Не гул молвы прошел в народе,
Весть родилась не в нашем роде —
То древний глас, то свыше глас:
«Четвертый век уж на исходе, —
Свершится он — и грянет час!
И своды древние Софии,
В возобновленной Византии,
Вновь осенят Христов алтарь».
Пади пред ним, о царь России, —
И встань — как всеславянский царь!
Слыхали ль вы за рощей глас ночной
Певца любви, певца своей печали?
Когда поля в час утренний молчали,
Свирели звук унылый и простой
Слыхали ль вы?
Встречали ль вы в пустынной тьме лесной
Певца любви, певца своей печали?
Следы ли слез, улыбку ль замечали,
Иль тихий взор, исполненный тоской,
Встречали вы?
Вздохнули ль вы, внимая тихий глас
Певца любви, певца своей печали?
Когда в лесах вы юношу видали,
Встречая взор его потухших глаз,
Вздохнули ль вы?
Что наипаче от правды далеко бывает,
гласу народа мудрый муж то причитает.
Яко что-либо народ обыче хвалити,
то конечно достойно есть хулимо быти.
И что мыслить — суетно, а что поведает,
то никоея правды в себе заключает.
Еже гаждает — дело то весма благое,
а еже ублажает — то бохма есть злое.
В кратце, что-либо хвалит — то неправо в чести.
Мир сей непостоянный весь лежит в прелести.
Не веруй убо гласу общему народа
ищи в деле правды человеча рода.
Слово ветр развевает, а кто тому верит,
безразсудно срамоты мзду себе возмерит.
Пристающих к земли той един бог любезный,
И умам чувствительным всегда он полезный.
Разум, что имать очи живы, прозорливы,
Гласом громким идущих и речьми учтивы
Остановляет; стоя при самом том входе,
Запрещает дорогу, кричит, что есть годе.
Но чувствия его зрак не зрят, ослепленны.
И будучи един он с недруги смертельны
Не может биться. Тако никто его гласа
Не слушает, и всяк там идет без опаса.
Твой глас незримый, как дым в избе.
Смиренным сердцем молюсь тебе.
Овсяным ликом питаю дух,
Помощник жизни и тихий друг.
Рудою солнца посеян свет,
Для вечной правды названья нет.
Считает время песок мечты,
Но новых зерен прибавил ты.
В незримых пашнях растут слова,
Смешалась с думой ковыль-трава.
На крепких сгибах воздетых рук
Возводит церкви строитель звук.
Есть радость в душах — топтать твой цвет,
На первом снеге свой видеть след.
Но краше кротость и стихший пыл
Склонивших веки пред звоном крыл.
Ветров — протяжный глас, снегов —
Мятежный бег
Из отдалений…
Перекосившихся крестов
На белый снег
Синеют тени…
От нежных слез и снежных нег
Из поля веет
Вестью милой…
Лампад
Горенье в ряд
Берез —
Малиновеет
Над могилой…
Часовня бледная
Серебряной главой сметает
Иней, —
Часовня бедная
Серебряной главой — блистает
В сини…
Тяжелый дуб, как часовой,
Печально внемлет
Звукам муки —
Косматый снегами, — в суровый вой
Подъемлет
Руки…
И бросится
Его далекий стон:
Сухим
Порывом…
И носится
Оцепенело он —
Глухим
Отзывом…
И только —
— Вышину
Мутит
В сердитом
Беге
Вьюга…
И только —
— В тишину
Звучит —
Забытый
В снеге —
— Голос друга…
Понесите жалобный мой глас,
Вы к возлюбленной в сей час,
Легки ветры днесь;
Что я весь
От любви сгараю здесь.
Опишите ей мою напасть,
Как мой дух терзает люта страсть,
Что давно ее здесь не видал.
Я весь ум
С тяжких дум,
Омрачивши мысли потерял.
Ах! приди, приди в сей темной лес,
Под густую тень древес,
Покажись опять,
Чтоб престать,
О тебе мне воздыхать.
Я по рощам ходя рвусь стеня,
Иль уже не любишь ты меня,
Возврати мою утеху мне,
Вспомяни,
И взгляни,
Возвращайся с тех мест к сей стране.
К Тебе, о Матерь Пресвятая!
Дерзаю вознести мой глас,
Лице слезами омывая:
Услышь меня в сей скорбный час,
Прийми теплейшие моленья,
Мой дух от бед и зол избавь,
Пролей мне в сердце умиленье,
На путь спасения наставь.
Да буду чужд своей я воли,
Готов для Бога все терпеть.
Будь мне покровом в горькой доле —
Не дай в печали умереть.
Ты всех прибежище несчастных,
За всех молитвенница нас!
О, защити, когда ужасный
Услышу судный Божий глас,
Когда закроет вечность время,
Глас трубный мертвых воскресит,
И книга совести все бремя
Грехов моих изобличит.
Стена Ты верным и ограда!
К Тебе молюся всей душой:
Спаси меня, моя отрада,
Умилосердись надо мной!
К чему невольнику мечтания свободы?
Взгляни: безропотно текут речные воды
В указанных брегах, по склону их русла;
Ель величавая стоит, где возросла,
Невластная сойти. Небесные светила
Назначенным путем неведомая сила
Влечет. Бродячий ветр не волен, и закон
Его летучему дыханью положен.
Уделу своему и мы покорны будем,
Мятежные мечты смирим иль позабудем,
Рабы разумные, послушно согласим
Свои желания со жребием своим -
И будет счастлива, спокойна наша доля.
Безумец! не она ль, не вышняя ли воля
Дарует страсти нам? и не ее ли глас
В их гласе слышим мы? О, тягостна для нас
Жизнь, в сердце бьющая могучею волною
И в грани узкие втесненная судьбою.
Израиль! Жди: глас божий грянет —
Исчезнет рабства тяжкий сон,
И пробудится и воспрянет
Возвеселившийся Сион, — И славу горного владыки
По всей вселенной известят
Твои торжественные клики
И вольных песен звучный склад,
И глас пойдет меж племенами:
‘Се богом полная страна! ‘
Его величьем над странами
Днесь возвеличилась она!
Как ветр несясь от знойной степи,
Срывает льды от знойных вод,
Господь расторгнет наши цепи
И к славе двинет свой народ.
Кто сеял слезы терпеливо
На почву горя и труда,
Тому воздаст благая нива
Обильем сладкого плода.
И хлынут с громами напева
Жнецов ликующих толпы,
Неся от горького посева
Чистейшей радости снопы.
Перед гробницею святой 1
Стою с поникшею главой…
Все спит кругом; одни лампады
Во мраке храма золотят
Столпов гранитные громады
И их знамен нависший ряд.Под ними спит сей властелин,
Сей идол северных дружин,
Маститый страж страны державной,
Смиритель всех ее врагов,
Сей остальной из стаи славной
Екатерининских орлов.В твоем гробу восторг живет!
Он русский глас нам издает;
Он нам твердит о той године,
Когда народной веры глас
Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!» Ты встал — и спас… Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас,
О старец грозный! На мгновенье
Явись у двери гробовой,
Явись, вдохни восторг и рвенье
Полкам, оставленным тобой! Явись и дланию своей
Нам укажи в толпе вождей,
Кто твой наследник, твой избранный!
Но храм — в молчанье погружен,
И тих твоей могилы бранной
Невозмутимый, вечный сон…
Я, Иоанн, ваш брат и соучастник
В скорбях и царстве Господа, был изгнан
На Патмос за свидетельство Христа.Я осенен был духом в днень воскресный
И слышал над собою как бы трубный
Могучий глас: «Я Альфа и Омега».Я обратился, дабы видеть очи
Того, кто говорит, и обратившись,
Я видел семь светильников златых.И посреди их пламенников — мужа,
Подиром облеченного по стану
И в поясе из золота — по персям.Его глава и волосы сияли,
Как горный снег, как белая ярина,
И точно пламень огненный — глаза.Стопы его — халколиван горящий,
Как будто раскаленные в горниле,
И глас его был шумом многих вод.Семь звезд в его деснице, меч струился
Из уст его, и лик его — как солнце,
Блистающее в славе сил своих.И, увидав, я пал пред ним, как мертвый.
Никтоже притекаяй к Тебе, посрамлен
от Тебе исходит, Пречистая Богородице
Дево, но просит благодати и приемлет
дарование к полезному прошению.
<Богородичен 6-го гласа
по тропаре святому>
К Тебе, о Матерь Пресвятая!
Дерзаю вознести мой глас,
Лице слезами омывая:
Услышь меня в сей скорбный час,
Прийми теплейшие моленья,
Мой дух от бед и зол избавь,
Пролей мне в сердце умиленье,
На путь спасения наставь.
Да буду чужд своей я воли,
Готов для Бога все терпеть.
Будь мне покровом в горькой доле —
Не дай в печали умереть.
Ты всех прибежище несчастных,
За всех молитвенница нас!
О, защити, когда ужасный
Услышу судный Божий глас,
Когда закроет вечность время,
Глас трубный мертвых воскресит,
И книга совести все бремя
Грехов моих изобличит.
Стена Ты верным и ограда!
К Тебе молюся всей душой:
Спаси меня, моя отрада,
Умилосердись надо мной!
Позволь, великий Бахус, нынь
Направити гремящу лиру
И во священном мне восторге
Тебе воспеть похвальну песнь! Внемли, вселенная, мой глас,
Леса, дубровы, горы, реки,
Луга, и степь, я тучны нивы,
И ты, пространный океан! Тобой стал новый я Орфей!
Сбегайтеся на глас мой, звери,
Слетайтеся ко гласу, птицы,
Сплывайтесь, рыбы, к верху вод! Крепчайших вин горю в жару,
Во исступлении пылаю:
В лучах мой ум блистает солнца,
Усугубляя силу их.Прекрасное светило дня
От огненныя колесницы
В Рифейски горы мещет искры,
И растопляется металл.Трепещет яростный Плутон,
Главу во мраке сокрывает:
Из ада серебро лиется,
И золото оттоль течет.Уже стал таять вечный лед,
Судам дорогу отверзая:
На севере я вижу полдень,
У Колы — Флору на лугах.Богини, кою Актеон
Узрел, несчастливый, нагую,
Любезный брат! о сын Латоны!
Любовник Дафны! жги эфир! А ты, о Семелеин сын,
Помчи меня к Каспийску морю!
Я Волгу обращу к вершине
И, утомленный, лягу спать!
Что, когда б одни влачились
Мы дорогою земной
И нигде на ней не льстились
Повстречать души родной?..
И от странствия, друзья,
Отказался б лучше я!
Что тогда красы творенья
В наших были бы глазах?
На источник наслажденья
Мы смотрели бы в слезах!
И веселья милый глас
Был бы жалобен для нас!
Кто б отрадными устами
Нам „терпение“ сказал?
Кто б нас братскими руками
Утомленных поддержал?
Кто б в опасный, страшный час
Был покров и щит для нас?
И безрадостно б, уныло
Наша вся дорога шла!..
Отчего ж нам жить так мило?
Чем дорога весела?
О! друзья! то сердца глас:
Провожают братья нас!
Восстань, пророк, и виждь, и внемли.
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли.
Глаголом жги сердца людей.
А.С. Пушкин
Я прожил жизнь в скитаниях без сроку.
Но и теперь еще сквозь грохот дней
Я слышу глас, я слышу глас пророка:
«Восстань! Исполнись волею моей!»
И я встаю. Бреду, слепой от вьюги,
Дрожу в просторах Родины моей.
Еще пытаясь в творческой потуге
Уже не жечь, а греть сердца людей.
Но заметают звонкие метели
Мои следы, ведущие в мечту,
И гибнут песни, не достигнув цели.
Как птицы замерзая на лету.
Россия, Родина, страна родная!
Ужели мне навеки суждено
В твоих снегах брести изнемогая.
Бросая в снег ненужное зерно?
Ну что ж… Прими мой бедный дар, Отчизна!
Но, раскрывая щедрую ладонь,
Я знаю, что в мартенах коммунизма
Все переплавит в сталь святой огонь.
Тише, тише, ветры, вейте,
Благовонием дыша;
Пурпуровым златом рдейте,
Воды, долы! — и душа,
Спящая в лесах зеленых,
Гласов, эхов сокровенных,
Пробудися светлым днем:
Встань ты выше, выше холм!
В лучезарной колеснице
От востока Феб идет;
Вниз с рамен по багрянице
В кудрях золото течет;
А от лиры сладкострунной
Божий тихий глас перунной
Так реками в дол падет,
Как с небес лазурных свет.
Утренней зари прекрасной,
Дней веселых светлый царь!
Ты, который дланью властной
Сыплешь свет и жизнь на тварь,
Правя легкими вожжами,
Искрометными конями
Обтекаешь мир кругом,
Стань пред нас своим лицом!
Воссияй в твоей короне,
Дав луне и лику звезд,
На твоем отдельном троне,
Твой лучистый, милый свет!
Стань скорей пред жадны взоры,
Да поют и наши хоры
Радостных отца сынов
Славу, счастье и любовь!
Презрев и голос укоризны,
И зовы сладостных надежд,
Иду в чужбине прах отчизны
С дорожных отряхнуть одежд.
Умолкни, сердца шепот сонный,
Привычки давной слабый глас,
Прости, предел неблагосклонный,
Где свет узрел я в первый раз!
Простите, сумрачные сени,
Где дни мои текли в тиши,
Исполнены страстей и лени
И снов задумчивых души.
Мой брат, в опасный день разлуки
Все думы сердца — о тебе.
В последний раз сожмем же руки
И покоримся мы судьбе.
Благослови побег поэта
где-нибудь в волненье света
Мой глас воспомни иногда
Умолкнет он под небом дальным
сне,
Один печальным
Угаснет в чуждой стороне.
Настанет час желанный,
И благосклонный славянин
К моей могиле безымянной…
Гармонией небесных сфер
И я заслушивался прежде,
Но ты сказал мне: «Люцифер!
Внемли земной моей надежде.
Сойди ко мне в вечерний час,
Со мной вблизи лесной опушки
Побудь, внимая томный глас
В лесу взывающей кукушки.
Я повторю тебе слова,
Земным взлелеянные горем.
Томясь тоской, не раз, не два
Я поверял их тихим зорям.
К твоим устам я вознесу
Мои вечерние отравы
И эту бедную росу,
Слезой ложащуюся в травы».
И я пришёл в вечерний час,
С тобой, вблизи лесной опушки
Стоял, внимая томный глас
В лесу взывающей кукушки.
Закат был нежно тих и ал,
Поля вечерние молчали,
И я с волнением внимал
Словам земной твоей печали.
Когда в словах звучал укор, —
О, где вы, пламенные лики! —
Клонился твой усталый взор
К цветкам ромашки и гвоздики.
И я к земле твоей приник,
Томясь тоской твоею вешней, —
Да омрачится горний лик!
Да будет сила в скорби здешней!
Гармония небесных сфер
Да будет сказкою земною!
Я — свет земли! Я — Люцифер!
Люби Меня! Иди за Мною!
Брат некий в обители смиренно живяше
и без прекословия началных слушаше.
Тамо близ бяше блато, во нем же живяху
многи жабы и воплем своим досаждаху
Молящымся иноком. Такожде случися
жабам кричати, егда жертва приносися.
Началник, не претерпев, инока послаше,
да велит им молчати ему завещаше
3.
Се же рече смеяся,— а брат послушливый,
в правду посланна себе быти помысливый,
Иде к жабам и рече: «Именем Христовым
завещаю вам, жабы, не быти таковым.
Престаните отселе досадно кричати!»
Оттоле гласа тамо жаб не бе слышати.
Ныне же человеци во церкви стояще,
молбы си при безкровной жертве приносяще
Многим глаголанием досады творяют;
речеши ли молчати: никако слушают,
Еще огорчившеся хулят иерея,
обличения злобы не любят своея.
Наипаче щекочут язычныя бабы,
досаждающе паче, неже овы жабы.
Тщитеся убо, бабы, жабы подражати,
во время жертв духовных глас свой удержати!
В стране, где Юлией венчанный
И хитрым Августом изгнанный
Овидий мрачны дни влачил,
Где элегическую лиру
Глухому своему кумиру
Он малодушно посвятил,
Далече северной столицы
Забыл я вечный ваш туман,
И вольный глас моей цевницы
Тревожит сонных молдаван.
Все тот же я — как был и прежде;
С поклоном не хожу к невежде,
С Орловым спорю, мало пью,
Октавию — в слепой надежде —
Молебнов лести не пою.
И дружбе легкие посланья
Пишу без строгого старанья.
Ты, коему судьба дала
И смелый ум и дух высокой,
И важным песням обрекла,
Отраде жизни одинокой;
О ты, который воскресил
Ахилла призрак величавый,
Гомера музу нам явил
И смелую певицу славы
От звонких уз освободил, —
Твой глас достиг уединенья,
Где я сокрылся от гоненья
Ханжи и гордого глупца,
И вновь он оживил певца,
Как сладкий голос вдохновенья.
Избранник Феба! твой привет,
Твои хвалы мне драгоценны;
Для муз и дружбы жив поэт.
Его враги ему презренны —
Он музу битвой площадной
Не унижает пред народом;
И поучительной лозой
Зоила хлещет — мимоходом.
Покину мир — среди могил
Влачить мне долгое изгнанье!
Покину мир — я в нем забыл
Свое высокое призванье!
Не блеск его, не суеты
Во мне глас неба заглушали:
Меня томят мои мечты,
Мои мечты меня убили!
Мне память в казнь! передо мной
Витает образ вечно-милый —
Любовью грешной и тоской
Душа томится, гаснут силы...
Но я разрушу тяжкий плен,
Я жизнь найду во тьме могилы
И вольность среди мрачных стен.
Там вновь душа молиться станет,
Вдали от бурь созреет плод —
И падший дух опять воспрянет,
И небо в грудь мою сойдет.
Я понесу святое иго,
Я тьмы стерплю мучений, зол;
Согнусь под тяжкою веригой...
Но небо даст мне свой глагол.
Тогда покину мрак гробовый,
Тогда явлюсь перед людей —
И грянет глас судьбы суровый,
Как гром над бездною морей.
Глагол небес прейдет пучины,
И тьмы во прах пред ним падут,
Главы преклонят властелины,
Рабы свободу обретут.
Родству приязни нежной
Мы глас приносим сей,
В ней к счастью путь надежный,
Вся жизнь и сладость в ней.
Хоть чужды нам искусства
С приятством говорить,
Но сердца могут чувства
Дар тщетный заменить.
Из благ богатых света,
Усердьем лишь одним,
Чем можем в детски лета,
Мы праздник сей почтим.
Весны в возобновленье!
Средь рощей, средь полей
Так птички возвращенье
Поют цветущих дней.
Увы! теперь природы
Уныл, печален вид;
Хлад зимней непогоды
Небесный кров мрачит.
И в ведро и в ненастье
Гнетут печали злых, —
Но истинное счастье
Нигде, как в нас самих.
Смотрите, как сияет
Во всех усердья дух,
Как дышит все, блистает
Веселостью вокруг.
Средь грозных бурь смятений,
Хоть гром вдали шумит,
Душевных наслаждений
Ничто не возмутит.
Хоть время невозвратно
Всех благ лишает нас,
Увы! хоть слишком внятно
Судеб сей слышен глас, —
О пусть всегда меж нами
Жизнь ваша лишь течет,
И дружба под цветами
Следы сокроет лет.
Ни рыжая брада, ни радость старых лет,
Ни дряхлая твоя супруга,
Ни кони не спасли от тяжкого недуга…
И Агафона нет!
Потух, как от копыт огонь во мраке ночи,
Как ржанье звучное усталого коня!..
О, небо! со слезой к тебе подемлю очи
И, бренный, не могу не вопросить тебя:
Ужель не вечно нам вожжами править можно
И счастие в вине напрасно находить?
Иль лучшим кучерам жить в мире лучшем должно.
А нам с худыми быть!..
Увы! не будешь ты потряхивать вожжею;
Не будешь лошадей бить плетию своею;
И, усом шевеля, по-русски их бранить;
Уже не станешь ты и по воду ходить!
Глас молодецкий не прольется,
И путник от тебя уж не зажмет ушей,
И при сияньи фонарей
Уж глас форейтора тебе не отзовется,
И ах! Кузьминишна сквозь слез не улыбнется!
Умолкло все с тобой! Кухарки слезы льют,
Супруга, конюхи венки из сена вьют,
Глася отшедшему к покою:
«Когда ты умер — черт с тобою!»
Вчера, идя ко сну, я вдруг взглянул в зерцало,—
Взглянул и оробел:
И в длинной бороде седых волос немало,
И ус отчасти бел.
Не смерть меня страшит: я, как Кутузов, смело
Обнять ее готов, —
Почто же трепещу пред каждой нитью белой
Презренных сих власов?
Иль я славянофил? Отнюдь! Но в глас народный
Я верю, как они,
А оный глас — увы! — душе моей свободной
Сулит плохие дни.
«Когда в твоей браде, — я слушаю тревожно, —
Блеснуло серебро,
Душевный мир сберечь тебе уж невозможно:
Ты беса жди в ребро!»
Умолкнул вещий глас. — Тоскою беспредметной,
Как встарь, душа полна.
Не бес один, не пять в моем ребре несчастном,
А легион чертей…
Ужель и мне искать в сем кризисе ужасном
Спасительных свиней?
И вот опять звенит, но не в ушах, а сбоку.
Вот и слова слышны:
«Всего-то отдохнуть тебе мы дали сроку
Одну иль две весны.
А ты уж возомнил, что с тульским архиереем
Сравнялся простотой.
В противном убедить мы средства все имеем…
Любезнейший, постой!»
Что дальше слышал я, что увидал в мечтанье,
Во сне что испытал, —
Рассказывать тебе не стану в назиданье:
Ты сущность угадал.
1890-е годы
Я не скажу тебе, поэт,
Что греет грудь мою так живо,
И не открою сердца, — нет!
И поэтически, игриво
Я гармоническим стихом,
В томленьи чувств перегорая,
Не выскажу тебе о том,
Чем дышит грудь полуживая,
Чем движет мыслию во мне,
Как глас судьбины, глас пророка
И часто, часто в тишине
Огнем пылающего ока
Так и горит передо мной!
О, как мне жизнь тогда светлеет!
Мной все забыто — и покой
В прохладе чувств меня лелеет.
За этот мир я б все отдал,
За этот миг я бы не взял
И гурий неги Гаафица —
Он мне нужнее, чем денница,
Чем для рожденного птенца
Млеко родимого сосца!
Так… Не испытывай напрасно,
Поэт, волнения души
И искры счастия прекрасной
В ее начале не туши!
Она угаснет — и за нею
Мои глаза закрою я,
Но за могилою моею
Еще услышишь ты меня.
Лишь с гневом яростного мщенья
Она далеко перейдет,
А все врага найдет
В веках, грядущих поколеньях!
Зачем на меня ты и глупость, и злобу,
Плетнев, вызываешь нескромной хвалой?
К чему величаешь любовью бессмертных
Простого певца?
Так, были мгновенья ниспосланы Фебом:
Я плавал в восторгах, я небом дышал!
Я пел — и мне хором, веселые, вторить
Любили друзья.
Я пел — но в то время роскошная младость
Мне жизнь озаряла волшебным лучом:
Я веровал в счастье, я жаждал любови,
Я славой горел!
И опыт суровый смирил обольщенья,
Мой взор прояснился; но скрылись мечты,
За ними и счастье, и прелесть любови,
И славы призрак.
Как слушал Лаертид, привязанный к мачте,
Волшебные песни Скиллийских сирен
И тщетно к ним рвался — упрямые верви
Держали его, —
Так я, твоей лирой печально пленяясь,
Вотще порываюсь к святым высотам,
Знакомым бывало, и в робкие струны
Напрасно звучу.
Напрасно у неба прошу вдохновений:
Мне путь на родную страну возбранен,
И глас мой подобен унылому гласу
Жестоким стрелком
Подстреленной птицы, когда завывают
Осенние ветры и к теплым странам
Веселою стаей при кликах несутся
Подруги ее.
Катакомбы Св. Иоанна в Сицилии.
Печальный памятник минувших поколений,
Обитель, чуждая забот!
Сюда ни темный гул великих преступлений,
Ни славы громкий клик случайно не дойдет.
Здесь не волнуется под сводами забвенья,
Ни сердце пылкое—горнило светлых дум,
Ни мысль, парящая над мраком заблужденья,
Ни всеобемлющий, всесоздающий ум.
Здесь все—лишь пыли горсть, один ничтожный остов,
В котором и мудрец признать не в силах лет;
Минутный царь земли теперь жилец погоста,
Унес ли тень с собой, того чем льстил так свет!
Но в пышной надписи, изеденной годами,
И здесь он суеты своей забыть не мог!…
Здесь с кротким голубем и маслины ветвями,
Стоит язычества давно забытый бог.
При тусклом факеле разверзлася пещера,
В ней тянется костей необозримый ряд.
Во дни гоненья здесь приют искала Вера,
И к небу поднят был молящий небо взгляд.
Толпились верные вкруг теснаго налоя,
Глас утешения по сводам пробегал,
И там, где человек вверял земле земное,
Сосуд безсмертия надеждой озарял.
Вот череп точит червь; вокруг меня обломки;
Под твердою ногой кость хрупкая хрустит.
Прийдет чреда и нам, когда замрет глас звонкий,
Когда улыбка с уст, и жизнь с очей слетит,
По хладным остовам холодные потомки
Пройдут, и мысль о нас их дум не оживит.
Приветствована вновь поэтом
Была я, как в моей весне;
И год прошел, — сознаться в этом
И совестно, и грустно мне.
Год — и в бессилии ленивом
Покоилась душа моя,
И на далекий глас отзывом
Здесь не откликнулася я!
Год — и уста мои не знали
Гармонии созвучных слов,
И думы счастья иль печали,
Мелькая мимо, не блистали
Златою ризою стихов.
Кипела чаще даром неба
Младая грудь: была пора,
Нужней насущного мне хлеба
Казалась звучных рифм игра;
В те дни прекрасными строфами
Не раз их прославляли вы,
Когда явились между нами
Впервой, счастливый гость Москвы.
Я помню это новоселье,
Весь этот дружный, юный круг,
Его беспечное веселье,
Неограниченный досуг.
Как много все свершить хотели
В благую эту старину!
Шел каждый, будто к верной цели,
К неосязаемому сну —
И разошлись в дали туманной.
И полдня наступает жар —
И сердца край обетованный
Как легкий разлетелся пар!
Идут дорогою заветной;
Пускай же путники порой
Услышат где-то глас приветный,
«Ау» знакомый за горой!
Не много вас, одноплеменных,
Средь шума алчной суеты,
Жрецов коленопреклоненных
Перед кумиром красоты!
И первый пал! — и в днях расцвета
Уж и другой лечь в гроб успел!..
Да помнит же поэт поэта
В час светлых дум и стройных дел!
Переносяся в край из края,
Чрез горы, бездны, глушь и степь,
Да съединит их песнь живая,
Как электрическая цепь!
И я узрел: отверста дверь на небе,
И прежний глас, который слышал я,
И звук трубы, гремевшей надо мною,
Мне повелел: войди и зри, что будет.И дух меня мгновенно осенил.
И се — на небесах перед очами
Стоял престол, на нем же был Сидящий.И сей Сидящий, славою сияя,
Был точно камень яспис и сардис,
И радуга, подобная смарагду,
Его престол широко обняла.И вкруг престола двадесять четыре
Других престола было, и на каждом
Я видел старца в ризе белоснежной
И в золотом венце на голове.И от престола исходили гласы,
И молнии, и громы, а пред ним —
Семь огненных светильников горели,
Из коих каждый был Господний Дух.И пред лицом престола было море,
Стеклянное, подобное кристаллу,
А посреди престола и окрест —
Животные, число же их четыре.И первое подобно было льву,
Тельцу — второе, третье — человеку,
Четвертое — летящему орлу.И каждое из четырех животных
Три пары крыл имело, а внутри
Они очей исполнены без счета
И никогда не ведают покоя,
Взывая к Славе: Свят, Свят, Свят, Господь,
Бог Вседержитель, Коий пребывает
И был во веки века и грядет! Когда же так взывают, воздавая
Честь и хвалу Живущему вовеки,
Сидящему во славе на престоле,
Тогда все двадесять четыре старца
Ниц у престола падают в смиренье
И, поклоняясь Сущему вовеки,
Кладут венцы к престолу и рекут: «Воистину достоин восприяти
Ты, Господи, хвалу, и честь, и силу
Затем, что все Тобой сотворено
И существует волею Твоею!»
О ты, при токах Иппокрены,
Парнасский сладостный певец,
Друг Талии и Мельпомены,
Театра русского отец,
Изобличитель злых пороков,
Расин полночный, Сумароков!
Твоей прелестной глас свирели,
Твоей приятной лиры глас
Моею мыслью овладели,
Пути являя на Парнас:
Твоим согласием пленяясь,
Пою и я, воспламеняясь.
И се твоим приятным тоном
И жаром собственным влеком,
Спознался я со Аполлоном
И музам сделался знаком;
К Парнасу путь уже мне сведом,
Твоим к нему иду я следом.
И так, как тихому зефиру,
Тебе вослед всегда лечу,
Тобой настроенную лиру
Я худо строить не хочу;
Всегда мне вкус один приятен,
Который важен, чист и внятен.
Но вкусы всех воспеть не можно,
Они различны у людей:
Прадон предпочитаем ложно
Расину «Федрой» был своей;
Но что? Прадонов вкус скончался,
Расин победой увенчался.
Не пышность — во стихах приятство;
Приятство в оных — чистота,
Не гром, но разума богатство
И важны речи — красота.
Слог должен быть и чист, и ясен:
Сей вкус с природою согласен.
Я стану слог распоряжати
Всегда по вкусу одному
И тем природе подражати,
Тебе и здравому уму.
Случайны вкусы все суть ломки
И не дойдут они в потомки.
(Из «Фауста» Гете)
ИИ
«Кто звал меня?» —
«О страшный вид!»
— «Ты сильным и упрямым чаром
Мой круг волшебный грыз недаром —
И днесь...» —
«Твой взор меня мертвит!»
— «Не ты ль молил, как исступленный,
Да узришь лик и глас услышишь мой?
Склонился я на клич упорный твой —
И се предстал!.. Какой же Страх презренный
Вдруг овладел, титан, твоей душой?..
Та ль эта грудь, чья творческая Сила
Мир целый создала, взлелеяла, взрастила
И в упоении отваги неземной,
С неутомимым напряженьем
До нас, Духов, возвыситься рвалась?
Ты ль это, Фауст? И твой ли был то глас,
Теснившийся ко мне с отчаянным моленьем?
Ты — Фауст? Сей бедный, беспомощный прах,
Проникнутый насквозь моим вдхновеньем,
Во всех души своей дрожащей глубинах?..»
— «Не удручай сим пламенным презреньем
Главы моей! — не склонишь ты ея!
Так, Фауст Я! Дух, как ты! твой равный Я!..»
— «Событий бурю и вал судеб,
Вращаю я,
Вздвигаю я,
Вею здесь, вею там, и высок и глубок!
Смерть и Рожденье, Воля и Рок,
Волны в боренье —
Стихии во пренье —
Жизнь в измененье —
Вечный единый поток!..
Так шумит на стану моем ткань роковая,
И Богу прядется риза живая!..»
— «Каким сродством неодолимым,
Бессмертный Дух! Влечешь меня к себе!»
— «Лишь естеством, тобою постижимым,
Подобен ты — не мне!..»
(Отрывок)Какой огонь тогда блистал
В душе моей обвороженной,
Когда я звучный глас внимал,
Твой глас, о бард священный,
Краса певцов, великий Оссиан!
И мысль моя тогда летала
По холмам тех счастливых стран,
Где арфа стройная героев воспевала.
Тогда я пред собою зрел
Тебя, Фингал непобедимый,
В тот час, как небосклон горел,
Зарею утренней златимый;
Как ветерки игривые кругом
Героя тихо пролетали,
И солнце блещущим лучом
Сверкало на ужасной стали.
Я зрел его: он, на копье склонясь,
Стоял в очах своих с грозою,
И вдруг на воинство противных устремясь,
Все повергал своей рукою.
Я зрел, как, подвиг свой свершив,
Он восходил на холм зеленый
И, на равнину взор печальный обратив,
Где враг упал, им низложенный,
Стоял с поникшею главой,
В доспехах, кровию омытых.
Я шлемы зрел, его рассечены рукой,
Зрел горы им щитов разбитых!..Соревнователь просвещения и благотворения, 1819, ч. VI. Ќ 4, с. 92-9
3.
«Послание к Кулибину» явилось первым выступлением в печати поэта Николая Михайловича Языкова (1803-1846). Появившееся в журнале Вольного общества любителей российской словесности, стихотворение сопровождалось примечанием: «Общество в поощрение возникающих дарований молодого поэта, воспитанника Горного кадетского корпуса, помещает стихи сии в своем журнале». Позднее, в 1824 г., Языков был принят в члены Вольного общества по рекомендации К.Ф. Рылеева. Возможно, мотив воображаемого полета в край Оссиана был подсказан Языкову стихотворением К.Н. Батюшкова «Мечта» (см. выше, с. 449). Юношеское увлечение Языкова Оссианом наложило в дальнейшем некоторый отпечаток на его ранние патриотические стихотворения на темы из отечественной истории: «Песнь барда во время владычества татар в России» (1823), «Баян к русскому воину» (1823) и др. Кулибин Александр Иванович (1800-1837), сын известного механика-самоучки И.П. Кулибина, был соучеником Языкова по Горному кадетскому корпусу и ближайшим другом в то время.
Клянусь горячими, степными скакунами,
что задыхаются на бешеном бегу
и брызжут искрами, взметая пыль волнами,
и утром близятся к беспечному врагу!
Клянусь, отвека мир Творцу неблагодарен.
он жажду низких благ отвека затаил,
но близок трубный день… И страшно-лучезарен
уж к миру близится печальный Азраил.
Но близок трубный день… и вдруг помчатся горы
быстрее стада коз и легче облаков,—
день облекающий, как огненный покров,
оденет все тела, и все погасит взоры!
Вдруг закипят моря, как дно огромных чаш,
по-человечески вдруг зарыдают звери,
восстанут заживо закопанные дщери,
и душу каждую постигнет темный страж.
И станет вдруг земля лишь горстью жалкой пыли.
и трубный глас совьет, как свиток, небеса,
кипящий гной и кровь прольются, как роса,
чтоб вновь отверженцы о Боге возопили!
И вдруг земля из недр все трупы изрыгнет,
и трубный глас прервет вращенье зодиаков,
и расщепит луну, и солнца диск согнет
и бросит на землю двенадцать звездных знаков.
И, пробужден трубой, к нам выйдет из мечети
зверь с головой быка, лохматой грудью льва
и шеей страуса, в рогов оленьих сети
оденется его бычачья голова.
Мыча, он каждого настигнет на пути,
помчится бешено, чтоб по словам закона
в миг Моисеев жезл с печатью Соломона
к престолу Судии послушно донести.
В тот День немногие да внидут в вечный свет,
возлягут меж чинар божественного сада,
где нега тихая, прохладная услада,
мерцание очей и золотых браслет.
Вот глас последнего страданья!
Внимайте: воля мертвеца
Страшна, как голос прорицанья.
Внимайте: чтоб сего кольца
С руки холодной не снимали; —
Пусть с ним умрут мои печали
И будут с ним схоронены.
Друзьям — привет и утешенье!
Восторгов лучшие мгновенья
Мной были им посвящены.
Внимай и ты, моя богиня!
Теперь души твоей святыня
Мне и доступней и ясней —
Во мне умолкнул глас страстей,
Любви волшебство позабыто,
Исчезла радужная мгла,
И то, что раем ты звала,
Передо мной теперь открыто.
Приближься! вот могилы дверь,
И все позволено теперь —
Я не боюсь суждений света.
Теперь могу тебя обнять
Теперь могу тебя лобзать.
Как с первой радостью привета
В раю лик ангелов святых
Устами чистыми лобзали,
Когда бы мы в восторге их
За гробом сумрачным встречали…
Но эту речь ты позабудь —
В ней тайный ропот исступленья:
Зачем холодные сомненья
Я вылил в пламенную грудь?
К тебе одно, одно моленье! —
Не забывай… прочь уверенья!
Клянись… Ты веришь, милый друг,
Что за могильным сим пределом
Душа моя простится с телом
И будет жить, как вечный дух,
Без образов, без тьмы и света,
Одним нетлением одета.
Сей дух, как вечно бдящий взор,
Твой будет спутник неотступной,
И если памятью преступной
Ты изменишь… Беда! с тех пор
Я тайно облекусь в укор;
К душе прилипну вероломной,
В ней пищу мщения найду
И будет сердцу грустно, томно,
А я, как червь, не отпаду.