Смолкли птицы. Выйдя из криницы,
Грач помчался за грачихой черной…
У лесной опушки, между ветками,
Словно в клубе между табуретками,
Стало пусто, сорно и просторно.
Встретились случайно, где-то на концерте,
То, что было прежде, умерло давно.
Ласковые письма в голубом конверте —
Это все забыто, все погребено.
Оба постарели. Он в обычном фраке
И с каким-то горьким, невеселым ртом,
А в лице застыли огненные знаки…
А она — печальная, с золотым кольцом
Странный звук издавала в тот вечер старинная скрипка:
Человеческим горем — и женским! — звучал ее плач.
Улыбался скрипач.
Без конца к утомленным губам возвращалась улыбка.
Странный взгляд посылала к эстраде из сумрачной ложи
Незнакомая дама в уборе лиловых камней.
Взгляд картин и теней!
Неразгаданный взгляд, на рыдание скрипки похожий.
Ваш любовник скрипач, он седой и горбатый.
Он Вас дико ревнует, не любит и бьет.
Но когда он играет «Концерт Сарасате»,
Ваше сердце, как птица, летит и поет.
Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать «зеро»…
Но когда затоскуют его флажолеты,
Он божественный принц, он влюбленный Пьеро!
В аллею черные спустились небеса,
Но сердцу в эту ночь не превозмочь усталость…
Погасшие огни, немые голоса,
Неужто это все, что от мечты осталось?
О, как печален был одежд ее атлас,
И вырез жутко бел среди наплечий черных!
Как жалко было мне ее недвижных глаз
И снежной лайки рук, молитвенно-покорных!
Я замучил себя.
И тебя я замучаю.
И не будет — потом — Новодевичьей гордости.
Все друзьям на потеху, от случая к случаю,
В ожидании благ и в предчувствии горести.
И врага у нас нет.
И не ищем союзника.
У житейских невзгод — ни размеров, ни мощности.
Но, как птичий полет, начинается музыка
Не заманишь меня на эстрадный концерт,
Ни на западный фильм о ковбоях:
Матч финальный на первенство СССР -
Нам сегодня болеть за обоих!
Так прошу: не будите меня поутру -
Не проснусь по гудку и сирене, -
Я болею давно, а сегодня — помру
На Центральной спортивной арене.
Здесь Берлиоз!.. я видел сам
Его жидовско-римский профиль
И думал: что-то скажет нам
Сей музыкальный Мефистофель?
И вот, при свете ламп и свеч,
При яром грохоте оркестра,
Я из-за дамских вижу плеч,
Как тешит публику маэстро.
Трубят рога, гремит тимпан,
В колокола звонят над нами…
Валентина, сколько счастья! Валентина, сколько жути!
Сколько чары! Валентина, отчего же ты грустишь?
Это было на концерте в медицинском институте,
Ты сидела в вестибюле за продажею афиш.
Выскочив из ландолета, девушками окруженный,
Я стремился на эстраду, но, меня остановив,
Предложила мне программу, и, тобой завороженный,
На мгновенье задержался, созерцая твой извив.
Сидишь ты, внимая, не споря…
А Вагнер еще не раскрыт.
Он звуков стеклянное море
Над нами сомкнул — и гремит.Гремит! И весь мир заколдован,
Весь тянется к блеску слюды…
И вовсе не надо другого,
Солёного моря воды! Тепла его, ласки, лазури,
И неба, и даже земли…
Есть только стеклянная буря
И берег стеклянный — вдали… Там высь — в этом призрачном гуле,
Сорок трудный год.
Омский госпиталь…
Коридоры сухие и маркие.
Шепчет старая нянечка:
«Господи!
До чего же артисты
маленькие…»
Мы шагаем палатами длинными.
Мы почти растворяемся в них
Как-то Зяблик
Сел на осину.
«Брр, как холодно!
Вдруг я простыну!
А простуда для меня —
Хуже смерти:
Мне ведь в среду выступать
На концерте!»
Пролетала мимо
Сиротка
Я слышу, сиротам
Внезапно веет благость,
Что легче будет нам
Печальной жизни тягость.
Уж дан приют, — но я
Бежать туда не смею:
Мой путь страшит меня,
Идти одна робею.
У меня сосед — скрипач,
Да какой ещё
Хоть плачь!
Он недавно въехал к нам.
Он тоже мальчик.
Толя.
Учится в какой-то там
В музыкальной школе.
Я звал его играть в футбол,
Филармонический сезд у котов
Нынче на крыше собрался
В ночь — не из похоти глупой, о, нет:
Мыслью иной он задался.
Тут серенады бы летних ночей,
Песни любви не годились:
Зимнее время — метель и мороз,
Лужи все в лед обратились;