Да памятует то, Европа и вселенна,
Кем честь на месте сем для Нимф определенна,
Котору возвестил Бальтийский миру вал,
Монаршей мудростью то Бетской основал.
Напрасно ахнула Европа,
Не унывайте, не беда!
От петербургского потопа
Спаслась Полярная звезда.
Бестужев, твой ковчег на бреге!
Парнаса блещут высоты;
И в благодетельном ковчеге
Спаслись и люди и скоты.
Не станет ни Европы, ни Америки,
Ни Царскосельских парков, ни Москвы —
Припадок атомической истерики
Все распылит в сияньи синевы.Потом над морем ласково протянется
Прозрачный, всепрощающий дымок…
И Тот, кто мог помочь и не помог,
В предвечном одиночестве останется.
1.
Отчего буржуи сидят у Европы на шее?
2.
Отчего на фабриках капиталист, а не завком?
3.
Оттого, что вожди рабочих в Европе не за оружие взяться зовут,
4.
а только чешут языком.
5.
И нам на шею сядут воры,
6.
если станем слушать меньшевистские разговоры.
1.
Если на Европу надеяться — пронадеешься сто лет
2.
и умрешь, от надежд исхудав, как скелет.
3.
Если на благотворителя понадеешься, что языком вертит, —
4.
тоже пронадеешься до самой смерти.
5.
Надейтесь только на силу свою,
6.
и выйдем победителями в голодном бою.
1.
Товарищи! Почему в Европе до сих пор нет Советов, а буржуи у власти?
2.
Потому что там примазались к рабочим меньшевики-реформисты.
3.
Три короба наобещает такой рабочему, а глядишь, на деле, буржую — друг истый.
4.
Запомните это, товарищи! Единственная ваша рабочая партия — коммунисты.
Похищение Европы
О юноша! сей бык
Мне кажется Юпитер:
Несет он на спине
Своей жену сидонску,
Преходит Океан
И волны разделяет
Копытами в пути.
Другому бы из стада
Ушедшему быку
Не переплыть пучины.
Но то Юпитер сам!
Европа движется… Над ней
Громады черных туч нависли.
Там жизнь всецело у людей
Обречена труду и мысли.А мы в родных своих степях,
Храня преданья вековые,
Живем, как пташки в небесах
Иль как лилеи полевые.
Нет хлеба — мы кору едим;
Сгорит изба — ночуем в поле;
Обидит кто-нибудь — молчим,
Во всем предавшись Божьей воле.
1.
У рабочих Европы от ярма на шее пена,
2.
а Шейдеманы и Каутские Второго Интернационалауспокаивают их: «Не возмущайтесь, освободитесь постепенно».
3.
Смирились, подавили рабочие ропот.И стонет под капиталистами пролетарская Европа.
4.
Пролетарии, не стойте, глазки пуча,
5.
идите в ряды мирового Всевобуча.
6.
Чтоб петля не стала у́же,
7.
пролетарии Европы, беритесь за оружие.
8.
И тогда, знамена взвивши а́ло, объединясь под сводом III Интернационала,
9.
пролетариат стеною станет, непобедим, и власть буржуев рассеется, как дым.
Где камня слава, тепло столетий?
Европа — табор. И плачут дети.
Земли обиды, гнездо кукушки.
Рассыпан бисер, а рядом пушки.
Идут старухи, идут ребята,
Идут на муки кортежи статуй,
Вздымая корни, идут деревья,
И видно ночью — горят кочевья.
А дом высокий, как снег, растаял.
Прости, Европа, родной Израиль!
Как средиземный краб или звезда морская,
Был выброшен водой последний материк.
К широкой Азии, к Америке привык,
Слабеет океан, Европу омывая.
Изрезаны ее живые берега,
И полуостровов воздушны изваянья;
Немного женственны заливов очертанья:
Бискайи, Генуи ленивая дуга.
Завоевателей исконная земля,
Европа, в рубище Священного Союза;
Пята Испании, Италии Медуза
И Польша нежная, где нету короля;
Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта
Гусиное перо направил Меттерних —
Впервые за сто лет и на глазах моих
Меняется твоя таинственная карта!
Шумя, Европу обняла война,
Глася: «Мир хижинам и гибель тронам!»
Пусть эта брань потом Наполеоном,
В дыму побед, была усмирена.
Навек осталась вскрытой глубина;
Над ней теперь гудело вещим звоном —
Все то, об чем шептали лишь ученым
Намеки книг в былые времена.
Ваграм и Дрезден, Аустерлиц и Иена,
Вы — двух начал таинственная смена;
Толпе открыли вы свободный путь.
Народ рванулся ветром тайн дохнуть…
Но не давал дышать им в полной мере
Все ж топот армий, гулы артиллерий.
Румянцов! Я тебя хвалити хоть стремлюся,
Однако не хвалю, да только лишь дивлюся.
Ты знаешь, не скажу я лести ни о ком,
От самой юности я был тебе знаком,
Но ты отечество толико прославляешь,
Что мя в безмолвии, восхитив, оставляешь.
Не я — Европа вся хвалу тебе плетет.
Молчу, но не молчит Европа и весь свет,
Вильгельм II, германский император,
Хотел давно Европу покорить.
Он подал знак, — и брат пошел на брата,
Рубя сплеча. Живи, кто может жить!
А жить теперь — вопрос самозащиты:
Кто хочет жить, будь доблестным бойцом!
Да будут вечной славою покрыты
Идущие на недруга с мечом!
Запомните, идущие от клена,
От рыбных рек, от матери-сохи:
Кощунственно играть в Наполеона, —
Им надо быть! — вот в том-то и грехи.
Да, тяжело забыть сестру и брата,
Уют семьи и таинства любви…
Он должен пасть, германский император,
Вильгельм II: кто хочет жить, живи!
О, дочерь блудная Европы!
Зимы двадцатой пустыри
Вновь затопляет биржи ропот,
И трубный дых, и блудный крик.Пуховики твоих базаров
Архимандрит кропит из туч,
И плоть клеймит густым нагаром
Дипломатический сургуч.Глуха безрукая победа.
Того ль ты жаждала, мечта,
Из окровавленного снега
Лепя сурового Христа? И то, что было правдой голой,
Сумели вымыслом обвить.
О, как тоски слабеет молот!
О, как ржавеет серп любви! От Господа-Заимодавца
До биржевого крикуна —
И ты, презревшая лукавство,
Лукавить вновь обречена.Но всё ж еще молчат горнисты —
Властители и мудрецы, —
Что если жара новый приступ
Взнесет Кремлевские зубцы? Так в Октябре узревший пламень —
Строителя небывший лик —
Не променяет новый камень
На эти ризницы земли.
Год минул, но Армения родная
По-прежнему томится и грустит.
Из свежей раны кровь бежит, стекая,
И каждый день ей бедами грозит.
Все горе наше, муки и стенанья,
Все наши слезы жгучие, печаль
Ни в ком не возбуждали состраданья,
Европе просвещенной нас не жаль.
И мать — Армения, как агнец новый,
Вновь отдана на жертву палачам.
Славянской цепи разрубив оковы,
Армян сковали крепче по рукам.
Зачем? — Пускай Европа отвечает,
Что с нами так безжалостна была,
Она невинность нашу подтверждает
И, как Пилат врагу, нас предала.
В Азии, в Европе ли
Родился озноб —
Только даже в опере
Кашляют взахлёб.Не поймёшь, откуда дрожь, — страх ли это, грипп ли?
Духовые дуют врозь, струнные — урчат,
Дирижёра кашель бьёт, тенора охрипли,
Баритоны запили, и басы молчат.Раньше было в опере
Складно, по уму,
И хоть хору хлопали —
А теперь кому?! Не берёт и верхних нот и сопрано-меццо,
У колоратурного — не бельканто — бред!
Цены резко снизились до рубля за место.
Словом, всё понизилось и сошло на нет.Сквозняками в опере
Дует, валит с ног,
Как во чистом во поле
Ветер-ветерок.Партии проиграны, песенки отпеты,
Партитура съёжилась, и софит погас.
Развалились арии, разошлись дуэты,
Баритон — без бархата, без металла — бас.Что ни делай — всё старо,
Гулок зал и пуст.
Тенорово серебро
Вытекло из уст.Тенор в арье Ленского заорал: «Полундра!» —
Буйное похмелье ли, просто ли заскок?
Дирижёра Вилькина мрачный бас-профундо
Чуть едва не до смерти струнами засёк.
Остались — монументов медь,
Парадов замогильный топот.
Грозой обломанная ветвь,
Испепеленная Европа! Поникла гроздь, и в соке — смерть.
Глухи теперь Шампани вина.
И Вены тлен, Берлина червь —
Изглоданная сердцевина.Верденских иль карпатских язв
Незарастающие плеши.
Посадит кто ветвистый вяз,
Дабы паломника утешить? В подземных жилах стынет кровь,
И колосится церковь смерти,
И всё слабей, всё реже дробь
Больного старческого сердца.О, грустный куст, ты долго цвел
Косматой грудью крестоносца,
Звериным рыком карманьол,
И на Психее каплей воска.Светлица девичья! Навек
Опустошенная Европа!
Уж человечества ковчег
Взмывают новые потопы.Урал и Анды. Темный вождь
Завидел кровли двух Америк.
Но как забыть осенний дождь,
Шотландии туманный вереск?
Еще кровавого потопа
Не подымался буйный вал,
Зловещий призрак над Европой
Войны великой не вставал, —Сбирали — Франция искусства
И Англия — наук плоды,
И человеческие чувства
Казались немцам не чужды.Отчизна древняя бельгийцев
Культурой мирною цвела, —
Но меч уже точил убийца,
Чтобы занесть из-за угла.И час великой бури грянул,
И долы кровью залиты.
Что ж неожиданно увянул
Венец германской мощи, ты? Горит Лувен незащищенный,
Разрушен древний Шантильи.
Но где немецкий флот хваленый,
Где их победные бои? Напрасно ждать — я верю: скоро
Кровавый прекратится дождь,
Венец нетленного позора
Начавший смуту примет вождь; Вздохнет свободная Европа,
И все молитву принесут
Творцу за грозный, правый суд,
Свершенный, как во дни потопа.
Встарь исчерченная карта
Блещет в красках новизны —
От былых Столбов Мелькарта
До Колхидской крутизны.
Кто зигзаги да разводы
Рисовал здесь набело?
Словно временем на своды
Сотню трещин навело.
Или призрачны седины
Праарийских стариков,
И напрасно стяг единый
Подымался в гарь веков?
Там, где гений Александра
В общий остров единил
Край Перикла, край Лисандра,
Царства Мидий, древний Нил?
Там, где гордость Газдрубала,
Словно молотом хрусталь,
Беспощадно разрубала
Рима пламенная сталь?
Там, где папы громоздили
Вновь на Оссу Пелион?
Там, где огненных идиллий
Был творцом Наполеон?
Где мечты? Везде пределы,
Каждый с каждым снова враг;
Голубь мира поседелый
Брошен был весной в овраг.
Это — Крон седобородый
Говорит веками нам:
Суждено спаять народы
Только красным знаменам.
В Европе есть страна — красива, аккуратна,
Величиной с Москву — возьмем такой масштаб.
Историю войны не повернешь обратно:
Осело в той стране пять тысяч русских баб.Простите, милые, поймите, я не грубо,
Совсем невмоготу вас называть «мадам».
Послушайте теперь охрипший голос друга.
Я, знаете, и сам причастен к тем годам.На совести моей Воронеж и Прилуки,
Всех отступлений лютая тоска.
Девчонок бедных мраморные руки
Цепляются за борт грузовика.Чужая сторона в неполные семнадцать…
Мы не застали их, когда на запад шли.
Конвейером разлук чужим годам сменяться.
Пять тысяч дочерей от матерей вдали.Догнать, освободить поклялся я когда-то.
Но, к Эльбе подкатив, угас приказ — вперед!
А нынче их спасать, пожалуй, поздновато:
Красавицы мои вошли в чужой народ.Их дети говорят на языке фламандском,
Достаточно прочны и домик и гараж,
У мужа на лице улыбка, словно маска,
Спланировано все — что купишь, что продашь.Нашлись и не нашлись пропавшие без вести.
Теперь они навзрыд поют «Москва моя»,
Штурмуют Интурист, целуют землю в Бресте,
Приехав навестить родимые края.
Руки наши связаны, ноги в кандалах…
Голоса Европы слышатся кругом:
— «Что ж вы не восстанете с саблями в руках?
Будьте же за это вечно под ярмом!»
Долгих шесть столетий наша кровь струится,
Падая по каплям с детства до могил,
А Европа вто́рит: — «Род ваш не годится.
И в армянах нету храбрости и сил.»
Жалкие армяне, все у вас отняли…
Почему ж не шли вы край свой защищать?
Иль от нас вы помощь, помощь ожидали,
Разве хлеб голодным нужно подавать?
О, ужель, Европа, ты совсем забыла
Зароастра с саблей — что спешил грозой
Разить твое сердце, но армян лишь сила
Потушила пламя веры роковой…
Помнишь ли, Европа, тот удар ужасный;
Что Ислам готовил для твоих детей?
Но тебя армяне жалкой и несчастной
Не хотели видеть с горестью твоей, —
И боролись храбро за тебя открыто
Целых два столетья, проливая кровь,
Но тобой, Европа, это все забыто…
Чем же отплатила ты за их любовь?
Так же ты не помнишь, как по воле неба
Голодал народ твой средь пустых полей;
Если бы армяне не́ дали им хлеба,
Чтобы дал им порох, груды тел, костей!..
Вспомни же, Европа, про армян забытых,
В звоне острых сабель нету ведь добра, —
Нету так же блага и в крови пролитой,
Или жить по-братски не пришла пора?!
Как учил Спаситель: в мире и свободе,
Разливая всюду животворный свет…
Верны мы ученью были и в невзгоде,
Но армянам воли и доныне нет…
О, зачем мы, братья, с доброю душою
А не палачами созданы судьбой?
Алчная Европа, мощною семьею
Нас тогда сочла бы в жизни мировой.
К Варшаве красноармейцы,
В Балтике английский флот.
Знамена красные, взвейтесь,
Трубите красный поход!
Пусть там, в Европе, смятенье,
Всплески испуганных рук.
На кинематографической ленте
Веков — новый круг.
Та Москва, где Иван Грозный
Плясал пред кровавым костром;
Где в безлюдьи, ночью морозной,
Варваров клял Наполеон;
Где — храмы, святыни, ковчеги,
Дворцы, особняки богачей, —
Сорвалась с тысячелетнего места
И в пространствах, без меты,
В неистовом беге
Летит, ружье на плече.
Над Тверской, над Садовой — самумы,
Над Остоженкой — неистовый вихрь:
Всей республики воплощенные шумы,
Кремля громовые думы, —
Создавать, разрушать, творить.
Рушатся незыблемости зданий,
Новый Капитолий встает;
Водоворот,
Всех заарканив,
В багряном тумане,
В невероятность влечет.
Мы подняты на взбешенных волнах,
На их гребень, как в седло, взметены,
Мы пьяны от брызг соленых,
Копьями звезд пригвождены.
Мы плывем в растущем потопе,
Все заливая кругом,
Пока в смятенной Европе
Над нашим разгромом — стон!
К Варшаве, красноармейцы!
Пусть в Балтике английский флот!
Ликуйте, пляшите, смейтесь —
Над расплавленной яростью вод!
Слава Богу, армянская кровь пролилась!
Кровожадной Европы надежда сбылась…
Все забыли, что жив и армянский народ,
Что в груди нашей сердце тоскует и ждет, —
Но, лишь кровью запахло в несчастном краю,
Вдруг вернула Европа нам милость свою!..
Слава Богу, армянская кровь пролилась!
Кровожадной Европы надежда сбылась…
Видеть братскую кровь все отвыкли давно!
То, что вынесли мы, им понять не дано…
Ужас дикой резни им по слухам знаком, —
Пусть же спросят страдальцев безвинных о том,
Пусть армянка, лишившись любимых детей,
Им расскажет о тяжкой утрате своей!
Слава Богу, армянская кровь пролилась!
Кровожадной Европы надежда сбылась…
Ты видал ли, как мучат отца твоего,
Как на плаху ведут, издеваясь, его;
Из обятий родных вырывают детей,
Гибнет жизнь молодая в руках палачей…
Ты видал ли сестры беззащитной позор,
Сладострастных врагов торжествующий взор?..
Слава Богу, армянская кровь пролилась,
Кровожадной Европы надежда сбылась!
Вот священник-старик, убелен сединой,
Тихо вышел к молящимся с чашей святой!..
Вдруг… явились злодеи бездушные вновь…
В чашу новая, теплая брызнула кровь!..
То не сказки далекой, седой старины, —
То печальный удел беззащитной страны!
Слава Богу, армянская кровь пролилась!
Кровожадной Европы надежда сбылась…
Но доколе, о брат мой, ты будешь терпеть?!
Иль с несчастьем своим ты миришься, — ответь!
Иль печальную весть ты б услышать хотел:
«Нет на свете армян, — древний край опустел!»
Уж шесть тысяч детей край утратил родной…
Не вернуть их, — в земле они скрыты сырой.
Вот и кровь пролилась, в дни жестоких потерь…
Что ж, Европа, скажи, — ты довольна теперь?..
«Ужель, мой друг, не знаешь, где Париж?!
Так где ж, скажи, квартира наша?
Незнаньем этим ты меня смешишь!»
Мадлена отвечала: «Но, папаша,
Я только Африку учила до сих пор…»
— «Добро! Сейчас расширим кругозор:
Чтоб впредь не ведать затруднений,
Запомни, что Париж — главнейший град на Сене».
— «А Сена где?» — «Во Франции, мой друг».
— «А Франция?» — «La Francе — небесный звук!!
Страна прекраснейшая между стран Европы!»
— «Ну, а Европа?» — «(В глушь заводят тропы!
Чем дале — легче тем впросак попасть!)
Европа — на земле; короче, света часть».
— «Ах, так! А где ж земля?» — «Земля, мой друг,
В небесном
Пространстве…» — «А оно?»
Тут, со смущеньем поглядев в окно,
Сказал отец: «Ответить мудрено,
Затем, что говоришь о неизвестном...»
У всякой нации - свой вкус.
И то сказать: папаша был француз,
Воспитан благородно,
И по-французски говорил свободно.
По мне ж, с Мадленой разговор
Окончить было бы, не натрудивши мозга:
Тому подспорьем с давних пор
Нам служит… розга.
Не надо заносчивых слов,
Не надо хвальбы неуместной.
Пред строем опасных врагов
Сомкнемся спокойно и тесно.
Не надо обманчивых грез,
Не надо красивых утопий;
Но Рок подымает вопрос:
Мы кто в этой старой Европе?
Случайные гости? орда,
Пришедшая с Камы и с Оби,
Что яростью дышит всегда,
Все губит в бессмысленной злобе?
Иль мы — тот великий народ,
Чье имя не будет забыто,
Чья речь и поныне поет
Созвучно с напевом санскрита?
Иль мы — тот народ-часовой,
Сдержавший напоры монголов,
Стоявший один под грозой
В века испытаний тяжелых?
Иль мы — тот народ, кто обрел
Двух сфинксов на отмели невской.
Кто миру титанов привел,
Как Пушкин, Толстой, Достоевский?
Да, так, мы — славяне! Иным
Доныне ль наш род ненавистен?
Легендой ли кажутся им
Слова исторических истин?
И что же! священный союз
Ты видишь, надменный германец?
Не с нами ль свободный француз,
Не с нами ль свободный британец?
Не надо заносчивых слов,
Не надо хвальбы величавой,
Мы явим пред ликом веков,
В чем наше народное право.
Не надо несбыточных грез,
Не надо красивых утопий.
Мы старый решаем вопрос:
Кто мы в этой старой Европе?
Неизмеримую вселенну
Обтекши, колесо времен
Взвело веками поглощенну
Чреду ужасных перемен:
Сыны Титеи вновь родились,
Против небес вооружились.
Тифон и буйный Енкелад,
Вращая исступленны взоры,
На горы возметают горы
И срынуть трон богов грозят.
Неистовы сии Титаны
Среди Европы восстают;
Как раскаленные волканы,
Пылая, ось земли трясут,
Кипящу лаву извергают,
Под пеплом грады погребают.
И кто горящего жерла
Потушит пагубны пожары?
Молва гласит, как громы яры:
«Крыло полнощного Орла».
Лети ж, орел! как вихрь с снегами!
Россиян бранный дух, лети!
Орла вечернего с птенцами,
Европу страждущу спасти.
Пари — и в молненном полете
Яви того, кто в полном свете
Блестящую Луну затмил,
Низверг твердыни сопостатов
И наглой вольности сарматов
Рога строптивы сокрушил.
Взносись — и грозные Титаны
Твоим перуном да падут.
Восстанови закон попранный,
Реки цареубийцам суд,
Креста не дай дробить на части
И буйств против законной власти
Неистову прерви борьбу.
Всевышний небо преклоняет,
Весы тебе и меч вручает:
Царей и царств реши судьбу.
Посмотришь, все немцы в лавровых венках,
Во Франции — мир и порядок;
А в сердце всё будто бы крадется страх,
И дух современный мне гадок.Кулачное право господствует вновь,
И, словно нет дела на свете,
Нам жизнь нипочем, и пролитая кровь
Нам видится в розовом цвете.Того и гляди что еще будет взрыв,
И воины, злы без границы,
Могильные всюду кресты водрузив,
Крестами украсят петлицы.Боюсь я, что мы, опорожнив свой лоб
От всех невоенных вопросов,
Чрез год не поймем, что за зверь — филантроп,
И спросим: что значит — философ? Тем больше, что в наши мудреные дни
Забрали весь ум дипломаты,
И нужны для мира — с пером лишь они,
Да с новым оружьем солдаты.Два дела в ходу: отрывать у людей
От туловищ руки и ноги
Да, будто во имя высоких идей,
Свершать без зазора подлоги.Когда же подносят с любезностью в дар
Свободу, реформы, науку, -
Я, словно как в цирке, все жду, что фигляр
Пред публикой выкинет штуку.Все речи болезненно режут мой слух,
Все мысли темны иль нечисты…
На мирную пальму, на доблестный дух
Мне кажут вотще оптимисты.Вид символа мира им сладок и мил,
По мне — это чуть ли не розга;
Где крепость им чудится нравственных сил,
Там мне — размягчение мозга…
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас…
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..
Вы грозны на словах — попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
Как дядю моего, Ивана Ильича,
Нечаянно сразил удар паралича,
В его наследственном имении Корсунском, —
Я памятник ему воздвигнул сгоряча,
А души заложил в совете опекунском.Мои домашние, особенно жена,
Пристали: «Жизнь для нас на родине скучна!
Кто: „ангел!“, кто: „злодей!“ вези нас за границу!»
Я крикнул старосту Ивана Кузьмина,
Именье сдал ему и — укатил в столицу.В столице получив немедленно паспорт,
Я сел на пароход и уронил за борт
Горячую слезу, невольный дар отчизне…
«Утешься, — прошептал нас увлекавший черт, —
Отраду ты найдешь в немецкой дешевизне», —И я утешился… И тут уж недолга
Развязка мрачная: минули мы брега
Священной родины, минули Свинемюнде,
Приехали в Берлин — и обрели врага
В Луизе-Августе-Фернанде-Кунигунде.Так горничная тварь в гостинице звалась.
Но я предупредить обязан прежде вас,
Что Лидия — моя дражайшая супруга —
Ужасно горяча: как будто родилась
Под небом Африки; в ней дышат страсти юга! В отечестве она не знала им узды:
Покорно ей вручив правления бразды,
Я скоро подчинил ей волю и рассудок
(В сочельник крошки в рот не брал я до звезды,
Хоть голоду терпеть не может мой желудок), И всяк за мною вслед во всём ей потакал,
Противоречием никто не раздражал
Из опасенья слез, трагических истерик.,
В гостинице, едва я умываться стал,
Вдруг слышу: Лидия бушует, словно Терек.Я бросился туда. Вот что случилось с ней.
О ужас! о позор! В небрежности своей,
Луиза, Лидию с дороги раздевая,
Царапнула слегка булавкой шею ей,
А Лидия моя, не долго размышляя… Но что тут говорить? Тут нужны не слова;
Тут громы нужны бы… Недвижна, чуть жива,
Стояла Лидия в какой-то думе новой.
Растрепана коса, поникла голова:
«На натиск пламенный ей был отпор суровый!..»Слова моей жены: «О друг, Иван Ильич! —
Мне вспомнились тогда. — Здесь грубость, мрак и дичь,
Здесь жить я не могу — вези меня в Европу!»
Ах, лучше б, душечка, в деревне девок стричь
Да надирать виски безгласному холопу!
(Секретарю японского посольства в СПБ.).
Европа старая, что потрясла Китай,
Сама пугливо ждет внезапных потрясений,—
И ты — Япония, ты ей не подражай!
Учись у ней, — уча. Твой самобытный гений
Пусть будет вечно чужд заемных вдохновений,
И да цветет твой ярко-пестрый рай
Без наших гордых грез и поздних сожалений…
Пускай твоя толпа, одетая в родной,
Цветной, просторный шелк, без ссоры с трудовой
Тысячелетней стариной,
Идет вперед без пресыщенья,
Без наглой нищеты, без рабского смиренья,
И силой мерного теченья своего
Ни разу не смутит покоя твоего. Люблю я остров твой, зеленый, отдаленный,
Богатый сам собой, без наших торгашей,
Трудолюбивою рукой твоих детей
Возделанный, как камень драгоценный
В жемчужном поясе морей…
(Секретарю японского посольства в СПБ.).
Европа старая, что потрясла Китай,
Сама пугливо ждет внезапных потрясений,—
И ты — Япония, ты ей не подражай!
Учись у ней, — уча. Твой самобытный гений
Пусть будет вечно чужд заемных вдохновений,
И да цветет твой ярко-пестрый рай
Без наших гордых грез и поздних сожалений…
Пускай твоя толпа, одетая в родной,
Цветной, просторный шелк, без ссоры с трудовой
Тысячелетней стариной,
Идет вперед без пресыщенья,
Без наглой нищеты, без рабского смиренья,
И силой мерного теченья своего
Ни разу не смутит покоя твоего.
Люблю я остров твой, зеленый, отдаленный,
Богатый сам собой, без наших торгашей,
Трудолюбивою рукой твоих детей
Возделанный, как камень драгоценный
В жемчужном поясе морей…
Европа.
Город.
Глаза домищами шарили.
В глаза —
разноцветные капли.
На столбах,
на версту,
на мильоны ладов:
!!!!! ЧАРЛИ ЧАПЛИН!!!!!
Мятый человечишко
из Лос-Анжело́са
через океаны
раскатывает ролик.
И каждый,
у кого губы́ нашлося,
ржет до изнеможения,
ржет до колик.
Денди туфлястый (огурцами огу́рятся) —
к черту!
Дамища (груди — стог).
Ужин.
Курица.
В морду курицей.
Мотоцикл.
Толпа.
Сыщик.
Свисток.
В хвост.
В гриву.
В глаз.
В бровь.
Желе-подбородки трясутся игриво.
Кино
гогочет в мильон шиберов.
Молчи, Европа,
дура сквозная!
Мусьи, заткните ваше орло́.
Не вы,
я уверен, —
не вы,
я знаю, —
над вами
смеется товарищ Шарло́.
Жирноживотые.
Лобоузкие.
Европейцы,
на чем у вас пудры пыльца?
Разве
эти
чаплинские усики —
не всё,
что у Европы
осталось от лица?
Шарло.
Спадают
штаны-гармошки.
Кок.
Котелочек около кло́ка.
В издевке
твои
комарьи ножки,
Европа фраков
и файфоклоков.
Кино
заливается щиплемой девкой.
Чарли
заехал
какой-то мисс.
Публика, тише!
Над вами издевка.
Европа —
оплюйся,
сядь,
уймись.
Чаплин — валяй,
марай соуса́ми.
Будет:
не соусом,
будет:
не в фильме.
Забитые встанут,
забитые сами
метлою
пройдут
мировыми милями.
А пока —
Мишка,
верти ручку.
Бой! Алло!
Всемирная сенсация.
Последняя штучка.
Шарло на крыльях.
Воздушный Шарло.
Мы
окружены
границей белой.
Небо
Европы
ржавчиной съела
пушечных заводов
гарь и чадь.
Это —
устарело,
об этом —
надоело,
но будем
про это
говорить и кричать.
Пролетарий,
сегодня
отвернись,
обхохочась,
услышав
травоядные
призывы Толстых.
Хо́лода
битвы
предчувствуя час,
мобилизуй
оружие,
тело
и стих.
Тело
намускулим
в спорте и ду́ше,
грязную
водочную
жизнь вымоем.
Отливайтесь
в заводах,
жерла пушек.
Газом
перехитри
Европу,
химия.
Крепите
оборону
руками обеими,
чтоб ринуться
в бой,
услышав сигнал.
Но, если
механикой
окажемся слабее мы,
у нас
в запасе
страшнее арсенал.
Оружие
наше,
газов лютей,
увидят
ихним
прожектором-глазом.
Наше оружие:
солидарность людей,
разных языком,
но —
одинаковых классом.
Слушатель мира,
надень наушники,
ухо
и душу
с Москвой сливай.
Слушайте,
пограничные
городки и деревушки,
Красной
Москвы
раскаленные слова.
Будущий
рядовой
в заграничной роте,
идешь ли пехотой,
в танках ли ящеришься,
помни:
тебе
роднее родин
первая
наша
республика трудящихся!
Помни,
услыша
канонадный отзвук,
наступающей
буржуазии
видя натиск, —
наше
лучшее оружие —
осуществленный лозунг:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Гнилому Западу в угоду,
Его умом хотим мы жить
И сдуру приняли методу
Все иностранное хвалить.
Чтоб сверить с былью небылицу,
Я взял каюту на Штетин
И лично ездил за границу
Как патриот и дворянин;
Туда пробили наши тропу,
Все, вишь, хотят на тот манер...
И черт занес меня в Европу! —
В России лучше не в пример.
Про англичан и их свободу
Что «Русский вестник» ни пиши,
А все у этого народу
На первом плане барыши:
Везде конторы и амбары,
И свист, и копоть от машин...
Плевать хотел я на товары,
Я не купец, — я дворянин;
Предоставляю Бутенопу
Машины строить для афер...
И черт занес меня в Европу! —
В России лучше не в пример.
Французы — те иного роду;
Они какие-то буфы;
Имеют шик, веселость, моду,
Но очень мало комильфы:
Там барин вежлив пред лакеем,
Там всякий дворник — господин;
Я не привык к таким идеям,
Я не Прудон, — я дворянин;
По мне, мусье нейдет к холопу,
С него довольно и монтер...
И черт занес меня в Европу! —
В России лучше не в пример.
И немцы знатную породу
Роняют низким ремеслом;
Там продает эрцгерцог воду,
Там держит принц игорный дом.
Я только в Австрии заметил,
Что уважают род и чин;
Там вольнодумства я не встретил,
Там я вполне был дворянин.
Как жаль, что задали ей трепу!
А все Людовик-лицемер...
И черт занес меня в Европу! —
В России лучше не в пример.
Про итальянскую природу
Пусть вам расскажут маляры;
От нищих просто нет проходу,
И нет спасенья от жары.
Там что ни шаг, то галереи;
Я обезножел от картин,
Мне тошно вспомнить про музеи,
Я не артист, — я дворянин.
Стоишь подобно остолопу
Средь этих мраморных венер...
И черт занес меня в Европу! —
В России лучше не в пример.
Еще не смолкли рокоты громов,
И пушечные не остыли дула,
Но диким зноем с чуждых берегов
Нам в лица пламенем дохнуло.
Там, среди волн, тая зловещий гнев,
Рыча в томлении недобром,
Британии ощерившийся лев
Стучит хвостом по жестким ребрам.
Косматою он движет головой,
Он точит когти, скалит зубы,
Он слушает: с востока, пред зарей,
Свободу возвещают трубы.
Там, на востоке, с молотом в руках
Рабочий встал в сиянье алом,
Там кровь поет в ликующих сердцах,
Наполненных Интернационалом.
А лев рычит. И, грозный слыша зов,
Что над волнами пролетает,
Ему воинственно из черных городов
Французский петел отвечает.
А на востоке пламенем летит
Огонь, великий и свободный,
И, глядя на него, скрежещет и храпит
Европа — сворою голодной.
Гляди и знай! Еще в твоих дворцах
Вино клокочет роковое,
Еще томится в тяжких кандалах
Народа право трудовое;
И кровь, пролитая твоей рукой,
Не высохла и вопиет о мщенье,
И жжет пожар, и грозен мрак ночной,
И неоткуда ждать спасенья.
И ветер с востока прилетит в ночи,
И над твоей стезей бездольной
Опять, опять залязгают мечи
И грянет голос колокольный.
И вечер твой таинственен и хмур,
И низких звезд погасло пламя,
И каменный ты сотрясаешь Рур
Своими хищными руками.
Кровавый ты благословляешь Труд,
Ты будишь злобные стихии, —
И вот в ночи убийцы стерегут
Послов из пламенной России.
Европа! Мы стоим на рубеже,
Мы держим молот заповедный,
Мы в яростном кипели мятеже,
Мы шли дорогою победной.
Нас к творчеству дорога привела
Через овраги и пустыни,
Над нами веяла и выла мгла, —
Над нами солнце светит ныне.