Только позднею порой
По баракам и палаткам
Разбредутся на покой.
Утром, лишь заря займется,
Горн побудку протрубит,
Мигом лагерь встрепенется,
Снова жизнью закипит:
Жизнью бойкою, привольной,
Жизнью дельной, трудовой
И веселой, и раздольной
Жизнью силы молодой.
Те же лица дорогие,
Те ж товарищи, друзья,
Сослуживцы удалые,
Та ж единая семья.
Та же дружная работа,
Труд и честный, и лихой,
Та же доблестная рота,
Батальон и полк родной.
Гой ты матушка Россия,
Гой ты родина моя!
Гой, измайловцы лихие,
Скоро ль вас увижу я?
Кипит веселый Петергоф,
Толпа по улицам пестреет,
Печальный лагерь юнкеров
Приметно тихнет и пустеет.
Туман ложится по холмам,
Окрестность сумраком одета —
И вот к далеким небесам,
Как долгохвостая комета,
Летит сигнальная ракета.
Волшебно озарился сад,
Затейливо, разнообразно;
Толпа валит вперед, назад,
Толкается, зевает праздно.
Узоры радужных огней,
Дворец, жемчужные фонтаны,
Жандармы, белые султаны,
Корсеты дам, гербы ливрей,
Колеты кирасир мучные,
Лядунки, ментики златые,
Купчих парчевые платки,
Кинжалы, сабли, алебарды,
С гнилыми фруктами лотки,
Старухи, франты, казаки,
Глупцов чиновных бакенбарды,
Венгерки мелких штукарей
— — — — — — — —
Толпы приезжих иноземцев,
Татар, черкесов и армян,
Французов тощих, толстых немцев
И долговязых англичан —
В одну картину все сливалось
В аллеях тесных и густых
И сверху ярко освещалось
Огнями склянок расписных…
Гурьбу товарищей покинув,
У моста <Бибиков> стоял
И, каску на глаза надвинув,
Как юнкер истинный, мечтал
О мягких ляшках, круглых <жопках>;
(Не опишу его мундир,
Но лишь для ясности и в скобках
Скажу, что был он кирасир.)
Стоит он пасмурный и пьяный.
Устав бродить один везде,
С досадой глядя на фонтаны,
Стоит — и чешет он <муде>
«<Ебена> мать! два года в школе,
А от роду — смешно сказать —
Лет двадцать мне и даже боле;
А не могу еще по воле
Сидеть в палатке иль гулять!
Нет, видишь, гонят как скотину!
Ступай-де в сад, да губ не дуй!
На <жопу> натяни лосину,
Сожми <муде> да стисни <хуй>!
Да осторожен будь дорогой:
Не опрокинь с <говном> лотка!
<Блядей> не щупай, <курв> не трогай!
Мать их <распроеби>! тоска!»
Умолк, поникнув головою.
Народ, шумя, толпится вкруг.
Вот кто-то легкою рукою
Его плеча коснулся вдруг;
За фалды дернул, тронул каску…
Повеса вздрогнул, изумлен:
Романа чудную завязку
Уж предугадывает он.
И, слыша вновь прикосновенье,
Он обернулся с быстротой,
И ухватил…. о восхищенье!
За титьку женскую рукой.
В плаще и в шляпке голубой,
Маня улыбкой сладострастной,
Пред ним хорошенькая <блядь>;
Вдруг вырвалась, и ну бежать!
Он вслед за ней, но труд напрасный!
И по дорожкам, по мостам,
Легка, как мотылек воздушный,
Она кружится здесь и там;
То, удаляясь равнодушно,
Грозит насмешливым перстом,
То дразнит дерзким языком.
Вот углубилася в аллею;
Все чаще, глубже… он за нею;
Схватясь за кончик палаша,
Кричит: «постой, моя душа!»
Куда! красавица не слышит,
Она все далее бежит:
Высоко грудь младая дышит,
И шляпка на спине висит.
Вдруг оглянулась, оступилась,
В траве запуталась густой,
И с обнаженною <пиздой>
Стремглав на землю повалилась.
А наш повеса тут как тут;
Как с неба, хлоп на девку прямо!
«Помилуйте! в вас тридцать пуд!
Как этак обращаться с дамой!
Пустите! что вы? ой!» — Молчать;
Смотри же, лихо как <ебать>! —
Все было тихо. Куст зеленый
Склонился мирно над четой.
Лежит на бляди наш герой,
— — — — — — — — —
— — — — — — — — —
Вцепился в титьку он зубами,
«Да что вы, что вы?» — Ну скорей!
……………………..
……………………..
……………………..
«Ах боже мой, какой задорный!
Пустите, мне домой пора!
Кто вам сказал, что я такая?»
— На лбу написано, что <блядь>!
— — — — — — — — —
— — — — — — — — —
— — — — — — — — —
— — — — — — — — —
— — — — — — — — —
— — — — — — — — —
— — — — — — — — —
И закатился взор прекрасный,
И к томной груди в этот миг
Она прижала сладострастно
Его угрюмый, красный лик.
— Скажи мне, как тебя зовут? —
«Маланьей.» — Ну, прощай, Малаша. —
«Куда ж?» — Да разве киснуть тут?
Болтать не любит братья ваша;
Еще в лесу не ночевал
Ни разу я. — «Да разве даром?»
Повесу обдало как варом,
Он молча <муде> почесал.
— Стыдись! — потом он молвил важно:
Ужели я красой продажной
Сию минуту обладал?
Нет, я не верю! — «Как не веришь?
Ах сукин сын, подлец, дурак!»
— Ну, тише! как спущу кулак,
Так у меня подол <обсерешь>!
Ты знай, я не балую дур:
Когда <ебу>, то par amour!
Итак, тебе не заплачу я;
Но если ты простая <блядь>,
То знай: за честь должна считать
Знакомство юнкерского <хуя>! —
И приосанясь, рыцарь наш,
Насупив брови, покосился,
Под мышку молча взял палаш,
Дал ей пощечину — и скрылся.
И ночью, в лагерь возвратясь,
В палатке дымной, меж друзьями,
Он рек, с колен счищая грязь:
«Блажен, кто не знаком с <блядями>!
Блажен, кто под вечер в саду
Красотку добрую находит,
Дружится с ней, интригу сводит —
И плюхой платит за <пизду>!»