Осенью из гнезда
уводит на юг звезда
певчих птиц поезда.
С позабытым яйцом
висит гнездо над крыльцом
с искаженным лицом.
И как мстительный дух,
в котором весь гнев потух,
на заборе петух кричит,
пока не охрип.
И дом, издавая скрип,
стоит, как поганый гриб.
С гнезд замахали крикливые цапли,
С листьев скатились последние капли,
Солнце, с прозрачных сияя небес,
В тихих струях опрокинуло лес.С сердца куда-то слетела забота,
Вижу, опять улыбается кто-то;
Или весна выручает свое?
Или и солнышко всходит мое?
Хоть я и свил гнездо в долине,
Но чувствую порой и я,
Как животворно на вершине
Бежит воздушная струя, —
Как рвется из густого слоя,
Как жаждет горних наша грудь,
Как все удушливо-земное
Она хотела б оттолкнуть…
На недоступные громады
Смотрю по целым я часам, —
Какие росы и прохлады
Оттуда с шумом льются к нам,
Вдруг просветлеют огнецветно
Их непорочные снега —
По ним проходит незаметно
Небесных Ангелов нога.
Ах, как уютно, чисто, мило
Касаточка гнездо для птенчиков слепила!
Увидевши его, мамаша говорила;
Папаша излагал солидно поученье
Про трудолюбие, терпение, уменье,
И дети пальцы в нос совали в восхищеньи,
Придя, шептали, веселясь.
А надо им сказать тогда,
Что входит грязь
В состав уютного гнезда.
Мораль сама понятна, господа!
Spalonе gnиazdo bocиanие — nиеszczęścие
Сожженное гнездо аиста сулит несчастье.
(Польская народная примета)
Сгорело гнездо аиста
В моем родном селе,
И клекот птенцов долговязых
Не раздастся в летней мгле…
Что вещие птицы увидят,
Вернувшись из жаркого края?
Что в Польше увидят беженцы,
Возвратный путь свершая?
Spalonе gnиazdo bocиanие — nиеszczęścие
Сожженное гнездо аиста сулит несчастье.
(Польская народная примета)
Сгорело гнездо аиста
В моем родном селе,
И клекот птенцов долговязых
Не раздастся в летней мгле…
Что вещие птицы увидят,
Вернувшись из жаркого края?
Что в Польше увидят беженцы,
Возвратный путь свершая?
В березовой роще стряслась беда:
Галчонок выпорхнул из гнезда.
А был еще он и слаб, и мал.
Ему для полетов не вышел срок.
Он черным камнем в траву упал.
И как ни бился — взлететь не мог.
Не пропадать же галчонку здесь.
Пришлось мне с ним
На березу лезть.
Я кладу летуна обратно
Осторожной рукой.
Возвращаю галчатам брата.
Возвращаю гнезду покой.
Мать приносит галчонку пищу.
Стих над рощею птичий грай…
Подрасти-ка сперва, дружище.
Подрасти, а потом летай…
Из золота чистейшаго оправа.
Линейность совершеннейшая, круг.
Чуть шевельнешь, и заиграет вдруг
В гнезде всех красок—огненная слава.
Лучи бегут налево и направо.
Горит. Пожар утонченный вокруг.
В нем только радость, если ты мне друг.
А если недруг, сила в нем удава.
В захватной лапке цепкаго гнезда
Три камня. Изумрудный, алый, синий.
Раздельно-триединая звезда.
Качнешь вот так, увидишь города.
Они твои. Качнешь вот так, пустыней
Безжизненной ты скован навсегда.
Все полководцы утверждают
Что хитростью подчас и силу побеждают.
А это точно так. — Пришедши мальчик в лес,
Гнездо на дереве увидел, и полез
Чтоб вынуть молодых. Лишь только мать успела
Увидеть мальчика, то чтоб спасти детей,
Тотчас долой с гнезда слетела,
И притвориться так умела
Что будто чуть жива; — а мальчик тут за ней
Покинувши гнездо гоняться:
С тем что когда поймает мать,
Детей успеет он достать.
Лишь мальчик станет приближаться,
Она вперед все, да вперед;
То кой как пробежит немного; то вспорхнет.
Так мальчика она манила, все манила,
И от гнезда ево подале отводила,
Пока он от нее отстал;
А дерева с гнездом уже больше не сыскал.
Из золота чистейшего оправа.
Линейность совершеннейшая, круг.
Чуть шевельнешь, и заиграет вдруг
В гнезде всех красок — огненная слава.
Лучи бегут налево и направо.
Горит. Пожар утонченный вокруг.
В нем только радость, если ты мне друг.
А если недруг, сила в нем удава.
В захватной лапке цепкого гнезда
Три камня. Изумрудный, алый, синий.
Раздельно-триединая звезда.
Качнешь вот так, увидишь города.
Они твои. Качнешь вот так, пустыней
Безжизненной ты скован навсегда.
Разрушать гнездо не надо.
Разгонять не надо стадо.
Бить, рубить, топтать и жечь, —
Это — злое вражье дело.
В ком заря любви зардела,
Тот стремится уберечь
Все, что светлой жизни радо,
Все, что слышит Божью речь.
Что живет по слову Божью,
Не пятнай людскою ложью,
Дни свои трудам отдай.
Вопреки земным досадам
Сотвори цветущим садом
Голый остров Голодай.
Над смиренной русской рожью
Храм вселенский созидай.
Разрушения не надо.
Все мы, люди, Божье стадо,
Каждый сам себе хорош.
Кто нам, дерзкий, руки свяжет?
Кто уверенно нам скажет,
Что в нас правда, что в нас ложь?
В кущах созданного сада
Правду сам себе найдешь.
К ласточке
О ласточка любезна!
Ты всякую весну
Гнездо себе свиваешь:
Но к зи́ме иль на Нил,
Иль к Мемфису летишь;
В моем же сердце вечно
Любовь гнездо свила,
И в нем с тех пор выводит
По всякий час детей.
Иные оперились,
Другие в скорлупе;
Наклюнутся лишь только,
То голос и дают.
Там старшие питают
Молоденьких птенцов;
А те лишь возмужают,
Рождают вновь детей.
Что делать? Я не знаю,
Но много так любви
В моем едином сердце
Не можно поместить.
Мой край, мое поморье,
Где песни в глубине!
Твои лядины, взгорья
Дозорены Егорьем
На лебеде-коне! Твоя судьба — гагара
С Кащеевым яйцом,
С лучиною стожары,
И повитухи-хмары
Склонились над гнездом.Ты посвети лучиной,
Синебородый дед!
Гнездо шумит осиной,
Ямщицкою кручиной
С метелицей вослед.За вьюжною кибиткой
Гагар нескор полет…
Тебе бы сад с калиткой
Да опашень враскидку
У лебединых вод.Боярышней собольей
Привиделся ты мне,
Но в сорок лет до боли
Глядеть в глаза сокольи
Зазорно в тишине.Приснился ты белицей —
По бровь холстинный плат,
Но Алконостом-птицей
Иль вещею зегзицей
Не кануть в струнный лад.Остались только взгорья,
Ковыль да синь-туман,
Меж тем как редкоборьем
Над лебедем-Егорьем
Орлит аэроплан.
Все нити дней воздушно паутинны,
Хотя бы гибель царств была сейчас.
Все сгустки красок — для духовных глаз.
Душе — напевы сердца, что рубинны.
У альбатроса крылья мощно длинны.
Но он к гнезду вернется каждый раз,
Как ночь придет. И держат гнезда нас
Вне тех путей, которые лавинны.
Нам трудно даже другу рассказать,
Как любим мы детей, рожденных нами,
Как обожаем мы отца и мать.
И благо. Стыд тот — Божья благодать.
Но нам не трудно яркими чертами
Векам в легенде сердце передать.
Мой сад с каждым днем увядает;
Помят он, поломан и пуст,
Хоть пышно еще доцветает
Настурций в нем огненный куст…
Мне грустно! Меня раздражает
И солнца осеннего блеск,
И лист, что с березы спадает,
И поздних кузнечиков треск.
Взгляну ль по привычке под крышу
Пустое гнездо над окном:
В нем ласточек речи не слышу,
Солома обветрилась в нем…
А помню я, как хлопотали
Две ласточки, строя его!
Как прутики глиной скрепляли
И пуху таскали в него!
Как весел был труд их, как ловок!
Как любо им было, когда
Пять маленьких, быстрых головок
Выглядывать стали с гнезда!
И целый-то день говоруньи,
Как дети, вели разговор…
Потом полетели, летуньи!
Я мало их видел с тех пор!
И вот — их гнездо одиноко!
Они уж в иной стороне —
Далёко, далёко, далёко…
О, если бы крылья и мне!
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит ненаселенный,
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних…
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься…
На вершине вяза,
Над чужим гнездом,
Аист долговязый
Сторожит свой дом.
А в гнезде супруга
С тройкою птенцов...
Ветер дунул с луга:
Не пора ль на лов?
Дрогнув красной ножкой,
Аист поднял клюв:
Слушает сторожко,
Шею изогнув...
Шух! Вспорхнул с макушки
И летит к лугам.
В ужасе лягушки
Прыгают к стогам.
Цап! Понес, как тряпку,
В ясной синеве.
Старшему даст лапку,
Младшему даст две...
А под вечер разом,
Только схлынет зной,
Он с вершины вяза
Затрещит с женой:
"Ночь идет, тра-та-та,
Спать! Тра-та, та-тан!"
Словно два солдата
Лупят в барабан.
А барбоска в будке
Носом тычет в грудь:
"Р-р!.. Ни на минутку
Не дадут заснуть!"
Скрылось солнце в сонной дали,
Горит вечерняя звезда.
Птицы в гнездах замолчали,
Я своего ищу гнезда.
Свод небесный высок,
И луна, как цветок,
Неба тихая дочь,
Ясно смотрит на ночь.
Мир вам, долы, рощи, нивы,
Где был восторг веселых стад,
Где, легки и молчаливы,
Блуждая, ангелы блестят.
Их нельзя увидать,
Но от них благодать —
Всем листам и цветам,
Всем вздыхающим снам.
То в кусты они заглянут,
Тепло ли птичкам в их гнезде.
То у нор звериных встанут,
Посмотрят, нет ли боли где.
Чуть кто горько вздохнет,
Пусть скорей он уснет,
Близ него посидят,
Усыпят ум и взгляд.
Если волки жадно воют,
Они, жалея их, стоят,
Грустным видом успокоют,
И малых агнцев сохранят.
Если ж, робок и тих,
Кто погибнет из них,
Всех загубленных тут
В новый мир поведут.
Я в детстве был большой мастак
На разные проказы,
В лесах, в непуганых местах
По птичьим гнездам лазал.Вихраст, в царапинах всегда
И подпоясан лычкой,
Я брал из каждого гнезда
На память по яичку.Есть красота своя у них:
И у скворцов в скворечне
Бывают синими они,
Как утром небо вешнее.А если чуточку светлей,
Величиной с горошину, -
Я знал, что это соловей,
И выбирал хорошее! А если луговка — у той
Кругом в зеленых точках.
Они лежат в траве густой,
В болотных рыхлых кочках… Потом я стал совсем большим
И стал любить Ее.
И я принес ей из глуши
Сокровище свое.В хрустальной вазе на комод
Они водружены.
В большом бестрепетном трюмо
Они отражены.Роса над ними не дрожит,
Как на лугу весеннем.
Хозяйка ими дорожит
И хвалится соседям.А я забуду иногда
И загорюю снова:
Зачем принес я их сюда
Из детства золотого? Дрожат над ними хрустали,
Ложится пыль густая,
Из них ведь птицы быть могли,
А птицы петь бы стали!
Раздобыл где-то молодой ленивый Грач пару белых перчаток.
Кое-как натянул их на лапки и задрал клюв:
— Вот я какой!..
Полетели утром птицы на работу: жучков, паучков и мошек в лесах и на полях собирать.
Грач дома остался.— Летим с нами! — кричали птицы, пролетая мимо.
— Летите, летите! — отвечал им Грач. — Разве вы не видите, что я в белых перчатках? Не могу же я их замарать! Наработались птицы в лесах и на полях, сами досыта наелись, прилетели домой птенцов кормить.
— А мне? — крикнул Грач. — Накормите меня! Я голодный! Весь день ничего не ел!
— Как же ты будешь есть в белых перчатках? Ты их запачкаешь!
— А вы мне прямо в рот кладите — я буду жевать!
— Ну нет! — отвечали птицы. — Ты уже давно не птенчик! Ты уже носишь белые перчатки!
Разлетелись птицы по своим гнездам, перед сном песни пропели и легли спать.
А Соловей-соловушка, так тот даже ночью пел — так славно он потрудился за день.
Только Грач да старый Филин не спали. Филин мышей ловил, а Грач в гнезде ворочался.
Ворочался, ворочался, а потом взял и съел одну белую перчатку.
Голод — не тетка!
Кипит вода, ревет ручьем,
На мельнице и стук и гром,
Колеса-то в воде шумят,
А брызги вверх огнем летят,
От пены-то бугор стоит,
Что мост живой, весь пол дрожит.
Шумит вода, рукав трясет,
На камни рожь дождем течет,
Под жерновом муку родит,
Идет мука, в глаза пылит.
Об мельнике и речи нет.
В пыли, в муке, и лыс, и сед,
Кричит весь день про бедный люд:
Вот тот-то мот, вот тот-то плут…
Сам, старый черт, как зверь глядит,
Чужим добром и пьян, и сыт;
Детей забыл, жену извел;
Барбос с ним жил, барбос ушел…
Одна певунья-ласточка
Под крышей обжилась,
Свила-слепила гнездышко,
Детьми обзавелась.
Поет, пока не выгнали.
Чужой-то кров — не свой;
Хоть не любо, не весело,
Да свыкнешься с нуждой.
В ночь темную под крылышко
Головку подогнет
И спит себе под гром и стук,
Носком не шевельнет.
Был сумрак сер и заспан.
Меха дышали наспех,
Над грудой серой пепла
Храпели горлом хрипло.
Как бабки повивальные
Над плачущим младенцем,
Стояли кузнецы у тела полуголого,
Краснея полотенцем.
В гнездо их наковальни,
Багровое жилище,
Клещи носили пищу —
Расплавленное олово.
Свирепые, багряные
Клещи, зрачками оловянные,
Сквозь сумрак проблистав,
Как воль других устав.
Они, как полумесяц, блестят на небеси,
Змеей из серы вынырнув удушливого чада,
Купают в красном пламени заплаканное чадо
И сквозь чертеж неясной морды
Блеснут багровыми порой очами черта.
Гнездо ночных движений,
Железной кровью мытое,
Из черных теней свитое,
Склонившись к углям падшим,
Как колокольчик, бьется железных пений плачем.
И те клещи свирепые
Труда заре поют,
И где, верны косым очам,
Проворных теней плети
Ложились по плечам,
Как тень багровой сети,
Где красный стан с рожденья бедных
Скрывал малиновый передник
Узором пестрого Востока,
А перезвоны молотков — у детских уст свисток —
Жестокие клещи,
Багровые, как очи,
Ночной закал свободы и обжиг —
Так обнародовали:
«Мы, Труд Первый и прочее и прочее…»
Голубка двор об двор с сорокою жила,
Сокровищем, а не соседкой.
В гнезде одной любовь цвела;
У той, напротив, день без шума редкой,
Битье яиц, ворчанье, спор!
Лишь только пьяный муж сороку поколотит,
Она тотчас лететь к соседушке во двор,
Щебечет, крехчет, вопит:
«Ох, горьку, мать моя, пришлось мне чашу пить!
Уж видно так и век прожить!
Дал Бог мне муженька! мучитель, окаянной!
Житья нет! бьет меня беспошлинно, безданно!
Ревнивец! а как сам — таскаться за совой!»
Голубка слушала, качая головой.
— И ты, — примолвила, — соседка, не святая! —
«То так, не без греха! Случается и мне
И лишнее сказать, и спорить, и в вине
Признаться не хотеть, неправду утверждая;
Но это все пустяк!» — И нет! какой пустяк?
Напротив, мой совет: когда не любишь драк,
Исправь себя! — «А в чем прикажете исправить?
Исправь! Советница! Смешна с своим умом!
Взялась других учить, собой не смысля править!
Сиди-ка над гнездом!»
(Памяти Дарвина)
Я был на Истре нынче летом,
В глухой, забытой стороне;
Жил созерцательным поэтом,
И так легко дышалось мне.
Со мной был верный пес Трезорка,
Вставал я рано поутру,
Брал землянику у пригорка
И в зной лежал в сыром бору.
Бродил в мечтах, как одичалый,
В лугу душистом меж кустов
И приходил домой усталый
С пучком прелестнейших цветов.
Обед — хлеб, масло, яйца всмятку;
Потом пил чай; а вечерком,
Потешив зернышком хохлатку,
Поил барашка молоком.
Две ласточки сновали быстро
Под вышку, к милому гнезду;
В ночи мне песнь журчала Истра
И соловей свистал в саду!..
Все пронеслось, как сон прекрасный!
Но грустно мне, как вспомню я,
Какою смертию ужасной
Погибли все мои друзья.
Щебеток-ласточек в окошке
Увидеть вновь не суждено:
Они попались в лапы кошке,
И их гнездо разорено;
Мою хохлатку ястреб зоркий
Схватил и взмыл с ней к небесам;
Волк в темный лес махнул с Трезоркой,
Ну а барашка сел — я сам.
Да не услышишь ты,
да не сорвется
упрек мой опрометчивый,
когда
уродливое населит сиротство
глаза мои, как два пустых гнезда.
Все прочь лететь — о, птичий долг проклятый!
Та птица, что здесь некогда жила,
исполнила его, — так пусть прохладой
потешит заскучавшие крыла.
Но без тебя — что делать мне со мною?
Чем приукрасить эту пустоту?
Вперяю я, как зеркало ночное,
серебряные очи в темноту.
Любимых книг целебны переплеты,
здесь я хитрей, и я проникну к ним —
чтоб их найти пустыми. В переплеты
взвились с тобою души-этих книг.
Ну, что же, в милосердии обманном
на память мне де оброни пера.
Все кончено! Но с пятнышком туманным
стоит бокал — ты из него пила.
Все кончено! Но в скважине замочной
свеж след ключа. И много лет спустя
я буду слушать голос твой замолкший,
как раковину слушает дитя.
Прощай же! Я с злорадством затаенным
твой бледный лоб я вижу за стеклом,
и красит его красным и зеленым
навстречу пробегающим огнем.
И в высь колен твое несется платье,
и встречный ветер бьет, и в пустырях
твоя фигура, как фигура Плача,
сияет в ослепительных дверях.
Проводники флажками осеняют
твой поезд, как иные поезда,
и долог путь, и в вышине зияют
глаза мои, как два пустых гнезда.
(Баллада).
Кто знает клятву лэди Норы:
— Скорей падут леса и горы,
Скорей затмится свет дневной,
Чем стану графа я женой!
Ценой безчисленных владений
И драгоценных украшений
И всех земель его ценой,—
Останься мы вдвоем на свете,
В своем уверена обете—
Не буду я его женой!—
— Не верьте клятвам никогда;
Сегодня: нет! а завтра: да!—
Сказал шутя Дуглас маститый.
— Обеты будут позабыты;
И прежде, чем на склонах гор
Цветущий вереска узор
Покроют снежные узоры—
Из уст прекрасной лэди Норы
Услышит граф ответ иной
И назовет ее женой.—
— Скорей, воскликнула она,
— Изсякнет моря глубина,
Скорее лебедь белокрылый
Окажется в гнезде орла,
И в ночь обрушится скала;
Скорей пред вражескою силой
Бежит позорно клан родной,
Забыв навек о славе ратной,
И потечет волна обратно,
Чем стану графа я женой!—
Попрежнему у светлых вод,
Где пышно лилия цветет,
Гнездо свивает лебедь белый;
Попрежнему безумно смелы
Бойцы Шотландии родной,
И над морскою глубиной
Вздымаются как прежде, горы…
Но что же клятва лэди Норы?..
Она дала обет иной:
Быть графу доброю женой!
(Баллада)
Кто знает клятву леди Норы:
— Скорей падут леса и горы,
Скорей затмится свет дневной,
Чем стану графа я женой!
Ценой бесчисленных владений
И драгоценных украшений
И всех земель его ценой, —
Останься мы вдвоем на свете,
В своем уверена обете —
Не буду я его женой! —
— Не верьте клятвам никогда;
Сегодня: нет! а завтра: да! —
Сказал шутя Дуглас маститый.
— Обеты будут позабыты;
И прежде, чем на склонах гор
Цветущий вереска узор
Покроют снежные узоры —
Из уст прекрасной леди Норы
Услышит граф ответ иной
И назовет ее женой. —
— Скорей, воскликнула она,
— Иссякнет моря глубина,
Скорее лебедь белокрылый
Окажется в гнезде орла,
И в ночь обрушится скала;
Скорей пред вражескою силой
Бежит позорно клан родной,
Забыв навек о славе ратной,
И потечет волна обратно,
Чем стану графа я женой! —
По-прежнему у светлых вод,
Где пышно лилия цветет,
Гнездо свивает лебедь белый;
По-прежнему безумно смелы
Бойцы Шотландии родной,
И над морскою глубиной
Вздымаются как прежде, горы…
Но что же клятва леди Норы?..
Она дала обет иной:
Быть графу доброю женой!
1895 г.
(заговор)Все мне грезятся мысли о воле.
Выхожу я из дома сам-друг,
Выхожу я во чистое поле,
Прихожу на зеленый луг.
На лугу есть могучие зелья
В них есть сила, а в силе веселье.
Все цветы, как и быть надлежит, по местам
И, мечту затаив в себе смелую,
Три былинки срываю я там,
Красную, черную, белую.
Как былинку я красную буду метать
Так далеко, что здесь никому не видать,
За шумящее синее Море,
К краю мира, на самый конец,
Да на остров Буян, что в кипящем просторе,
Да под меч-кладенец.
Зашумит и запенится Море.
А былинку я черную бросить хочу
В чащу леса узорного,
Я ее покачу, покачу
Под ворона черного.
Он гнездо себе свил на семи на дубах,
А в гнезде том уздечка покоится бранная,
На лубовых ветвях,
Заклятая, для сердца желанная,
С богатырского взята коня.
Упадет та уздечка, блестя и звеня.
Вот былинка еще остается мне, белая,
Я за пояс узорчатый эту былинку заткну,
Пусть колдует она, онемелая,
Там завит, там зашит, зачарован колчан,
В заостренной стреле заложил я весну.
Трем былинкам удел победительный дан,
И мечта — как пожар, если смелая.
Мне от красной былинки есть меч-кладенец,
Мне от черной былинки есть взнузданный конь,
Мне от белой былинки — мечтаний конец —
Есть колчан, есть стрела, есть крылатый огонь.
О, теперь я доволен, я счастлив, я рад,
Что на свете есть враг — супостат!
О, на этом веселом зеленом лугу
Я навстречу бросаюсь к врагу!
Не презирай совета ничьего.
Но прежде рассмотри его.
Со стороны прибыв далекой
В дремучий лес, Орел с Орлицею вдвоем
Задумали навек остаться в нем,
И, выбравши ветвистый дуб, высокой,
Гнездо себе в его вершине стали вить,
Надеясь и детей тут вывести на лето.
Услыша Крот про это,
Орлу взял смелость доложить.
Что этот дуб для их жилища не годится,
Что весь почти он в корне сгнил
И скоро, может быть, свалится;
Так чтоб Орел гнезда на нем не вил.
Но кстати ли Орлу принять совет из норки,
И от Крота! А где же похвала,
Что у Орла
Глаза так зорки?
И что за стать Кротам мешаться сметь в дела
Царь-птицы!
Так многого с Кротом не говоря,
К работе поскорей, советчика презря,—
И новоселье у царя
Поспело скоро для царицы.
Все счастливо: уж есть и дети у Орлицы.
Но что́ ж?— Однажды, как зарей,
Орел из-под небес к семье своей
С богатым завтраком с охоты торопился,
Он видит, дуб его свалился,
И подавило им Орлицу и детей.
От горести не взвидя свету,
«Несчастный!» он сказал:
«За гордость рок меня так люто наказал,
Что не послушался я умного совету.
Но можно ль было ожидать,
Чтобы ничтожный Крот совет мог добрый дать?» —
«Когда бы ты не презрел мною»,
Из норки Крот сказал: «то вспомнил бы, что рою
Свои я норы под землей,
И что, случаясь близ корней,
Здорово ль дерево, я знать могу верней».
Кукушка на суку печально куковала.
«Что, кумушка, ты так грустна?»
Ей с ветки ласково Голубка ворковала:
«Или о том, что миновала
У нас весна
И с ней любовь, спустилось солнце ниже,
И что к зиме мы стали ближе?» —
«Как, бедной, мне не горевать?»
Кукушка говорит: «Будь ты сама судьею:
Любила счастливо я нынешней весною,
И, наконец, я стала мать;
Но дети не хотят совсем меня и знать:
Такой ли чаяла от них я платы!
И не завидно ли, когда я погляжу,
Как увиваются вкруг матери утяты,
Как сыплют к курице дождем по зву цыпляты:
А я, как сирота, одним-одна сижу,
И что́ есть детская приветливость — не знаю».—
«Бедняжка! о тебе сердечно я страдаю;
Меня бы нелюбовь детей могла убить,
Хотя пример такой не редок;
Скажи ж — так-стало, ты уж вывела и деток?
Когда же ты гнездо успела свить?
Я этого и не видала:
Ты все порхала, да летала».—
«Вот вздор, чтоб столько красных дней
В гнезде я, сидя, растеряла:
Уж это было бы всего глупей!
Я яица всегда в чужие гнезды клала».—
«Какой же хочешь ты и ласки от детей?»
Ей Горлинка на то сказала.
Отцы и матери! вам басни сей урок.
Я рассказал ее не детям в извиненье:
К родителям в них непочтенье
И нелюбовь — всегда порок;
Но если выросли они в разлуке с вами,
И вы их вверили наемничьим рукам:
Не вы ли виноваты сами,
Что в старости от них утехи мало вам?
Ласточка, ласточка, как я люблю твои вешние песни!
Милый твой вид я люблю, как весна и живой и веселый!
Пой, весны провозвестница, пой и кружись надо мною;
Может быть, сладкие песни и мне напоешь ты на душу.Птица, любезная людям! ты любишь сама человека;
Ты лишь одна из пернатых свободных гостишь в его доме;
Днями чистейшей любви под его наслаждаешься кровлей;
Дружбе его и свой маленький дом и семейство вверяешь,
И, зимы лишь бежа, оставляешь дом человека.
С первым паденьем листов улетаешь ты, милая гостья!
Но куда? за какие моря, за какие пределы
Странствуешь ты, чтоб искать обновления жизни прекрасной,
Песней искать и любви, без которых жить ты не можешь?
Кто по пустыням воздушным, досель не отгаданный нами,
Путь для тебя указует, чтоб снова пред нами являться?
С первым дыханьем весны ты являешься снова, как с неба,
Песнями нас привечать с воскресеньем бессмертной природы.
Хату и пышный чертог избираешь ты, вольная птица,
Домом себе; но ни хаты жилец, ни чертога владыка
Дерзкой рукою не может гнезда твоего прикоснуться,
Если он счастия дома с тобой потерять не страшится.
Счастье приносишь ты в дом, где приют нетревожный находишь,
Божия птица, как набожный пахарь тебя называет:
Он как священную птицу тебя почитает и любит
(Так песнопевцев народы в века благочестия чтили).
Кто ж, нечестивый, посмеет гнезда твоего прикоснуться —
Дом ты его покидаешь, как бы говоря человеку:
«Будь покровителем мне, но свободы моей не касайся!»Птица любови и мира, всех птиц ненавидишь ты хищных.
Первая, криком тревожным — домашним ты птицам смиренным
Весть подаешь о налете погибельном коршуна злого,
Криком встречаешь его и до облак преследуешь криком,
Часто крылатого хищника умысл кровавый ничтожа.Чистая птица, на прахе земном ты ног не покоишь,
Разве на миг, чтоб пищу восхитить, садишься на землю.
Целую жизнь, и поя и гуляя, ты плаваешь в небе,
Так же легко и свободно, как мощный дельфин в океане.
Часто с высот поднебесных ты смотришь на бедную землю;
Горы, леса, города и все гордые здания смертных
Кажутся взорам твоим не выше долин и потоков, —
Так для взоров поэта земля и всё, что земное,
В шар единый сливается, свыше лучом озаренный.Пой, легкокрылая ласточка, пой и кружись надо мною!
Может быть, песнь не последнюю ты мне на душу напела.
Из гнезд свиваемых весной
По рощам птичками, ни чье
С такой не строится красой,
Как пеночки жилье.
На нем и свода сверху нет,
Нет и дверей; но никогда
Не проникает яркий свет,
Ни дождик в глубь гнезда.
В нем так уютно, так умно
Все приспособлено, что, знать,
Уж свыше пеночкам дано
Искусство так свивать.
И прятать гнезда от невзгод
В такую глушь, в такую тень,
Что и пустынник не найдет
Для кельи гуще сень.
Они вьют гнезда то в щелях
Руин, вкруг убранных плющем;
То их свивают в камышах,
Нависших над ручьем,
Где чтобы самке не скучать,
Самец льет звонко трель свою,
Иль целый день отец и мать
Поют под такт ручью;
То вьют их в просеках леска,
Где в гнездышке, как в урне клад,
Яички прячет мать, пока
Не прилетит назад.
Но если пеночки вполне
Искусны в стройке гнезд своих,—
Все ж в выборе им мест одни
Искуснее других.
Такой-то птичкой был под тень,
В том месте спрятан дом из мха,
Где вкруг раскинул, как олень,
Дубок ветвей рога.
Но, видно, было ей не в мочь
Своим умом скрыть домик свой:
Она просила ей помочь
Куст буквицы лесной.
Где карлик-дуб поник челом,
Там в вышине, как детский рост,
Виднелось над густым кустом
То чудо между гнезд.
Мой клад я показал, гордясь,
Друзьям, слособным без стыда
Ценить и малое. Но раз,
Взглянул я — нет гнезда!
Погибло! Видно хищник злой,
Враг песен, правды и любви,
Свершил безжалостной рукой
Здесь подвиги свои!
Но через три дня, проходя
При ярком солнце место то,
Гляжу — и вскрикнул как дитя —
Целехонько гнездо!
Пред ним куст буквицы лесной
Поднял листы, как паруса,
И этой хитростью простой
Мне обманул глаза. —
Укрытая от хищных рук,
Таясь и от своих друзей,
Чтоб не мешал тебе и друг
Высиживать детей, —
Сиди здесь, пеночка! И вот,
Как дети вылетят, и пуст
Твой станет домик, отцветет
И покровитель куст.
Не забывай, как здесь тебя
В тенистой роще, в дождь и зной,
Берег, лелея и любя,
Куст буквицы лесной.
К нам, на пестрые страницы,
Прилетели две синицы.
Говорят: — Стряслась беда!
Прилетели мы сюда
Рассказать насчет рогатки!
Мы от птиц! Мы делегатки!
Так волнуются синички!
Говорят они с трудом.
Просят: — Дайте нам водички,
Мы тогда в себя придем.—
Принесли мы им водицы —
Успокоились синицы.
Говорит одна синица:
— Что в лесу у нас творится!
Плачут птенчики в гнезде,
Помогите нам в беде!
Птенчик мой так перепуган,
Не летает никуда,
Он уже летал над лугом,
Вился около гнезда.
А теперь всего боится,
Даже гусениц не ест,
Я хочу переселиться,
Улететь из этих мест.
Я слыхала, есть юннаты,
Но у нас в лесу их нет.
Мальчик в майке полосатой
К нам является чуть свет.
Если этот мальчик снова
Вдруг появится в лесу,
Я волнения такого
Не перенесу!
Тут у птиц мы разузнали,
Кто же этот хулиган.
Оказалось, это Алик,
Восьмилетний мальчуган.
Это он в лесу украдкой
В малых птенчиков стрелял.
Вот он тут стоит с рогаткой…
— Алик, ты себя узнал?
Двух синиц мы приручили,
Им работу поручили —
Пусть они и врозь и вместе
Прилетают в школу, в класс,
И приносят в книжку вести
От читателей, от вас.
Полетят они в отряд,
Дела проверят школьные…
Пускай летят куда хотят —
Они ведь птицы вольные.
А мы их выпустили в свет,
Теперь стоим и смотрим вслед.
Смешная птица пеликан!
Он грузный, неуклюжий,
Громадный клюв как ятаган,
И зоб — тугой как барабан,
Набитый впрок на ужин…
Гнездо в кустах на островке,
В гнезде птенцы галдят,
Ныряет мама в озерке,
А он стоит невдалеке,
Как сторож и солдат.
Потом он, голову пригнув,
Распахивает клюв.
И, сунув шейки, как в трубу,
Птенцы в его зобу
Хватают жадно, кто быстрей,
Хрустящих окуней.
А степь с утра и до утра
Все суше и мрачнее.
Стоит безбожная жара,
И даже кончики пера
Черны от суховея.
Трещат сухие камыши…
Жара — хоть не дыши!
Как хищный беркут над землей,
Парит тяжелый зной.
И вот на месте озерка —
Один засохший ил.
Воды ни капли, ни глотка.
Ну хоть бы лужица пока!
Ну хоть бы дождь полил!
Птенцы затихли. Не кричат.
Они как будто тают…
Чуть только лапами дрожат
Да клювы раскрывают.
Сказали ветры: — Ливню быть,
Но позже, не сейчас.-
Птенцы ж глазами просят: — Пить!
Им не дождаться, не дожить!
Ведь дорог каждый час!
Но стой, беда! Спасенье есть,
Как радость, настоящее.
Оно в груди отца, вот здесь!
Живое и горящее.
Он их спасет любой ценой,
Великою любовью.
Не чудом, не водой живой,
А выше, чем живой водой,
Своей живою кровью.
Привстал на лапах пеликан,
Глазами мир обвел,
И клювом грудь себе вспорол,
А клюв как ятаган!
Сложились крылья-паруса,
Доплыв до высшей цели.
Светлели детские глаза,
Отцовские — тускнели…
Смешная птица пеликан:
Он грузный, неуклюжий,
Громадный клюв как ятаган,
И зоб — тугой как барабан,
Набитый впрок на ужин.
Пусть так. Но я скажу иным
Гогочущим болванам:
— Снимите шапки перед ним,
Перед зобастым и смешным,
Нескладным пеликаном!
На маленьком стуле сидит старичок,
На нем деревянный надет колпачок.
Сидит он, качаясь и ночью, и днем,
И туфли трясутся на нем.Сидит он на стуле и машет рукой,
Бежит к старичку человечек кривой.
— Что с вами, мой милый? Откройте ваш глаз!
Зачем он завязан у вас? Кривой человечек в ответ старичку:
— Глазок мой закрылся, и больно зрачку.
Я с черной грачихой подрался сейчас,
Она меня клюнула в глаз.Тогда старичок призывает жука.
— Слетай-ка, жучок, на большие луга.
Поймай мне грачиху в пятнадцать минут —
Над нею устроим мы суд.Не ветер бушует, не буря гудит, -
Жучок над болотом к грачихе летит.
— Извольте, грачиха, явиться на суд —
Осталось двенадцать минут.Двенадцать минут пролетают, спеша,
Влетает грачиха, крылами шурша,
Грачиху сажают за письменный стол,
И пишет жучок протокол.— Скажите, грачиха, фамилью свою.
Давно ли живете вы в нашем краю?
Зачем человечка вы клюнули в глаз?
За это накажем мы вас.Сказала грачиха: — Но я не виновна,
Сама я, грачиха, обижена кровно:
Кривой человечек меня погубил,
Гнездо он мое разорил.— Ах, так! -
Рассердившись, вскричал старичок.
— Ах, так! -
Закачался на нем колпачок.
— Ах, так! -
Загремели железные туфли.
— Ах, так! -
Зашумели над туфлями букли.И пал на колени лгунишка негодный,
И стукнулся лобиком об пол холодный,
И долго он плакал, и долго молил,
Пока его суд не простил.И вот человечек к грачихе идет,
И жмет ее лапку, и слово дает,
Что он никогда, никогда, никогда
Не тронет чужого гнезда.И вот начинается музыка тут,
Жуки в барабанчики палками бьют,
А наш человечек, как будто испанец,
Танцует с грачихою танец.
__________И если случится, мой мальчик, тебе
Увидеть грачиху в высоком гнезде,
И если птенцы там сидят на краю, -
Припомни ты сказку мою.Я сказочку эту не сам написал,
Ее мне вот тот старичок рассказал —
Вот тот старичок, что в часах под стеклом
Качается ночью и днем.— Тик-так! -
Говорит под стеклом старичок.
-Тик-так! -
Отвечает ему колпачок.
— Тик-так! -
Ударяют по камешку туфли.
-Тик-так! -
Повторяют за туфлями букли.Пусть маятник ходит, пусть стрелка кружит
Смешной старичок из часов не сбежит.
Но все же, мой мальчик, кто птицу обидит,
Тот много несчастий увидит.Замрет наше поле, и сад обнажится,
И тысяча гусениц там расплодится,
И некому будет их бить и клевать
И птенчикам в гнезда таскать.И если бы сказка вдруг стала не сказкой,
Пришел бы к тебе человечек с повязкой,
Взглянул бы на сад, покачал головой
И заплакал бы вместе с тобой.
Орел, пустясь из туч, на кролика напал.
Бедняк, без памяти, куда бы приютиться,
На норку жука набежал;
Не норка, щель: ему ли в ней укрыться?
И лапке места нет! Наш кролик так и сяк,
Свернувшися в кулак,
Прилег, дрожит. Орел за ним стрелою,
И хочет драть. Жучок приполз к его ногам:
„Царь птиц! и я, и он — ничто перед тобою!
Но сжалься, пощади! позор обоим нам,
Когда в моей норе невинность растерзаешь!
Он мой сосед, мой кум! мы старые друзья!
Ты сам, мой царь, права гостеприимства знаешь;
Смягчись, или пускай погибну с ним и я!“
Орел с улыбкою надменной,
Ни слова не сказав, толкнул жучка крылом,
Сшиб с места, оглушил. А кума смявши в ком,
Как не бывал! — Жучок жестоко оскорбленной,
В гнездо к орлу! и в миг яички все побил:
Яички, дар любви, надежду, утешенье!
Хотя б одно, хотя б одно он пощадил!
Царь птиц, узря в гнезде такое разоренье,
Наполнил криком лес;
Стенает:
О, ярость! Кто сей враг? Кому отмстить?.. Не знает!
Напрасно сетует: среди пустых небес
Отчаянного стон бесплодно исчезает.
Что делать! до весны утехи отложить.
Гнездо ж повыше свить.
Пришла весна! в гнезде яички! матка села.
Но жук не спит, опять к гнезду, — яичек нет!
Увы! едва ль взглянуть на них она успела!
Страданье выше мер! грустит! противен свет!
И эхо целый год не стихнуло в дубраве!
Отчаянный орел
К престолу Зевса полетел
И мыслит: „Кто дерзнет к седящему во славе
С злодейской мыслью подступить!
Днесь будет бог богов детей моих хранить!
Где место безопасней в мире?
Осмельтесь, хищники, подняться к небесам!“
И яица кладет на Зевсовой порфире.
Но жук — провор и сам,
На хитрости пустился:
Он платье Вечного закапал грязью. Бог —
Который пятнышка на нем терпеть не мог —
Тряхнулся, яйца хлоп! Орел взбесился,
На Зевса окрик: „Я сейчас с небес долой!
Оставлю и тебя, и гром, и нектар твой!
В пустыню спрячусь! Бог с тобою!“ —
Всевышний струсил; звать жучка; жучок предстал;
Что было, где и как, Зевесу рассказал,
И вышло, что орел один всему виною.
Мирить их: кстати ли! и слышать не хотят!
Что ж сделал царь вселенной?
Нарушил ход вещей, от века утвержденной:
С тех пор, когда орлы на яицах сидят,
Род жучий, вместе с байбаками,
Не видя света, скрыт под снежными буграми.