Прямо в эфир
Рвется тропа.
— Остановись! —
Юность слепа.
Ввысь им и ввысь!
В синюю рожь!
— Остановись! —
В небо ступнешь.25 августа
В дрожащем эфире
Светила купались чудесно.
Я думал о мире
С тобою, прелестной.
С тоскою о боге,
С тоскою в невольной разлуке —
На этой дороге
Мне слышались чудные звуки.13 июля 1902
«О если где — нибудь, в струящемся эфире,
В надзвездной вышине,
В невероятной тьме, в невероятном мире,
Ты все же внемлешь мне, То хоть бы только раз…»
Но длилось промедленье,
И, все слабей дыша,
От одиночества и от недоуменья
Здесь умерла душа.
(из цикла «Cinque»)
Истлевают звуки в эфире,
И заря притворилась тьмой.
В навсегда онемевшем мире
Два лишь голоса: твой и мой.
И под ветер с незримых Ладог,
Сквозь почти колокольный звон,
В легкий блеск перекрестных радуг
Разговор ночной превращен.
Если бы сонмы плывущих в эфире миров
Душу имели — в течении многих веков
Правильный ход совершать не могли бы светила.
В тех, кто душою страдать и бороться привык —
В тех иссякает безвременно жизни родник:
Долго живет лишь слепая, бездушная сила.
1895 г.
Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.
Вот взошла луна златая,
Тише… чу… гитары звон…
Вот испанка молодая
Оперлася на балкон.
Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.
Скинь мантилью, ангел милый,
И явись как яркий день!
Сквозь чугунные перилы
Ножку дивную продень!
Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.1824 г.
В эфире звезды неподвижно
Стоят уж много тысяч лет, —
И с тайной грустью и любовью
Друг дружке шлют оне привет.
Друг дружке тайны поверяют, —
И чуден их язык немой,
Но все фило̀логи не в силах
Постигнуть смысл их прямой!
Мне только он вполне доступен,
Я понимать его привык:
Ключом служил мне к изученью
Моей голубки милый лик.
Горит звезда, дрожит эфир,
Таится ночь в пролеты арок.
Как не любить весь этот мир,
Невероятный Твой подарок?
Ты дал мне пять неверных чувств,
Ты дал мне время и пространство,
Играет в мареве искусств
Моей души непостоянство.
И я творю из ничего
Твои моря, пустыни, горы,
Всю славу солнца Твоего,
Так ослепляющего взоры.
И разрушаю вдруг шутя
Всю эту пышную нелепость,
Как рушит малое дитя
Из карт построенную крепость.
Он стал на миг бесстранным королем:
«Гном» стал велик…
Загрезился, забылся над рулем —
На миг…
«Куда хочу — везде: в дурман гитан,
Иль на Квантун…
Я все могу!» — подумал капитан —
Летун.
«Не всё», — шепнулось кем-то, и на твердь, —
Ни то, ни се —
Он грохнулся. То прошептала смерть:
«Не все…»
Столяр, сюда! Рубанок — касса ты
Для всех порфир…
В эфир, кто в смерти ищет красоты, —
В эфир!
Недвижно, в далеком эѳире,
Блестящия звезды стоят,
И сотни столетий с любовью
Одна на другую глядят.
Оне говорят нежь собою,
И дивно богат их язык;
И нет на земле филолога,
Кто б тайну их речи проник.
Но мне стал язык их понятен,
Я долго его изучал:
В глазах моей милой подруги
Я верный словарь отыскал.
Я умер, и мой дух умчался в тот эфир,
Что соткан звездными лучами;
Я не могу к тебе вернуться в пыльный мир
С его пороком и цепями.Прощай! Ты слышишь дня однообразный гул,
И для тебя он скучно-светел;
Но день твой предо мной как молния мелькнул
И в нем тебя я не заметил.Ты видишь, ночи тень идет на смену дня;
Но я твоей не вижу ночи;
Какое ж дело мне, ты любишь ли меня
Или другому смотришь в очи… Я на земле постиг изменчивость страстей:
Смерть погасила жар недужный…
Не бойся ж ревности и не проси моей
Взаимности, тебе ненужной…
В прозрачных пространствах Эфира,
Над сумраком дольнего мира,
Над шумом забытой метели,
Два светлые духа летели.
Они от земли удалялись,
И звездам чуть слышно смеялись,
И с Неба они увидали
За далями новые дали.
И стихли они понемногу,
Стремясь к неизменному Богу,
И слышали новое эхо
Иного чуть слышного смеха.
С Земли их никто не приметил,
Но сумрак вечерний был светел,
В тот час как они над Землею
Летели, покрытые мглою.
С Земли их никто не увидел
, Но доброго злой не обидел,
В тот час как они увидали
За далями новые дали.
Горит звезда, дрожит эѳир,
Таится ночь в пролеты арок.
Как не любить весь этот мир,
Невероятный Твой подарок?
Ты дал мне пять неверных чувств,
Ты дал мне время и пространство,
Играет в мареве искусств
Моей души непостоянство.
И я творю из ничего
Твои моря, пустыни, горы,
Всю славу солнца Твоего,
Так ослепляющаго взоры.
И разрушаю вдруг шутя
Всю эту пышную нелепость,
Как рушит малое дитя
Из карт построенную крепость.
Это месяц плывет по эфиру,
Это лодка скользит по волнам,
Это жизнь приближается к миру,
Это смерть улыбается нам.
Обрывается лодка с причала
И уносит, уносит ее…
Это детство и счастье сначала,
Это детство и счастье твое.Да, — и то, что зовется любовью,
Да, — и то, что надеждой звалось,
Да, — и то, что дымящейся кровью
На сияющий снег пролилось.
…Ветки сосен — они шелестели:
«Милый друг, погоди, погоди…»
Это призрак стоит у постели
И цветы прижимает к груди.Приближается звездная вечность,
Рассыпается пылью гранит,
Бесконечность, одна бесконечность
В леденеющем мире звенит.
Это музыка миру прощает
То, что жизнь никогда не простит.
Это музыка путь освещает,
Где погибшее счастье летит.
В прозрачных пространствах Эфира,
Над сумраком дольного мира,
Над шумом забытой метели,
Два светлые духа летели.
Они от земли удалялись,
И звездам чуть слышно смеялись,
И с Неба они увидали
За далями новые дали.
И стихли они понемногу,
Стремясь к неизменному Богу,
И слышали новое эхо
Иного чуть слышного смеха.
С Земли их никто не приметил,
Но сумрак вечерний был светел,
В тот час как они над Землею
Летели, покрытые мглою.
С Земли их никто не увидел,
Но доброго злой не обидел,
В тот час как они увидали
За далями новые дали.
Ты шепчешь вновь: «Зачем, зачем он
Тревожит память мертвых дней?»
В порфире легкой, легкий демон,
Я набегаю из теней.
Ты видишь — мантия ночная
Пространством ниспадает с плеч.
Рука моя, рука сквозная,
Приподняла кометный меч.
Тебе срываю месяц — чашу,
Холодный блеск устами пей…
Уносимся в обитель нашу
Эфиром плещущих степей.
Не укрывай смущенных взоров.
Смотри — необозримый мир.
Дожди летящих метеоров,
Перерезающих эфир.
Протянут огневые струны
На лире, брошенной в миры.
Коснись ее рукою юной:
И звезды от твоей игры —
Рассыплются дождем симфоний
В пространствах горестных, земных:
Там вспыхнет луч на небосклоне
От тел, летящих в ночь, сквозных.
Жизнь человека одного —
Дороже и прекрасней мира.
Биеньем сердца моего
Дрожит воскреснувшая лира.
Во имя заключенья мира
Во имя жизни торжества,
Пускай из злата и сапфира
Пребудут вещие слова!
Да вспыхнет жизни торжество,
И да преломится рапира
От Бергена и до Каира,
От древнеперсидского Кира
И вплоть до человека Льва, —
Светлей счастливого Маира, —
Пребудут вещие слова.
Все для него, все для него —
От мелкой мошки до тапира, —
Для человека, для того,
Кто мыслит: наподобье пира
Устроить жизнь, и вечно сиро
Живет, как птица, как трава…
Для светозарного эфира
Пребудут вещие слова.
Отныне в синеве эфира,
Волны святого волшебства…
И струй благоуханья миро
Пребудут вещие слова.
Вкруг раковины млеет хотящая вода,
Вкруг влаги ярко рдеет живой огонь, всегда.
Вокруг пожара — воздух, вкруг воздуха — эфир,
Вокруг эфира — зренье, здесь замкнут целый мир.
Вкруг раковины — воздух, эфир, огонь, вода.
А в раковине круглой — какая там звезда?
Там скрыт ли нежный жемчуг? Добро там или Зло?
В ковчеге сокровенном — священное число.
Хранит оно безгласно всю цельность бытия,
И в нем, бесстрастно, ясно, в забвеньи — Ты и Я.
Но тотчас лик за ликом мелькнет в дрожащей мгле,
Едва лишь разделенье означится в числе.
Плывут, ползут, летают, меж страшных камышей,
Чудовищные рыбы и жадный птицезмей.
И вот свирель Я сделал; пропел Себя в веках,
И Ты, любовь, явилась, вся в нежных жемчугах.
Богиня вечности во глубине эѳира
Дремала с грустью на челе.
Пред нею шли века, сошедшие из мира,
Века, коснеющие в зле.
Терновые венцы их главы украшали,
Алели ризы их в крови;
За ними по пятам испуганно бежали
Святые призраки любви.
И вечность их сочла безумными очами,
Зевнула пастью гробовой
И поглотила их, и жадными перстами
Спугнула новых светлый рой.
И новые века с мерцанием лазурным
На пламенеющих крылах
Помчались в шумный мир созданием безбурным,
Как день, родившийся впотьмах.
Но, в мире погостив, коварными и злыми,
Без упований и лучей,
Они примчались вновь злодеями больными
К печальной вечности своей.
Пламя люблю я, когда с высоты
Светит оно яркой россыпью звездною,
Молнии блеском сияет над бездною
Нам с высоты.
Воздух люблю я, свободный эфир!
В нем, высоко над скалистыми кручами,
Носятся вихри с орлами и тучами,
Зыбля прозрачный эфир.
Волны люблю я — в теченье своем
Вечно шумливые, вечно бегущие,
К каждому берегу ласково льнущие,
В вечном теченье своем.
Землю, где веет отрадный покой,
Сердцем люблю я! Но лугу зеленому
Сладостно взору бродить утомленному,
Сладостней — вечный покой.
Им завещаю я душу и прах:
Пламени — дух мой, эфиру безбрежному —
Душу мою, океану мятежному —
Сердце, земле же — мой прах.
Духу огнем пламенеть суждено,
Жадно стремиться душе к бесконечному,
Сердцу — отдаться волненью вечному,
Праху — истлеть суждено.
1895 г.
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-ве»,
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».Ох, инсайд! Для него — что футбол, что балет.
И всегда он танцует по правому краю.
Справедливости в мире и на поле нет —
Почему я всегда только слева играю.Вот инсайд гол забил, получив точный пас.
Я хочу, чтоб он встретил меня на дороге, —
Не могу: меня тренер поставил в запас,
А ему сходят с рук перебитые ноги.Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-ве»,
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».Ничего! Пусть сегодня я повременю,
Для меня и штрафная площадка — квартира,
Догоню, я сегодня его догоню!
Пусть меня не заявят на первенство мира.Ничего! После матча его подожду —
И тогда побеседуем с ним без судьи мы…
Пропаду, чует сердце моё — попаду
Со скамьи запасных на скамью подсудимых.Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-ве»,
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».
Птицей,
Быстро парящей птицей Зевеса
Быть мне судьбой дано всеобъемлющей.
Ныне, крылья раскинув над бездной
Тверди, — ныне над высью я
Горной, там, где у ног моих
Воды,
Вечно несущие белую пену,
Стонут и старый трезубец Нептуна
В темных руках повелителя строгого блещет.
Нет пределов
Кверху и нет пределов
Книзу.Здравствуй!
На половинном пути
К вечности, здравствуй, Нептун! Над собою
Слышишь ли шумные крылья и ветер,
Спертый надгрудными сизыми перьями? Здравствуй!
Нет мгновенья покою;
Вслед за тобою летящая
Феба стрела, я вижу, стоит,
С визгом перья поджавши, в эфире.
Ты промчался, пронесся, мелькнул и сокрылся,
А я! Здравствуй, Нептун!
Слышишь ли, брат, над собою
Шумный полет? — Я принес
С жаркой, далекой земли,
Кровью упитанной,
Трупами тучной,
Лавром шумящей,
Мой привет тебе: здравствуй, Нептун! Вечно, вечно,
Как бы ни мчался ты, брат мой,
Крылья мои зашумят, и орлиный
Голос к тебе зазвучит по эфиру:
Здравствуй, Нептун!
«Для Господа тысяча лет, яко день един».
За море солнце садилось.
Море безмолвьем обято.
Тихая даль золотилась
Рдяной печалью заката.
Ангелов белые крылья…
В сводах небесного храма
Вьется серебряной пылью
С моря туман фимиама.
Берегом шел я песчаным.
Что-то в душе нарастало.
Старое вечно желанным
Вновь предо мной восставало.
Прорвана мира граница!..
Плещутся волны эфира.
Мчусь я, как мощная птица,
К берегу дальнего мира.
Вот я средь плена людского,
Идут так медленно годы,
Тлеет под пеплом земного
Отблеск забытой свободы.
Долго я жил… Но нежданно
Что-то в душе задрожало.
Старое вечно-желанно
Вновь предо мною восстало.
Миг дерзновенный усилья!..
Плещутся волны эфира.
Мчат меня легкие крылья
К берегу прежнего мира.
Снова там солнце садилось.
Море раздумьем обято.
Ясная даль золотилась
Рдяной печалью заката.
Корабль наш рассекал стекло морских равнин,
И сеял искрами бездонный мрак пучин.
Уж месяц пламенел, вздымался пар душистый,
И сноп серебряный дрожал в лазури чистой
Дремотных волн, и звезд лелеяла краса
И волны, и эфир, и мрак, и небеса.
На палубе сидел, накинув плащ широкий,
Влюбленный юноша, красивый, черноокий;
Он думой тайною в родимый край летал,
Где брак с прекрасною счастливца ожидал.
Гитары трепетной со звонкими струнами
Сливал он песнь любви наш, тихими волнами;
Он пел, воспламенен девичьей красотой,
И встречу первую с невестой молодой,
И взгляды робкие, и лепет торопливый,
И буйный пламень свой, и жар ее стыдливый,
И грудь лилейную, и шелк ее кудрей,
И алые уста, и томный блеск очей.
Он пел, — а сердце в нем от неги замирало,
Одной невестою, одною ей дышало.
И мнилось: для нее, для их святой любви
Часы полночные так сладостно текли,
Для них вкруг корабля вздымался пар душистый,
И сноп серебряный дрожал в лазури чистой
Дремотных волн, и звезд лелеяла краса
И волны, и эфир, и мрак, и небеса.
Опасность повисла в эфире —
Слепой и убийственный груз.
В бесплодных мечтаньях о мире
Позорно молчание муз.
Когда с беспощадною силой
Взрывается свод голубой,
Хочу, чтобы муза будила,
Чтоб муза звала за собой.
Чтоб, тысячи верст пролетая
Сквозь вихри огня и свинца,
Строка проникала литая
В живые людские сердца.
Горячими вспышками молний —
От края до края земли —
Все помыслы, муза, наполни
И гневом сердца накали.
Прорвись сквозь туманы густые,
Которыми дышит война.
За многие жизни людские
Потребуй расчета сполна.
За каждого требуй расплаты,
Кто жил, и любил, и творил,
И встал неизвестным солдатом
Из сумрака братских могил.
О муза, орлиной повадкой
Над родиной крылья расправь,
Чтоб враг не пробрался украдкой
Ни с неба, ни с суши, ни вплавь.
Опасность повисла в эфире —
Слепой и убийственный груз.
В бесплодных мечтаньях о мире
Позорно молчание муз.
1Измучен жизнью, коварством надежды,
Когда им в битве душой уступаю,
И днем и ночью смежаю я вежды
И как-то странно порой прозреваю.Еще темнее мрак жизни вседневной,
Как после яркой осенней зарницы,
И только в небе, как зов задушевный,
Сверкают звезд золотые ресницы.И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность
И пламя твое узнаю, солнце мира.И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья курится,
В его дыму, как в творческих грезах,
Вся сила дрожит и вся вечность снится.И всё, что мчится по безднам эфира,
И каждый луч, плотской и бесплотный, —
Твой только отблеск, о солнце мира,
И только сон, только сон мимолетный.И этих грез в мировом дуновеньи
Как дым несусь я и таю невольно,
И в этом прозреньи, и в этом забвеньи
Легко мне жить и дышать мне не больно.2В тиши и мраке таинственной ночи
Я вижу блеск приветный и милый,
И в звездном хоре знакомые очи
Горят в степи над забытой могилой.Трава поблекла, пустыня угрюма,
И сон сиротлив одинокой гробницы,
И только в небе, как вечная дума,
Сверкают звезд золотые ресницы.И снится мне, что ты встала из гроба,
Такой же, какой ты с земли отлетела,
И снится, снится: мы молоды оба,
И ты взглянула, как прежде глядела.
В.Ф. Эрну
Укройся
В пустыне:
Ни зноя,
Ни стужи зимней
Не бойся
Отныне.
О, ток холодный,
Скажи,
Скажи мне —
Куда уносишь?
О брег межи
Пучок
Бесплодный
Колосьев бросишь.
Туда ль, в безмерный
Покой пустынь?
Душа, от скверны, —
Душа — остынь!
И смерти зерна
Покорно
Из сердца вынь.
— А ток холодный
Ковыль уносит.
У ног бесплодный
Пучок
Колосьев бросит…
. . . . . . . . . . . . . . .
Эфир; в эфир —
Эфирная дорога.
И вот —
Зари порфирная стезя
Сечет
Сафир сафирного
Чертога
В пустыне —
Мгла. И ныне
Ставит Бога
Душа моя!
Остынь, —
Страстей рабыня, —
Остынь,
Душа моя!
Струи эфир,
Эфирная пустыня!
Влеки меня.
Сафирная стезя!
— А ток холодный
Ковыль уносит.
У ног бесплодный
Пучок
Колосьев бросит… —
Дорога
Долга…
И, простершие строго
Рога
Золотые, —
— Под облако —
— В дымы седые
Трубят —
— Аргонавты, —
Став
С нардами:
— «Длани
Свои простирайте
Огню!
— И — из солнечной ткани
Свою надевайте
Броню!»
И два раза —
— Рога —
— Проговорили
Строго…
2
Вода —
Мельк
Алмаза —
— И — Блески
Червонца
И лал,
Нестерпимый
Для глаза —
— Стоусый, —
Стоносый, —
Льет русые
Росы —
— Диск
Солнца —
— В тимпанные
Трески
И —
В визг…
Арго, —
В ветер
Натягивая —
— Парус
Бледно перловый,
И —
— Вздрагивая
В бирюзовый эфир —
— Кузов
Клонит…
3
Всё —
Минет…
Шар —
Тонет…
Жар —
Стынет.
И небо
В рубинах
Над нами;
И —
— В синий эфир
Улетая —
— Уже
Над орлами —
— Наш Арго,
Наш Арго, —
— Наш
Арго —
Забил —
— Золотыми
Крылами.
Отверженное слово «мир»
В начале оскорбленной эры;
Светильник в глубине пещеры
И воздух горных стран — эфир;
Эфир, которым не сумели,
Не захотели мы дышать.
Козлиным голосом опять,
Поют косматые свирели.
Пока ягнята и волы
На тучных пастбищах водились
И дружелюбные садились
На плечи сонных скал орлы, —
Германец выкормил орла,
И лев британцу покорился,
И галльский гребень появился
Из петушиного хохла.
А ныне завладел дикарь
Священной палицей Геракла,
И черная земля иссякла,
Неблагодарная, как встарь.
Я палочку возьму сухую,
Огонь добуду из нее,
Пускай уходит в ночь глухую
Мной всполошенное зверье!
Петух и лев, широкохмурый
Орел и ласковый медведь —
Мы для войны построим клеть,
Звериные пригреем шкуры.
А я пою вино времен —
Источник речи италийской —
И в колыбели праарийской
Славянский и германский лен!
Италия, тебе не лень
Тревожить Рима колесницы,
С кудахтаньем домашней птицы
Перелетев через плетень?
И ты, соседка, не взыщи:
Орел топорщится и злится.
Что, если для твоей пращи
Тяжелый камень не годится?
В зверинце заперев зверей,
Мы успокоимся надолго,
И станет полноводней Волга,
И рейнская струя светлей, —
И умудренный человек
Почтит невольно чужестранца,
Как полубога, буйством танца
На берегах великих рек.
Посвящено Э.К. Метнеру
1
Золотея, эфир просветится
и в восторге сгорит.
А над морем садится
ускользающий, солнечный щит.
И на море от солнца
золотые дрожат языки.
Всюду отблеск червонца
среди всплесков тоски.
Встали груди утесов
средь трепещущей, солнечной ткани.
Солнце село. Рыданий
полон крик альбатросов:
«Дети солнца, вновь холод бесстрастья!
Закатилось оно —
золотое, старинное счастье —
золотое руно!»
Нет сиянья червонца.
Меркнут светочи дня.
Но везде вместо солнца
ослепительный пурпур огня.
2
Пожаром склон неба объят…
И вот аргонавты нам в рог отлетаний
трубят…
Внимайте, внимайте…
Довольно страданий!
Броню надевайте
из солнечной ткани!
Зовет за собою
старик аргонавт,
взывает
трубой
золотою:
«За солнцем, за солнцем, свободу любя,
умчимся в эфир
голубой!..»
Старик аргонавт призывает на солнечный пир,
трубя
в золотеющий мир.
Всё небо в рубинах.
Шар солнца почил.
Всё небо в рубинах
над нами.
На горных вершинах
наш Арго,
наш Арго,
готовясь лететь, золотыми крылами
забил.
Земля отлетает…
Вино
мировое
пылает
пожаром
опять:
то огненным шаром
блистать
выплывает
руно
золотое,
искрясь.
И, блеском объятый,
светило дневное,
что факелом вновь зажжено,
несясь,
настигает
наш Арго крылатый.
Опять настигает
свое золотое
руно…
1
Я не сплю, не сплю — не спится,
Сердце грустию томится,
Сердце плачет в тишине,
Сердце рвется к вышине,
К безмятежному эфиру,
Где, одетая в порфиру,
Блещет яркая звезда.
Ах, туда, туда, туда —
К этой звездочке унылой
Чародейственною силой
Занеси меня, мечта! 2
Полночь; тихо. Ангел мира
Воцарился над землей;
Вот редеет мрак эфира,
Вот раскрылся предо мной;
Вот встают из мрака тени
Очарованных видений
И вкруг звездочки златой
Вьются светлою толпой
То спускаются, то снова
Исчезают в вышине,
То кружатся над дубровой,
То взвиваются к луне;
То, сплетясь руками дружно,
Вереницею жемчужной
Над водами пролетят
И крылами прошумят.
О, спуститесь на минуту
К безмятежному приюту,
Где один с своей мечтой
Я грущу во тьме ночной,
И из сферы жизни душной
Унесите в мир воздушный,
В мир фантазии святой! 3
Зашумела страшно буря,
Ветер буйный засвистел,
Свод небесный потемнел,
Мрачно голову нахмуря,
Дуб кудрявый затрещал,
Пошатнулся — и упал.
Страшно в поле в непогоду —
Брызжет белая волна,
Из брегов фонтаном воду
Бьет, кипучая, она;
Ветер воет, ветер свищет,
Ветер вольный всюду рыщет;
То по полю пролетит,
То над бездной прокричит,
То взовьется, закружится,
В поднебесную умчится.
Он свободен! Вот звезда
Вновь блеснула из-за тучи —
Ветер вольный, ветр летучий,
Унеси меня туда!..
Прекрасны звезды золотые,
Когда по синим небесам
Они лиют в часы ночные
Лучи алмазно-огневые;
Прекрасен блещущий сапфир
В короне пышного султана;
Прекрасно небо Персистана —
Темно-лазуревый эфир;
Милей божественные взгляды
Елены — чуда красоты;
Она жива — как лет мечты,
Как бег пленяющей Наяды,
Мила — как чистая любовь;
Власы, как лен, заря — ланиты;
Заныла грудь, зажглася кровь —
И брат и горе позабыты...
Зачем ее увидел ты,
О сын неопытный природы?..
И за неверные мечты
Отдал все счастие свободы?
Зачем души своей покой
Сменил на рой надежд игривых,
Живых, пленительных, — но лживых?
И юной пламенной душой
Навек отдался неизвестной?
Зачем?.. но поздно . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечернею оделись мглою
И лес и чистые поля,
И предана давно земля
Ее урочному покою.
Предвестник ночи, в небесах
Алмазный Веспер появился,
Рубины в пламенных лучах
Рассыпались — и озарился
Огнями ночи небосклон.
И царь их — светлый месяц юный,
Вперен в таинственные думы,
На огненно-прозрачный трон
С немым величием восходит,
Плывет в эфир от выси гор
И на землю сребристый взор
С безмолвной грустию наводит.
Едва катит струи поток,
Едва душистый ветерок
Листы шиповника колышет,
И воздух ароматом дышит.
Вот чуть приметною стопой,
Елена по росе сребристой
Идет в раздумье, . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Мчится дальше Леон, — и преград ему нет!
Быстро горы мелькают, долины.
Вот белеет Казбек, вечным снегом одет;
Там — другие теснятся вершины…
Вот раскинулась цепь белоснежная гор,
Смело в мир облаков проникая,
И на солнце горит их алмазный убор,
Над суровой вершиной сверкая…
Из ущелья в горах, вечно мощен и смел,
Поднимаясь над бездной высоко,
Величавый орел гордо к небу взлетел
И в эфире пари́т одиноко.
О, орел! Твоей целью заветной была
Недоступная высь голубая…
Если б слава армян так подняться могла,
После рабства и слез оживая!
Если б край наш родной снова силу нашел
Сбросить бремя невзгод и мученья,
Как прозрачный эфир рассекают, орел,
Твоих крыльев могучих движенья!..
* * *
Кто изнежен и слаб, кто отваги лишен,
Пусть дивится тому, что, страдая,
С мрачной думой своей неразлучен Леон,
По горам и пустыням блуждая!..
Пусть правдивая скорбь непонятна, смешна
Тем, кто ищет утех, наслаждений,
Чья беспечная жизнь суеты лишь полна,
Жажды шумных, пустых развлечений…
Дух Леона, скорбя, ненавидит покой,
И чужда ему жизни отрада:
Так страдалец-народ осушает с тоской
Кубок, полный смертельного яда.
Зеленеют поля… Вновь фиалка, жасмин,
Все под лаской весны расцветает…
Как дыхание девы, порой из долин
Ароматный зефир долетает.
Меж душистых цветов себе путь проложив,
Блещет чистый ручей красотою.
Дремлет лилия, томно головку склонив,
Над журчащей мечтая водою…
Хочет верить Леон, что поток унесет
Быстро вдаль его мрачное горе,
Улыбнется весна… птичек хор запоет…
И воспрянет душа на просторе!
Он ударил по струнам, — но слышит в ответ
Лишь напевы печали, томленья.
Струны шепчут: «Рыдай безутешно, поэт, —
Не настал еще час избавленья!»
* * *
Молча страждет Леон, — и не выдаст он мук,
Взор людской разгадать их не может…
Тайно скорбь, натянув свой губительный лук,
Словно демон, страдальца тревожит.
В истомленной душе — грусть и муки теперь!
Мысли — море с бурливой волною!
И навек заперта светлой радости дверь, —
Не повеет, как прежде, весною!..
И душа, что когда-то, светла и ясна,
Как цветок, распускалась беспечно,
Скорбный кубок теперь осушает до дна,
Что тоской наполняется вечно.
Наш Воздух только часть безбрежного Эфира,
В котором носятся бессмертные миры.
Он круговой шатер, покров земного мира,
Где Духи Времени сбираются для пира,
И ткут калейдоскоп сверкающей игры.
Равнины, пропасти, высоты, и обрывы,
По чьей поверхности проходят облака,
Многообразия живые переливы,
Руна заветного скользящие извивы,
Вслед за которыми мечта плывет века.
В долинах Воздуха есть призраки-травинки,
Взрастают-тают в нем, в единый миг, цветы,
Как пчелы, кружатся в нем белые снежинки,
Путями фейными проходят паутинки,
И водопад лучей струится с высоты.
Несутся с бешенством свирепые циклоны,
Разгульной вольницей ликует взрыв громо́в,
И в неурочный час гудят на башнях звоны,
Но после быстрых гроз так изумрудны склоны
Под детским лепетом апрельских ветерков.
Чертогом радости и мировых слияний
Сверкает радуга из тысячи тонов,
И в душах временных тот праздник обаяний
Намеком говорит, что в тысячах влияний
Победно царствуют лишь семь первооснов.
От предрассветной мглы до яркого заката,
От белизны снегов до кактусов и роз,
Пространство Воздуха ликующе-богато
Напевом красочным, гипнозом аромата,
Многослиянностью, в которой все сошлось.
Когда под шелесты влюбляющего Мая
Белеют ландыши и светит углем мак,
Волна цветочных душ проносится, мечтая,
И Воздух, пьяностью два пола сочетая,
Велит им вместе быть — нежней, тесней — вот так.
Он изменяется, переливает краски,
Перебирает их, в игре неистощим,
И незабудки спят, как глазки детской сказки,
И арум яростен, как кровь и крик развязки,
И Жизнь идет, зовет, и все плывет как дым.
В Июльских Празднествах, когда жнецы и жницы
Дают безумствовать сверканиям серпа,
Тревожны в Воздухе перед отлетом птицы,
И говорят в ночах одна с другой зарницы
Над странным знаменьем тяжелого снопа.
Сжигают молнии — но неустанны руки,
Сгорают здания — но вновь мечта растет,
Кривою линией стенаний ходят муки,
Но тонут в Воздухе все возгласы, все звуки,
И снова — первый день, и снова — начат счет.
Всего таинственней незримость параллелей,
Передаваемость, сны в снах — и снова сны,
Дух невещественный вещественных веселий,
Ответность марева, в душе — напев свирелей,
Отображенья стран и звуковой волны.
В душе ли грезящих, где встала мысль впервые,
Иль в кругозорностях, где склеп Небес так синь,
В прекрасной разности, они всегда живые,
Созданья Воздуха, те волны звуковые,
И краски зыбкие, и тайный храм святынь.
О, Воздух жизненный! Прозрачность круговая!
Он должен вольным быть. Когда ж его замкнут,
В нем дышит скрытый гнев, встает отрава злая,
И, тяжесть мертвую на душу налагая,
Кошмары цепкие невидимо растут.
Но хоть велик шатер любого полумира,
Хранилище-покров двух наших полусфер,
Наш Воздух лишь намек на пропасти Эфира,
Где нерассказанность совсем иного мира,
Неполовинного, вне гор и вне пещер.
О, светоносное великое Пространство,
Где мысли чудится всходящая стезя,
Всегда одетая в созвездные убранства, —
В тебе миров и снов бездонно постоянство,
Никем не считанных, и их считать нельзя.
Начало и конец всех мысленных явлений,
Воздушный Океан эфирных синих вод,
Ты Солнце нам даешь над сумраком томлений,
И красные цветы в пожарах преступлений,
И в зеркале морей повторный Небосвод.
Ночь лишь седьмую
Мрачного трона
Степень прешла,
С росска Сиона
Звезду златую
Смерть сорвала.
Луч, покатяся
С синего неба,
В бездне погас!
Утрення, ясна,
Тень золотая!
Краток твой блеск.
Ольга прекрасна,
Ольга драгая!
Тень твой был век.
Что твое утро
В вечности целой?
Меней, чем миг!
Юная роза
Лишь развернула
Алый шипок,
Вдруг от мороза
В лоне уснула,
Свянул цветок.
Так и с царевной:
Нет уж в ней жизни,
Смерть на челе!
К отчему лону,
К матери нежной,
К братьям, сестрам,
К скипетру, трону,
К бабке любезной,
К верным рабам,
Милый младенец,
Ты уж с улыбкой
Рук не прострешь.
Лик полутонный,
Тихое пенье,
Мрачность одежд,
Вздохи и стоны,
Слезно теченье,
В дыме блеск свеч,
Норда царицы
Бледность, безмолвье —
Страшный позор!
Где вы стеснились?
Что окружили?
Чей видим труп?
Иль вы забылись,
В гроб положили
Спящего тут
Ангела в теле? —
Ольга прекрасна
Ангел был наш.
Вижу в сиянье
Грады эфира,
Солнцы кругом!
Вижу собранье
Горнего мира;
Ангелов сонм,
Руки простерши,
Ольгу приемлют
В светлый свой полк.
Вижу блаженну
Чистую душу
Всю из огня,
В свет облеченну:
В райскую кущу
Идет дитя;
Зрит на Россию,
Зрит на Петрополь,
Зрит на родных.
Зрит на пииту,
Жизнь и успенье
Кто ея пел,
Чей в умиленье
Дождь на ланиту
Искрой летел;
Слышит звук лиры,
Томные гласы
Песни моей.
Мира Содетель,
Святость и прочность
Царства суть чьи!
Коль добродетель
И непорочность
Слуги Твои,
Коих ко смертным
Ты посылаешь
Стражами быть:
Даждь, да над нами
Ольги блаженной
Плавает дух;
Чтоб, как очами,
Над полвселенной
Неба сей друг
Зрел нас звездами,
Дланью багряной
Сыпал к нам свет;
Племя Петрово,
Екатерины,
Здравьем чело,
Сень бы лаврова,
Мирные крины,
Все нам цвело;
Дни бы златые,
Сребряны росы
С облак лились;
Не было б царства
В свете другого
Счастливей нас;
Яда коварства,
Равенства злого,
Буйства зараз,
Вольности мнимой,
Ангел хранитель,
Нас ты избавь!
И средь эфира,
В дебри тьмозвездной,
В райской тиши,
Где днесь Пленира,
Друг мой любезной,
Сердца, души
В ней половину,
Гений России,
Призри мою!
1795
Дремлет в могиле
Вождь знаменитый;
Щит перед грудью,
Меч у бедра.
Конь его добрый
Ржет под курганом,
Светлым копытом
Стену скребет.
(Фритиоф, в переводе Я. Грота, Гельсингфорс, 1841, стр. 167).