Кахиномото-но-Хитомаро.
Как хвост фазана,
длинна пора ночная.
Увы, как долго
томиться, засыпая
на ложе одиноком!
Пост-трупы звезд.
Отрубился Хвост.Прохвосты пишут про Хвоста.
Ворчит святая простота
из-под хвоста.Звезда чиста.Прошу Христа
понять Хвоста… Бомж музыки, над площадью Восста…
ты, вроде пешеходного моста,
пылишь над нами, в дырках как бигудь… Забудь.Прости короткой жизни муть.
Мети бородкой Млечный путь.
Раньше были мы икрою, ква-ква!
А теперь мы все — герои, ать-два!
Головастиками были — ква-ква!
Дружно хвостиками били — ать-два!
А теперь мы — лягушата, ква-ква!
Прыгай с берега, ребята! Ать-два!
И с хвостом и без хвоста
Жить на свете — красота!
Лисица хвост оторвала,
Дабы ей вырватьея из сети, где была.
Кургузая лиса хвосты поносит,
И протчих оис она неотходимо проситъ;
Сорвите вы хвосты: являют то умы,
Что мы
От нужды тяготим тела свои хвостами;
Мне легче без хвоста, вы видите то сами.
Такой совет она давала от стыда;
Но все сказали: нет, и ни едина, да.
Трясогузка, возле лужи,
Хвост тряся исподтишка,
Говорила: «Почему же
Всем стихи, — мне нет стишка?
Я ли бегаю не прытко?
Я ли мошек не ловлю?
Иль стихам нужна улитка?
Вот уж гадость. Не терплю».
Трясогузка, чудо-птица,
Ты милей мне ярких звезд.
Ты… Но скрылась баловница,
Повернув свой быстрый хвост.
Сила песни звонкой сотрясает тело птички,
Всё, от шейки вздутой и до кончика хвоста.
В выраженьи страсти птичка радостно проста.
Сила звонкой песни сотрясает тело птички,
Потому что песня — чарованье переклички,
В трепетаньи звуков воплощенная мечта.
Сила нежной страсти сотрясает тело птички,
Всё, от вздутой шеи и до кончика хвоста.
Ф-фух!
Я индейский петух!
Самый важный!
Нос трёхэтажный…
Грудь кораблем,
Хвост решетом…
Ф-фух!
Ты балда-разбалда, оболтус мальчишка,
Ты балда, ты болтун, ты буян, ты глупышка!..
Ф-фух!
Ты что меня дразнишь?
Я индейский петух!
Ф-фух!
Самый важный…
Нос трёхэтажный.
Под носом — серёжки
И сизые брошки.
Грудь кораблем,
Хвост решетом,
Персидские ноги, —
Прочь с дороги!..
Ф-фух!
Едва мы
Чуть-чуть обогнали мартышку,
К высотам прогресса направив шаги, —
За нами сейчас же
Помчались вприпрыжку
Мордочка, хвост и четыре ноги.
Порою
С пути нам случается сбиться
(Кругом темнота, и не видно ни зги),
Но нам не дадут
Насовсем заблудиться —
Мордочка, хвост и четыре ноги!
Пусть в чаще
Свирепые хищники воют —
Тебе не страшны никакие враги.
— Не бойся, мы рядом! — тебя успокоят
Мордочка, хвост и четыре ноги.
А если порою
Тоска тебя гложет
(Бывает такая тоска, хоть беги),
Поверь,
Что никто тебе так не поможет,
Как
Мордочка, хвост и четыре ноги.
Маленечко мяса,
Маленечко каши…
(Короче — влезать не придется в долги!)
Матрасик в углу…
И вот они — наши:
Мордочка, хвост и четыре ноги!
Отвлеченной сложностью персидского ковра,
Суетливой роскошью павлиньего хвоста
В небе расцветают и темнеют вечера.
О, совсем бессмысленно и все же неспроста.Голубая яблоня над кружевом моста
Под прозрачно призрачной верленовской луной
Миллионнолетняя земная красота,
Вечная бессмыслица — она опять со мной.В общем, это правильно, и я еще дышу.
Подвернулась музыка: ее и запишу.
Синей паутиною (хвоста или моста),
Линией павлиньей. И все же неспроста.
Единовластие прехвально,
А многовластие нахально.
Я это предложу
Во басенке, которую скажу.
При множестве хвостов, таская их повсюду,
Стоглавный был Дракон.
Согласья не было законов ниоткуду,
Глава главе тьму делает препон,
Хвосты, лежат они, ни в избу и ни вон,
Лежат они, куда занес Дракона сон.
При множестве хвостов, подобно как и он,
Единоглавый был Дракон,
Согласен был закон.
Я крепко в том стояти буду,
Что счастья…
И праведного там не может быть указа
Между людей,
Где равных множество владеющих судей.
Где много мамушек, так там дитя без глаза.
Не о невольниках я это говорю,
Но лишь о подданных во вольности царю.
Зимой, ранёхонько, близ жила,
Лиса у проруби пила в большой мороз.
Меж тем, оплошность ли, судьба ль (не в этом сила),
Но — кончик хвостика Лисица замочила,
И ко льду он примерз.
Беда не велика, легко б ее поправить:
Рвануться только посильней
И волосков хотя десятка два оставить,
Но до людей
Домой убраться поскорей.
Да как испортить хвост? А хвост такой пушистый,
Раскидистый и золотистый!
Нет, лучше подождать — ведь спит еще народ;
А между тем, авось, и оттепель придет,
Так хвост от проруби оттает.
Вот ждет-пождет, а хвост лишь боле примерзает.
Глядит — и день светает,
Народ шевелится, и слышны голоса.
Тут бедная моя Лиса
Туда-сюда метаться;
Но уж от проруби не может оторваться.
По счастью, Волк бежит. — «Друг милый! кум! отец!»
Кричит Лиса: «спаси! Пришел совсем конец!»
Вот кум остановился —
И в спасенье Лисы вступился.
Прием его был очень прост:
Он начисто отгрыз ей хвост.
Тут, без хвоста, домой моя пустилась дура.
Уж рада, что на ней цела осталась шкура.
Мне кажется, что смысл не темен басни сей.
Щепочки волосков Лиса не пожалей —
Остался б хвост у ней.
Вокруг «Крокодила»
компания ходила.
Захотелось нэпам,
так или иначе,
получить на обед филей «Крокодилячий».
Чтоб обед рассервизить тонко,
решили:
— Сначала измерим «Крокодилёнка»! —
От хвоста до ноздри,
с ноздрею даже,
оказалось —
без вершка 50 сажен.
Перемерили «Крокодилину»,
и вдруг
в ней —
от хвоста до ноздри 90 саженей.
Перемерили опять:
до ноздри
с хвоста
саженей оказалось больше ста.
«Крокодилище» перемерили
— ну и делища! —
500 саженей!
750!
1000!
Бегают,
меряют.
Не то, что съесть,
времени нет отдохнуть сесть.
До 200 000 саженей дошли,
тут
сбились с ног,
легли —
и капут.
Подняли другие шум и галдеж:
«На что ж арифметика?
Алгебра на что ж?»
А дело простое.
Даже из Готтентотии житель
поймет.
Ну чего впадать в раж?!
Пока вы с аршином к ноздре бежите,
у «Крокодила»
с хвоста
вырастает тираж.
Мораль простая —
проще и нету:
Подписывайтесь на «Крокодила»
и на «Рабочую газету».
Из ГейнеМоре дремлет… Солнце стрелы
С высоты свергает в воду.
И корабль в дрожащих искрах
Гонит хвост зеленых борозд.У руля на брюхе боцман
Спит и всхрапывает тихо.
Весь в смоле, у мачты юнга,
Скорчась, чинит старый парус.Сквозь запачканные щеки
Краска вспыхнула, гримаса
Рот свела, и полон скорби
Взгляд очей — больших и нежных.Капитан над ним склонился,
Рвет и мечет, и бушует:
«Вор и жулик! Из бочонка
Ты, злодей, стянул селедку!»Море дремлет… Из пучины
Рыбка-умница всплывает,
Греет голову на солнце
И хвостом игриво плещет.Но из воздуха, как камень,
Чайка падает на рыбку —
И с добычей легкой в клюве
Вновь в лазурь взмывает чайка.
Луна глядит как глаз кита,
Который, жутко-белый,
Плывет и лоскутом хвоста
Бьет в дальние пределы.
И нет, не бьет хвостом тот кит.
А, в воздух упирая,
Плывет, и глаз его как щит
Среди морей без края.
Ты думал, это облака
Плывут лазурью ночи.
А то китовьи лишь бока,
И с ними даль короче.
Я еду-еду. Мерзлый вид
Налево и направо.
И виснет круглый сталактит
Безмерного удава.
Схлестнулся с белым он китом,
И вгрызлось чудо в чудо.
Расстался кит с своим хвостом,
И сдавлен змей как груда.
Молчу. Смотрю. И нет кита.
И больше нет удава.
Лишь голубая пустота
И золотая слава.
Крадущий у крадущего
не подлежит осуждению.
Из ТалмудаО белый Валаам,
Воспетый Скорпионом
С кремлевских колоколен,
О тайна Далай-Лам,
Зачем я здесь, не там,
И так наалкоголен,
Что даже плыть неволен
По бешеным валам,
О белый Валаам,
К твоим грибам сушеным,
Зарям багряно-алым,
К твоим как бы лишенным
Как бы хвостов шакалам,
К шакалам над обвалом,
Козою сокрушенным
Иль Бальмонта кинжалом,
Кинжалом не лежалым,
Что машет здесь и там,
Всегда с одним азартом
По безднам и хвостам,
Химерам и Астартам,
Туда, меж колоколен,
Где был Валерий болен,
Но так козой доволен
Над розовым затоном,
Что впился скорпионом
В нее он здесь и там.
О бедный Роденбах,
О бедный Роденбах,
Один ты на бобах…
Черныш — чудная птица,
Он любит глушь и тишь,
И как не покреститься,
Когда слетит черныш?.. По крайности в рубаху
Мужик сует кресты,
Когда, черней монаха,
Он сядет на кусты… С такой он бровью пылкой,
И две его ноги
По самые развилки
Обуты в сапоги.И стоит, если близко,
Вглянуться в кулачок:
Он в траурную ризку
Завернут, как дьячок!.. И слышал я поверье,
Что у него с хвоста
Торчат такие перья,
Быть может, неспроста… Что этот хвост на лиру
Походит всем на вид,
С какой ходил по миру
Блаженный царь — Давыд!.. И что в исходе ночи
Теперь в лесную сырь
Черныш весной бормочет
За мужика псалтырь… Что раннюю достойну
Он правит у реки,
И могут спать спокойно
На печках мужики.
Формы тела и ума
Кто рубил и кто ковал?
Там, где море-каурма,
Словно идол, ходит вал.Словно череп, безволос,
Как червяк подземный, бел,
Человек, расправив хвост,
Перед волнами сидел.Разворачивая ладони,
Словно белые блины,
Он качался на попоне
Всем хребтом своей спины.Каждый маленький сустав
Был распарен и раздут.
Море телом исхлестав,
Человек купался тут.Море телом просверлив,
Человек нырял на дно.
Словно идол, шел прилив,
Заслоняя дна пятно.Человек, как гусь, как рак,
Носом радостно трубя,
Покидая дна овраг,
Шел, бородку теребя.Он размахивал хвостом,
Он притопывал ногой
И кружился колесом,
Безволосый и нагой.А на жареной спине,
Над безумцем хохоча,
Инфузории одне
Ели кожу лихача.
Размахами махновской сабли,
Врубаясь в толпы облаков,
Уходит месяц. Озими озябли,
И легок холодок подков.
Хвост за хвостом, за гривой грива,
По косогорам, по ярам,
Прихрамывают торопливо
Тачанок кривобоких хлам.
Апрель, и — табаком и потом
Колеблется людская прель.
И по стволам, по пулеметам
Лоснится, щурится апрель.
Сквозь лязг мохнатая папаха
Кивнет, и матерщины соль
За ворот вытряхнет рубаха.
Бурсацкая, степная голь!
В чемерках долгих и зловещих,
Ползет, обрезы хороня,
Чтоб выпотрошился помещик
И поп, похожий на линя;
Чтоб из-за красного-то банта
Не посягнули на село
Ни пан, ни немец, ни Антанта,
Ни тот, кого там принесло!
Рассвет. И озими озябли,
И серп, без молота, как герб,
Чрез горб пригорка, в муть дорожных верб,
Кривою ковыляет саблей.
Если птичке хвост отрезать —
Она только запоет.
Если сердце перерезать —
Обязательно умрет! Ты не птичка, но твой локон —
Это тот же птичий хвост:
Он составлен из волокон,
Из пружинок и волос.Наподобие петрушки
Разукрашен твой овал,
Покрывает всю макушку
Волокнистый матерьял.А на самом на затылке
Светлый высыпал пушок.
Он хорошенькие жилки
Покрывает на вершок.О, зови, зови скорее
Парикмахера Матвея!
Пусть означенный Матвей
На тебя прольет елей *.Пусть ножи его стальные
И машинки застучат
И с твоей роскошной выи
Пух нежнейший удалят.Где же птичка, где же локон,
Где чудесный птичий хвост,
Где волос мохнатый кокон,
Где пшеница, где овес? Где растительные злаки,
Обрамлявшие твой лоб,
Где волокна-забияки,
Где петрушка, где укроп? Эти пышные придатки,
Что сверкали час назад,
В живописном беспорядке
На полу теперь лежат.И дрожит Матвей прекрасный,
Укротитель шевелюры,
Обнажив твой лоб атласный
И ушей архитектуру.* Под елеем подразумевается одеколон
— Петь, здорово!
— Здравствуй, Вова!
— Как уроки?
— Не готовы…
Понимаешь, вредный кот
Заниматься не дает!
Только было сел за стол,
Слышу: «Мяу…» —
«Что пришел?
Уходи! — кричу коту. —
Мне и так… невмоготу!
Видишь, занят я наукой,
Так что брысь и не мяукай!»
Он тогда залез на стул,
Притворился, что уснул.
Ну и ловко сделал вид —
Ведь совсем как будто спит! —
Но меня же не обманешь…
«А, ты спишь? Сейчас ты встанешь!
Ты умен, и я умен!»
Раз его за хвост!
— А он?
— Он мне руки исцарапал,
Скатерть со стола стянул,
Все чернила пролил на пол,
Все тетрадки мне заляпал
И в окошко улизнул!
Я кота простить готов,
Я жалею их, котов.
Но зачем же говорят,
Будто сам я виноват?
Я сказал открыто маме:
«Это просто клевета!
Вы попробовали б сами
Удержать
за хвост
кота!»
1
Дождь! тебя благословляю!
Ты смочил ее одежды:
Как, под влажной тканью, четко
Рисовалось тело милой!
Ты была — как обнаженной,
И твои дрожали груди!
Кто ж согрел их поцелуем,
В час, как радуга сверкнула?
2
Уже за горы канул месяц,
Уже восток зарей зарделся,
Уже в саду запели птицы,
А я, Любовь, смотри, все плачу!
3
В белом и трепетном озере груди твоей
Сердце твое — ароматного лотоса цвет!
4
— Я брошен ею, но я не плачу;
Видишь ли: я улыбаюсь.
— Твоя улыбка — рассвет печальный
Над погоревшей деревней.
5
Через речку цепкие лианы
Провели несокрушимый мост.
Там качаться любят обезьяны,
Окрутив вокруг лианы хвост.
От меня и прямо к сердцу милой
Проведен любовью крепкий мост.
Там качаться любят злые силы,
Окрутив вокруг желаний хвост.
6
Я не всходил на Гималаи,
Жемчужин не искал на дне,
Паломником не плыл на Цейлон, —
Даль, глубь и высь я знал в Любви!
Раньше всех проснулся кот,
Поднял рыжий хвост столбом,
Спинку выпятил горбом
И во весь кошачий рот
Как зевнет!
«Мур! умыться бы не грех…»
Вместо мыла — язычок,
Кот свернулся на бочок
И давай лизать свой мех!
Просто смех!
А умывшись, в кухню шмыг;
Скажет «здравствуйте» метле
И пошарит на столе:
Где вчерашний жирный сиг?
Съел бы вмиг!
Насмотрелся да во двор —
Зашипел на индюка,
Пролетел вдоль чердака
И, разрыв в помойке сор, —
На забор!..
В доме встали. Кот к окну:
«Мур! на ветке шесть ворон!»
Хвост забился, когти вон,
Смотрит кот наш в вышину —
На сосну.
Убежал, разинув рот…
Только к вечеру домой,
Весь в царапках, злой, хромой.
Долго точит когти кот
О комод…
Ночь. Кот тронет лапкой дверь,
Проберется в коридор
И сидит в углу, как вор.
Тише, мыши! здесь теперь
Страшный зверь!
Нет мышей… кот сел на стул
И зевает: «Где б прилечь?»
Тихо прыгнул он на печь,
Затянул «мурлы», вздохнул
И заснул.
Когда в охлаждаемую смесь кислот
Вливают глицерин струею тонкой,
И выделяется окисленный азот
Бурым испарением над воронкой,
Когда молекулы получаемого вещества
Гудят в сосуде, грозя распадом, —
Если закружится голова,
Комната грянет дождем стоградым.
Поэтому химики (один из ста)
Осторожны в движениях и худощавы,
И у многих увидите фут хвоста
Из-под докторского плаща вы.
Ибо приготовляющие нитроглицерин
Не смеют быть мягче кристаллов кварца,
Они таинственные рыцари
Из ордена монаха Бертольда Шварца.
Опустив глаза, пересекают пустыри,
Никому не знакомые, все видят зорко.
Их лаборатории (или монастыри?)
В предместьях Парижа, Лондона и Нью-Йорка.
И когда разрывается снаряд,
Разорвав короля в торжественном появленьи, —
Старухи крестятся и говорят
О наступающем светопреставленьи.
Старухам не верят: зачем хвост?
Анархисты нечистого злей еще.
И только ребенку, который прост,
Снится хвостатый и с бомбой тлеющей.
Котенок был некрасив и худ,
сумбурной пестрой раскраски.
Но в нашем семействе обрел уют,
избыток еды и ласки.
И хотя у котенка вместо хвоста
нечто вроде обрубка было,
котенок был —
сама доброта,
простодушный, веселый, милый…
Увы! Он казался мне так нелеп,
по — кроличьи куцый, прыткий…
Мне только что минуло восемь лет,
и я обожала открытки.
Я решила: кто — нибудь подберет,
другой хозяин найдется,
я в траву посадила
у чьих — то ворот
маленького уродца.
Он воспринял предательство как игру:
проводил доверчивым взглядом
и помчался восторженно по двору,
забавно брыкая задом.
Повторяю — он был некрасив и тощ,
его я жалела мало.
Но к ночи начал накрапывать дождь,
в небе загромыхало…
Я не хотела ни спать, ни есть —
мерещился мне котенок,
голодный, продрогший, промокший весь
среди дождливых потемок.
Никто из домашних не мог понять
причины горя такого…
Меня утешали отец и мать:
— Отыщем… возьмем другого…-
Другой был с большим пушистым хвостом,
образец красоты и силы.
Он был хорошим, добрым котом,
но я его не любила…
О нашей встрече что там говорить! —
Я ждал её, как ждут стихийных бедствий.
Но мы с тобою сразу стали жить,
Не опасаясь пагубных последствий.
Я сразу сузил круг твоих знакомств,
Одел-обул и вытащил из грязи,
Но за тобой тащился длинный хвост —
Длиннющий хвост твоих коротких связей.
Потом, я помню, бил друзей твоих:
Мне с ними было как-то неприятно,
Хотя, быть может, были среди них
Наверняка отличные ребята.
О чём просила — делал мигом я:
Я каждый час старался сделать ночью брачной.
Из-за тебя под поезд прыгал я,
Но, слава богу, не совсем удачно.
И если б ты ждала меня в тот год,
Когда меня отправили на «дачу», —
Я б для тебя украл весь небосвод
И две звезды кремлёвские в придачу.
И я клянусь, последний буду гад:
Не ври, не пей — и я прощу измену.
И подарю тебе Большой театр
И Малую спортивную арену.
А вот теперь я к встрече не готов:
Боюсь тебя, боюсь ночей интимных —
Как жители японских городов
Боятся повторенья Хиросимы.
Когда-то вздумалось Мышам себя прославить
И, несмотря на кошек и котов,
Свести с ума всех ключниц, поваров,
И славу о своих делах трубить заставить
От погребов до чердаков;
А для того Совет назначено составить,
В котором заседать лишь тем, у коих хвост
Длиной во весь их рост:
Примета у Мышей, что тот, чей хвост длиннее,
Всегда умнее
И расторопнее везде.
Умно ли то, теперь мы спрашивать не будем;
Притом же об уме мы сами часто судим
По платью, иль по бороде.
Лишь нужно знать, что с общего сужденья
Все длиннохвостых брать назначено в Совет;
У коих же хвоста к несчастью нет,
Хотя б лишились их они среди сраженья,
Но так как это знак иль неуменья,
Иль нераденья,
Таких в Совет не принимать,
Чтоб из-за них своих хвостов не растерять.
Все дело слажено; повещено собранье,
Как ночь настанет на дворе;
И, наконец, в мушном ларе
Открыто заседанье.
Но лишь позаняли места,
Ан, глядь, сидит тут крыса без хвоста.
Приметя то, седую Мышь толкает
Мышонок молодой
И говорит: «Какой судьбой
Бесхвостая здесь с нами заседает?
И где же делся наш закон?
Дай голос, чтоб ее скорее выслать вон.
Ты знаешь, как народ бесхвостых наш не любит;
И можно ль, чтоб она полезна нам была,
Когда и своего хвоста не сберегла?
Она не только нас, подполицу всю губит».
А Мышь в ответ: «Молчи! все знаю я сама;
Да эта крыса мне кума».
В море царевич купает коня;
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»
Фыркает конь и ушами прядет,
Брызжет и плещет и дале плывет.
Слышит царевич: «Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?»
Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелко́вой узды.
Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава.
Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.
Мыслит царевич: «Добро же! постой!»
За косу ловко схватил он рукой.
Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьется она.
К берегу витязь отважно плывет;
Выплыл; товарищей громко зовет:
«Эй, вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя…
Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой?»
Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.
Видит, лежит на песке золотом
Чудо морское с зеленым хвостом.
Хвост чешуею змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит.
Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.
Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрек…
Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!
Загадочная русская душа…
Она, предмет восторгов и проклятий,
Бывает кулака мужского сжатей,
Бетонные препятствия круша.
А то вдруг станет тоньше лепестка,
Прозрачнее осенней паутины.
А то летит, как в первый день путины
Отчаянная горная река.Загадочная русская душа…
О ней за морем пишутся трактаты,
Неистовствуют киноаппараты,
За хвост комету ухватить спеша.
Напрасный труд! Пора бы знать давно:
Один Иванушка за хвост жар-птицы
Сумел в народной сказке ухватиться.
А вам с ним не тягаться все равно.Загадочная русская душа…
Сложна, как смена красок при рассветах.
Усилья институтов и разведок
Ее понять — не стоят ни гроша.
Где воедино запад и восток
И где их разделенье и слиянье?
Где северное сходится сиянье
И солнечный энергии исток? Загадочная русская душа…
Коль вы друзья, скажу вам по секрету:
Вся тайна в том, что тайны вовсе нету,
Открытостью она и хороша.Тот, кто возвел неискренность и ложь
В ранг добродетелей, понять бессилен,
Что прямота всегда мудрей извилин.
Где нет замков — ключей не подберешь.
И для блуждающих во мгле закатной,
Опавших листьев золотом шурша,
Пусть навсегда останется загадкой
Рассвет в апреле —
Русская душа!
Пес лопоухий у пекаря жил.
Двор, кладовую и дом сторожил.
Летом под грушей валялся в тени,
Прятался в будку в дождливые дни.
Даже соседям хвостом не вилял,
Редко погладить себя позволял.
Лаял тревожно на скрип и на стук,
Хлеба не брал у прохожих из рук.
Пекарь в избе под периной лежит —
Пес под окном его сон сторожит.
Пекарь проснулся, в пекарню идет —
Пес провожает его до ворот.
Пекарь пришел через восемь часов,
В белой муке от сапог до усов, —
Пес на пороге, хозяину рад.
«Что за собака!» — кругом говорят.
Только однажды был день выходной,
Пекарь, шатаясь, вернулся домой.
Пес на крыльце ему руку лизнул —
Пекарь его сапогом оттолкнул.
Пес шевельнул добродушно хвостом —
Пекарь на пса замахнулся шестом,
Пекарь бутылкой в него запустил.
Этого пекарю пес не простил…
Пекарь в пекарне стоит у печи,
Песни поет и печет калачи
И, над котлом поднимая лоток,
Сыплет баранки в крутой кипяток.
В доме у пекаря шарят в углах,
Воры посуду выносят в узлах
И говорят: — Повезло в этот раз!
Что за собака? Не лает на нас…
По яйцевидному пути
Летит могучая комета.
О чем хлопочет пляской света?
Что нужно в мире ей найти?
Рисует вытянутый круг,
Свершает эллипс трехгодичный,
И вновь придет стезей обычной,
Но опрокинется на Юг.
Она встает уж много лет,
Свой путь уклончивый проводит,
Из неизвестного приходит,
И вновь ее надолго нет.
Как слабый лик туманных звезд,
Она в начале появленья —
Всего лишь дымное виденье,
В ней нет ядра, чуть тлеет хвост.
Но ближе к Солнцу, — и не та,
Уж лик горит, уж свет не дробен,
И миллионы верст способен
Тянуться грозный след хвоста.
Густеет яркое ядро,
И уменьшается орбита,
Комета светится сердито,
Сплошной пожар — ее нутро.
Сопротивляется эфир
Ее крылатости в пространстве,
Но Солнце в огненном убранстве
К себе зовет ее на пир.
К себе зовет ее, прядет
Вселенски-светлые дороги,
И луны, в страсти — крутороги,
Ведут венчальный хоровод.
Верховная пылает даль,
Все уменьшается орбита.
В Жар-Птицу Ночи — воля влита
Все у́же скручивать спираль.
Пол-Неба обнял рдяный хвост,
Еще пронзенья и червонца,
И взрывность рухнется на Солнце,
Средь ужасающихся звезд.
Когда-то в случай Слон попал у Льва.
В минуту по лесам прошла о том молва,
И, так как водится, пошли догадки,
Чем в милость втерся Слон?
Не то красив, не то забавен он;
Что́ за прием, что́ за ухватки!
Толкуют звери меж собой.
«Когда бы», говорит, вертя хвостом, Лисица:
«Был у него пушистый хвост такой,
Я не дивилась бы».— «Или, сестрица»,
Сказал Медведь: «хотя бы по когтям
Он сделался случайным:
Никто того не счел бы чрезвычайным:
Да он и без когтей, то́ всем известно нам».—
«Да не вошел ли он в случай клыками?»
Вступился в речь их Вол:
«Уж не сочли ли их рогами?» —
«Так вы не знаете»,— сказал Осел,
Ушами хлопая: «чем мог он полюбиться,
И в знать добиться?
А я так отгадал —
Без длинных бы ушей он в милость не попал».
Нередко мы, хотя того не примечаем,
Себя в других охотно величаем.
Проснулся Лев и в гневе стал метаться,
Нарушил тишину свирепый, грозный рык —
Какой-то зверь решил над Львом поиздеваться:
На Львиный хвост он прицепил ярлык.
Написано: «Осел», есть номер с дробью, дата,
И круглая печать, и рядом подпись чья-то…
Лев вышел из себя: как быть? С чего начать?
Сорвать ярлык с хвоста?! А номер?! А печать?!
Еще придется отвечать!
Решив от ярлыка избавиться законно,
На сборище зверей сердитый Лев пришел.
«Я Лев или не Лев?» — спросил он раздраженно.
«Фактически вы Лев! — Шакал сказал резонно. —
Но юридически, мы видим, вы Осел!»
«Какой же я Осел, когда не ем я сена?!
Я Лев или не Лев? Спросите Кенгуру!»
«Да! — Кенгуру в ответ. — В вас внешне, несомненно,
Есть что-то львиное, а что — не разберу!..»
«Осел! Что ж ты молчишь?! — Лев прорычал в смятенье.
Похож ли я на тех, кто спать уходит в хлев?!»
Осел задумался и высказал сужденье:
«Еще ты не Осел, но ты уже не Лев!..»
Напрасно Лев просил и унижался,
От Волка требовал. Шакалу объяснял…
Он без сочувствия, конечно, не остался,
Но ярлыка никто с него не снял.
Лев потерял свой вид, стал чахнуть понемногу,
То этим, то другим стал уступать дорогу,
И как-то на заре из логовища Льва
Вдруг донеслось протяжное: «И-аа!»
Мораль у басни такова:
Иной ярлык сильнее Льва!
К хозяину в день стачки
Сбежались прачки —
И подняли на целый дом
Содом.
Как трубы медные в ушах у господина
Трещат Настасья, Акулина:
«Извольте посмотреть на гофренный чепец!
Пришел всей прачечной конец!
Хоть мыла не клади, не разводи крахмала:
От крыс житья не стало.
Всю ночь, с зари и до зари,
По всем горшкам — и лезут в фонари.
Нахальству меры уж не знают:
Днем мы работаем — они себе гуляют!»
— «А что же делают коты?»
— «Помилуйте, разлопались скоты!
Придет, мяучит об отвесном.
Ну, выдашь; что ж ему за радость в месте тесном
С зубастой крысою схватиться? Да троих —
Для крыс не по нутру — и нет уже в живых:
Замучили». — «Постой! за ум возьмитесь сами!
Подумайте! Страшны ведь крысы нам зубами,
А зубы точатся у них на всякий час
Об корки, сухари и весь сухой запас.
Старайтесь кашу есть да пейте больше квасу,
Сухого же держать не смейте вы запасу,
Чтоб не было над чем им зубы поточить,
А чтоб в жилье злодеек не пустить —
Какая стирка тут! Работа уж какая! —
Сидите день и ночь вы, глазом не мигая,
И только бестия к вам выйдет есть иль пить —
За хвост ее, за хвост! Не смейте сами бить,
А прямо уж ко мне: я разберу всё дело».
Не знаю, много ли у прачек уцелело
Хозяйского добра; но в доме благодать:
Про крыс помину нет и жалоб не слыхать.
Радуга — лук,
Из которого Индра пускает свои громоносные стрелы.
Кто в мире единый разведает звук,
Тот услышит и все семизвучье, раздвинет душой звуковые пределы,
Он войдет в восьмизвучье, и вступит в цветистость,
где есть фиолетовый полюс и белый,
Он услышит всезвучность напевов, рыданий,
восторгов, молений, и мук
Радуга — огненный лук,
Это — оружье Перуна,
Бога, который весь мир оживляет стрелой,
Гулко поющей над майской, проснувшейся, жадной Землей,
Лук огневого Перуна,
Бога, в котором желание жизни, желание юности вечно и юно.
Радуга — мост, что в выси изогнулся дугой,
Мост, что в разбеге, над бурею влажной и жаркой,
Свежей при молниях, выгнулся праздничной аркой,
Словно павлин,
Исполин,
В радости яркой,
Вдруг распустил в Небесах расцвеченный свой хвост,
Словно Жар-Птица над миром раскрыла кометный свой хвост,
В радости яркой
От свежей игры самоцветных дождей
Радуга — мост,
Радуга — Змей,
Пояс цветной из играющих звезд,
Царский убор из небесных лучей,
Божий престол,
Божий алтарь для возженья неузнанных дней,
Праздник весеннего Агни над мирностью пашен и сел,
Радуга — звук,
Претворившийся в свет,
Радуга — Ветхий Завет,
В Новом несозданном Храме живущий как знак
избавленья от временных мук,
Слово, в котором несчетность значений, число,
для которого имени нет,
Радуга — звук,
Воплотившийся в пламенный цвет.
Когда спешили вы по улице пустой,
Где в лужах, грязью липкой и густой
Наполненных, огней мерцает отраженье, —
Вам на пути встречалась, без сомненья,
Одна из брошенных хозяином собак —
Худая, жалкая, которую бедняк
Прогнал пинком со вздохом сожаленья?
Она идет за вами по пятам,
С настойчивостью робкой и упорной,
И каждый раз, когда случится вам
Взглянуть назад — вы встретите упорный
И долгий взор ее печальных глаз.
И что за взор — тоскующий, молящий, —
Каким глядят украдкою подчас,
Лишь очи женщины, за счастие дрожащей,
Иль бедняка, кому грозит отказ…
Вы остановитесь в раздумье, — и собака,
Как будто чувствуя, что происходит в вас,
Тревожно ждет движения иль знака,
И словно говорит движением хвоста
Лохматого: — Возьми меня с собою! —
Вы тронуты в душе ее судьбою,
Но сами вы бедны: лишенья, теснота…
И вдруг с невольною, прорвавшеюся злостью,
Вы, на нее замахиваясь тростью,
Кричите ей сердито: — Прочь пошла!
И хвост поджав, смущенно — торопливо —
Она к другим плетется сиротливо —
Искать приюта и тепла.
1894 г.