Матросская шапка,
Веревка в руке,
Тяну я кораблик
По быстрой реке,
И скачут лягушки
За мной по пятам
И просят меня:
— Прокати, капитан!
По реке плывет кораблик.
Он плывет издалека.
На кораблике четыре
Очень храбрых моряка.
У них ушки на макушке,
У них длинные хвосты,
И страшны им только кошки,
Только кошки да коты.
Летний ливень лужи налил —
Целые моря!
Дача встала у причала,
Бросив якоря.
Только мой корабль отважный
Борется с волной.
И неважно, что бумажный
Парус надо мной.
Как по морю, морю синему,
Мимо ль острова неведомого,
Выплывали, выгребали в ширь
Ровно тридцать три кораблика,
А на первом па кораблике
На корме беседа — рыбий зуб…
Колыбелька кораблик,
На кораблике снасть.
Улетает и зяблик,
Нужно травке пропасть.
Колыбельку качает
Триста бешеных бурь.
Кто плывет, тот не чает,
Как всевластна лазурь.
Полевая кобылка
Не поет. Тишина.
Колыбелька могилка,
Захлестнула волна.
Колыбелька послушна,
Притаилось зерно.
Ах, как страшно и душно,
Как бездонно темно!
Колыбелька кораблик,
На кораблике снасть.
Он согреется, зяблик,
В ожидании власть.
Серебряный кораблик
На красных парусах
Качается, качается,
Качается в волнах.Ютится у горы
Игрушечная гавань
Из камешков и раковин,
Из дерева и коры.И голубой осколок
Бутылочного стекла —
Звезда взошла, звезда взошла,
Гляди — звезда взошла! Ну что, как тебе нравится?
Вот так, повыше, стань:
Направо от нас Нормандия,
Налево от нас Бретань.
Как по вольной волюшке —
По зелену морю
Ходят всё кораблики —
Белопарусники.
Промеж тех корабликов
Моя лодочка,
Лодка неснащеная,
Двухвесельная.Буря ль разыграется —
Старые кораблики
Приподымут крылушки,
По морю размечутся.
Стану морю кланяться
Я низехонько:
«Уж не тронь ты, злое море,
Мою лодочку:
Везёт моя лодочка
Вещи драгоценные,
Правит ею в темну ночь
Буйная головушка».
Детский плыл кораблик
По синей реке,
Плыли дирижабли
По синей реке.По зелёной, зеленой,
Зеленой траве
Пулями простреленный
Шел двадцатый век.Наши отступают —
Небеса горят.
Наши наступают —
Небеса горят.Наши вдаль уходят —
Небеса горят.
Молодость уходит —
Небеса горят.Небо, мое небо,
Синяя вода.
Корабли уплыли
В небо навсегда.С той поры я не был
У синей воды.
Небо, мое небо,
Зеркало беды.
Над рекой заливаются зяблики
Тоненькими голосами...
Я спускаю на воду кораблики —
С парусами!
Но лягушки мешают их плаванью,
Вечно прыгают в воду: «Бах, бах!..»
И веду я кораблики к гавани,
Чтоб они не погибли в волнах.
И стоят неподвижно кораблики...
А вверху, меж зеленых ветвей,
Надо мной издеваются зяблики:
«Что, не можешь пускать кораблей?..»
Живого или мертвого
Жди меня двадцать четвертого,
Двадцать третьего, двадцать пятого —
Виноватого, невиноватого.
Как природа любит живая,
Ты люби меня не уставая…
Называй меня так, как хочешь:
Или соколом, или зябликом.
Ведь приплыл я к тебе корабликом —
Неизвестно, днем иди ночью.
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний
И теснятся бочки раздумий,
Узнаваний, неузнаваний…
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу свою.
По-над сопкой вьется ворон,
Коршуном глядит.
По границе ходит ворон,
Генерал-бандит.
Или восемь или десять
Лет тому назад
Мы видали за Одессой
Этот самый зад.
Белый новенький кораблик
В волнах баловал.
Не срубили наши сабли
Черноморский вал!
Наши руки не ослабли
К саблям и — капут.
А союзники кораблик
Вам не отдадут.
А поднимут наши руки
Донбасс и Урал.
— Берегите ваши брюки,
Храбрый генерал!
Я, двух корабликов хозяин с юных дней,
Стал снаряжать их в путь: один кораблик мой
Ушел в прошедшее, на поиски людей,
Прославленных молвой, Другой — заветные мечты мои помчал
В загадочную даль — в туман грядущих дней,
Туда, где братства и свободы идеал,
Но — нет еще людей.И вот, назад пришли кораблики мои:
Один из них принес мне бледный рой теней.
Борьбу их, казни, стон, мучения любви
Да тяжкий груз идей.Другой кораблик мой рой призраков принес,
Мечтою созданных, невидимых людей,
С довольством без рабов, с утратами без слез,
С любовью без цепей.И вот, одни из них, как тени прошлых лет,
Мне голосят: увы! для всех один закон, —
К чему стремиться?! знай — без горя жизни нет;
Надежда — глупый сон.Другие мне в ответ таинственно звучат-
У нас иная жизнь! У нас иной закон…
Не верь отжившим, пусть плывут они назад
Былое — глупый сон!
Лети по воле волн, кораблик.
Твой парус похож на помятый рублик.
Из трюма доносится визг республик.
Скрипят борта.
Трещит обшивка по швам на рёбрах.
Кормщик болтает о хищных рыбах.
Пища даже у самых храбрых
вываливается изо рта.
Лети, кораблик, не бойся бури.
Неистовей, но бесцельней пули,
она и сама не знает, в ту ли
сторону ей
кинуться, или в эту. Или
в третью. Их вообще четыре.
Ты в этом смысле почти в квартире;
владелец — Гиперборей.
Лети, кораблик! не бойся острых
скал. Так открывают остров,
где после белеют кресты матросов,
где, век спустя,
письма, обвязанные тесёмкой,
вам продаёт, изумляя синькой
взора, прижитое с туземкой
ласковое дитя.
Не верь, дружок, путеводным звёздам,
схожим вообще с офицерским съездом.
Тебе привязанность к праздным безднам
скорей вредна.
Верь только подлинно постоянной
демократии волн с еённой
на губах возникающей в спорах пеной
и чувством дна.
Одни плывут вдаль проглотить обиду.
Другие — чтоб насолить Эвклиду.
Третьи — просто пропасть из виду.
Им по пути.
Но ты, кораблик, чей кормщик Боря,
не отличай горизонт от горя.
Лети по волнам стать частью моря,
лети, лети.
Тяжко нависла над морем гроза,
И черную стену туч
Зубчатым лучом прорезает
Молния, быстро светя и быстро
Исчезая, как беглая мысль
На челе Крониона.
Далече по бурно-пустынным водам
Грохочет гром,
И скачут белые кони-валы,
Самим Бореем рожденные
От чудных кобылиц Эрихтона,
И в жалком испуге порхает
Морская птица,
Как тень у вод Стикса,
Хароном оттолкнутая
От барки его полуночной.
Бедный резвый кораблик!
Пришлось пуститься ему
В опасную пляску!
Эол ему выслал
Самых искусных своих музыкантов:
Пусть поиграют погромче, а он веселее попляшет!
Один громче свищет, другой трубит,
А третий водит по струнам
Глухого баса…
И корабельщик
Едва стоит на ногах у руля
И смотрит, глаз не сводя, на компас —
Дрожащую душу кораблика,
И руки с мольбой к небесам простирает…
«Спаси нас, Кастор, воинственный всадник,
И ты, кулачный боец Полидевк!»
Египет, рубище с роскошной бахромой,
Куда уводишь ты кораблик малый мой?
Зачем, о, царственный, в веках текущий, Нил,
В пустыню желтую меня ты заманил?
От скал Аравии до тех Либийских гор,
Мне мал — хоть скудному — воспетый твой простор.
От черной Нубии до Дельты голубой,
Не усладился я, разливный Нил, тобой.
Мне Море чудится, вспененным я рожден,
Я океанскою волной освобожден.
А суша мне тюрьма, оковны сонмы скал,
Я дома прочного нигде не воздвигал.
И не хочу я жить как тень средь верениц
Тяжелых пирамид, раскрашенных гробниц.
Покоя не хочу жрецов богов-зверей,
Едва чего коснусь, лечу я прочь скорей.
Тысячелетия сомкнутые в звено,
Тысячекратный раз шумит веретено.
В тысячекратности молельный свет свечи.
Сознанье яркое, мой дух отсюда мчи.
Что длилось, — рушилось. Что было, — то прошло.
Кораблик малый мой, раскрой свое крыло.
Я птица вольная. Я два крыла раскрыл.
И вьюсь, пою, смеюсь. Прощай, мне чуждый, Нил.
А. Рутштейну
Как вагоны раскачиваются,
направо и налево,
как
кинолента рассвета
раскручивается неторопливо,
как пригородные трамваи
возникают из-за деревьев
в горизонтальном пейзаже
предместия и залива, —
я всё это видел,
я посейчас
всё это вижу:
их движенье то же,
остановки их — точно те же,
ниже воды и пыльной
травы повыше,
о, как они катятся
по заболоченному побережью
в маленький сон
в маленький свет
природы,
из короткой перспективы
увеличиваясь, возникая,
витиеватые автострады
с грузовиками, с грузовиками, с грузовиками.
Ты плыви, мой трамвай,
ты кораблик, кораблик утлый,
никогда да не будет
с тобою кораблекрушенья.
Пассажиры твои —
обобщённые образы утра
в современной песенке
общественных отношений.
Ты плыви. Ты раскачивай
фонарики угнетенья
в бесконечное утро
и короткие жизни,
к озарённой патрицианскими
светильниками
метрополитена
реальной улыбке
человеческого автоматизма.
Увози их маленьких,
их неправедных, их справедливых.
Пусть останутся краски
лишь коричневая да голубая.
Соскочить с трамвая
и бежать к заливу,
бежать к заливу,
в горизонтальном пейзаже
падая, утопая.
Я, двух корабликов хозяин с юных лет,
Стал снаряжать их в путь; один кораблик мой
Ушел в прошедшее, на поиски людей,
Прославленных молвой,—
Другой — заветные мечты мои помчал
В загадочную даль,— в туман грядущих дней,
Туда, где братства и свободы идеал,
Но — нет еще людей.
И вот, назад пришли кораблики мои:
Один из них принес мне бледный рой теней,
Борьбу их, казни, стон, мучения любви
Да тяжкий груз идей.
Другой кораблик мой рой призраков принес,
Мечтою созданных, невидимых людей,
С довольством без рабов, с утратами без слез,
С любовью без цепей.
И вот, одни из них, как тени прошлых лет,
Мне голосят: увы! для всех один закон,—
К чему стремиться?! знай, — без горя жизни нет;
Надежда — глупый сон.
Другие мне в ответ таинственно звучат:
У нас иная жизнь! У нас иной закон…
Не верь отжившим,— пусть плывут они назад!
Былое — глупый сон!
Я, двух корабликов хозяин с юных лет,
Стал снаряжать их в путь; один кораблик мой
Ушел в прошедшее, на поиски людей,
Прославленных молвой,—
Другой — заветные мечты мои помчал
В загадочную даль,— в туман грядущих дней,
Туда, где братства и свободы идеал,
Но — нет еще людей.
И вот, назад пришли кораблики мои:
Один из них принес мне бледный рой теней,
Борьбу их, казни, стон, мучения любви
Да тяжкий груз идей.
Другой кораблик мой рой призраков принес,
Мечтою созданных, невидимых людей,
С довольством без рабов, с утратами без слез,
С любовью без цепей.
И вот, одни из них, как тени прошлых лет,
Мне голосят: увы! для всех один закон,—
К чему стремиться?! знай, — без горя жизни нет;
Надежда — глупый сон.
Другие мне в ответ таинственно звучат:
У нас иная жизнь! У нас иной закон…
Не верь отжившим,— пусть плывут они назад!
Былое — глупый сон!
Тайной скрыты все рожденья,
Тайной скрыта наша смерть.
Бог, спаси от искушенья,
И возьми нас после смерти в голубую твердь.
Вот, выходит мать из терема, и вся она — кручина,
Черным шелком обвила она дитя, родного сына,
Положила на кораблик, и пустила на Дунай.
«Уплывай, судьба, в безвестность Горе! Дитятко, прощай».
Чтобы страшного избегнуть, по волнам дитя пустила,
Обливаяся горючими слезами, говорила: —
«Ах, ты тихий Дунай,
Ты сыночка принимай,
Ты кораблик этот новый потихоньку колыхай.
А ты, быстрая вода,
Будь ему сестрой всегда.
А ты, желтый песок,
Береги его, как золото не раз ты уберег.
Вы, леса, вы не шумите,
Мово сына не будите».
Плачет мать. И будет плакать. Жаль ребенка своего.
Страшный рок ей был предсказан Ускользнет ли от него?
Двадцать лет прошло, неполностью. До тихого Дуная
За водой вдова из терема выходит молодая.
Пристает корабль, на палубе красивый молодец,
Он рекой, лесами выхолен, зовут его Донец.
«Эй, пригожая вдова, куда идешь ты?» — «За водою».
«Любишь ли Донца, скажи мне? Обвенчаешься со мною?»
«Я люблю Донца, красив он. Обвенчаюся с Донцом».
Вот сидят. Вино и мед тут. Были, были под венцом.
То, что тайно, станет явно. Незабвенные есть знаки
Горек мед, вино не пьяно. Боль огнем горит во мраке.
«Что же это? Как же это? Как же быть на свете нам?
Мать, поди и утопися. Я же в лес пойду к зверям».
Полно, темные. Постой ге, сердцу больно
Нет вины на вас, когда вина невольна.
Если страшное вам было суждено,
Помолитесь, канет темное на дно.
А Дунай течет, до Моря убегая,
И Дунаю мать родная — глубь морская.
Из морей река по капле собралась,
До морей идут все реки в должный час.
Ах, Дунай ты, Дунай,
Ты меня не потопляй,
Плачу я, мое ты горе потихонечку качай.
А ты, светлая вода,
Будь душе сестрой всегда.
А ты, желтый песок,
Золотись в свой должный срок.
А вы, темные леса,
Вы шумите, говорите, ухожу я в Небеса.
Всем они открыты нам,
Есть скончанье всем путям.
Мир, прощай.
Ах, Дунай ты, Дунай, тихий плещущий Дунай!
Б, а б к а
В поле ветер-великан
Ломит дерево-сосну.
Во хлеву ревет баран,
А я чашки сполосну.
А я чашки вытираю,
Тихим гласом напеваю:
"Ветер, ветер, белый конь.
Нашу горницу не тронь".
Л у т о н я
Баба, баба, ветер где?
Б, а б к а
Ветер ходит по воде.
Л у т о н я
Баба, баба, где вода?
Б, а б к а
Убежала в города.
Л у т о н я
Баба, баба, мне приснился
Чудный город Ленинград.
Там на крепости старинной
Пушки длинные стоят.
Там на крепости старинной
Мертвый царь сидит в меху,
Люди воют, дети плачут,
Царь танцует, как дитя.
Б, а б к а
Успокойся, мой Лутоня,
Разум ночью не пытай.
За окошком вьюга стонет,
Налегая на сарай.
Погасили бабы свечки,
Сядем, дети, возле печки,
Перед печкой, над огнем
Мы Захарку запоем.
Дети садятся вокруг печки. Бабка раздает каждому
по зажженной лучинке. Дети машут ими в воздухе и поют.
Д е т и
Гори, гори жарко,
Приехал Захарка.
Сам на тележке,
Жена на кобылке,
Детки в санках,
В черных шапках.
Б, а б к а
Закачался мир подлунный,
Вздрогнул месяц и погас.
Кто тут ходит весь чугунный,
Кто тут бродит возле нас?
Велики его ладони,
Тяжелы его шаги.
Под окном топочут кони.
Боже, деткам помоги.
З, а х, а р ка
(входит)
Поднимите руки, дети,
Разгоните пальцы мне.
Вон Лутонька на повети,
Как чертенок, при луне.
(Бросается на Лутоню.)
Л у т о н я
Пощади меня, луна!
Защити меня, стена!
Перед Лутоней поднимается стена.
З, а х, а р к а
Дети, дети, руки выше,
Слышу, как Лутонька дышит.
Вон сидит он за стеной,
Закрывается травой.
(Бросается на Лутоню.)
Л у т о н я
Встаньте, травки, до небес,
Станьте, травки, словно лес!
Трава превращается в лес.
З, а х, а р к а
Дети, вытяните руки
Выше, выше до небес.
Стал Лутонька меньше мухи,
Вкруг него дремучий лес.
Вкруг него лихие звери
Словно ангелы стоят.
Это кто стучится в двери?
З в е р и
(вбегая в комнату)
Чудный город Ленинград!
Л у т о н я
В чудном граде Ленинграде
На возвышенной игле
Светлый вертится кораблик
И сверкает при луне.
Под корабликом железным
Люди в дудочки поют,
Убиенного Захарку
В домик с башнями ведут!
ТАЙНА ПРАХА.
Были сонныя растенья,
Липко-сладкая дрема,
Полусвет и полутьма.
Полуявь и привиденья.
Ожиданье пробужденья,
В безднах праха терема,
Смерть, и рядом жизнь сама.
Были странныя растенья.
Пышный папоротник-цвет,
После долгих смутных лет,
Вновь узнал восторг цветенья.
И людския заблужденья,
Весь дневной нарочный бред,
Я забыл и был поэт.
Вдруг исчезло средостенье
Между тайною и мной.
Я земной и неземной.
Пело в сердце тяготенье,
И шептали мне растенья
«В прах глубокий дверь открой.
Заступ в руки. Глянь и рой».
Колыбелька кораблик,
На кораблике снасть.
Улетает и зяблик,
Нужно травке пропасть.
Колыбельку качает
Триста бешеных бурь.
Кто плывет, тот не чает,
Как всевластна лазурь.
Полевая кобылка
Не поет. Тишина.
Колыбелька могилка,
Захлестнула волна.
Колыбелька послушна,
Притаилось зерно.
Ах, как страшно и душно,
Как бездонно темно!
Колыбелька кораблик,
На кораблике снасть.
Он согреется, зяблик,
В ожидании власть.
И ждать ты будешь миллион минут.
Быть может, меньше. Ровно вдвое.
Ты будешь там, чтоб, вновь проснувшись тут,
Узнать волнение живое.
И ждать ты должен. Стынь. Молчи. И жди.
Познай всю скорченность уродства.
Чтоб новый день был свежим впереди,
У дня не будет с ночью сходства.
Но в должный миг порвется шелуха,
Корней качнутся разветвленья,
Сквозь изумруд сквозистаго стиха
К строфе цветка взбодрится мленье.
Приветствуй смерть. Тебе в ней лучший гость.
Не тщетно, сердце, ты боролось.
Слоновая обята златом кость.
Лоза — вину. И хлебу — колос.
Я облекался в саван много раз.
Что говорю, я твердо знаю.
Возьми в свой перстень этот хризопрас.
Иди к неведомому краю.
«Красныя капли!» Земля возстонала.
«Красныя капли! Их мало!
«В недрах творения — красное млеко,
Чтоб возсоздать человека.
«Туп он, и скуп он, и глух он, и нем он,
Кровь проливающий Демон.
«Красныя капли скорей проливайте,
Крови мне, крови давайте!
«Месть совершающий, выполни мщенье,
Это Земли есть решенье.
«Месть обернется, и будет расцветом.
Только не в этом, не в этом.
«Бойтесь, убившие! Честь убиенным!
Смена в станке есть безсменном.
«Кровь возвратится. Луна возродится.
Мстителю месть отомстится!»
Я сидел на весеннем веселом балконе.
Благовонно цвела и дышала сирень,
И березки, в чуть внятном сквозя перезвоне,
Навевали мне в сердце дремоту и лень.
Я смотрел незаметно на синия очи
Той, что рядом была, и смотрела туда,
Где предвестием снов утоляющей ночи
Под Серпом Новолунним горела звезда.
Я узнал, что под сердцем она, молодая,
Ощутила того молоточка удар,
Что незримыя брызги взметает, спрядая
В новоликую сказку, восторг, и пожар.
И постиг, что за бурями, с грезою новой,
На земле возникает такой человек,
Для котораго будет лишь Солнце основой,
И разливы по небу звездящихся рек.
Я взглянул, и травинка в саду, проростая,
Возвещала, что в мире есть место для всех.
А на небе часовня росла золотая,
Где был сердцем замолен растаявший грех.