Кто вас, детки, крепко любит,
Кто вас нежно так голубит,
Не смыкая ночью глаз
Все заботится о вас? Мама дорогая.
Колыбель кто вам качает,
Кто вам песни напевает,
Кто вам сказки говорит? Мама золотая.
Если, детки, вы ленивы,
Непослушны, шаловливы,
Что бывает иногда —
Кто же слезы льет тогда? Все она родная.
В синем небе тучки белые,
Словно в речке детки смелые.
Ветер носится над нивою,
Словно конь с косматой гривою.
Детки весело купаются,
Словно тучки колыхаются.
Конь бежит дорогой торною,
Словно ветер с бурей черною.
— Солдатушки, наши ребятушки,
Где же ваши маты?
— Наши маты — белые палаты,
Вот где наши маты.
— Солдатушки, наши ребятушки,
Где же ваши жены?
— Наши жены — пушки заряжены,
Вот где наши жены.
— Солдатушки, наши ребятушки,
Где же ваши детки?
— Наши детки — пули быстры, метки,
Вот где наши детки.
— Солдатушки, наши ребятушки,
Где же ваши сестры?
— Наши сестры — пики, сабли остры,
Вот где наши сестры.
Склоняются низко цветущие ветки,
Фонтана в бассейне лепечут струи,
В тенистых аллеях всe детки, всe детки…
О детки в траве, почему не мои?
Как будто на каждой головке коронка
От взоров, детей стерегущих, любя.
И матери каждой, что гладит ребенка,
Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»
Как бабочки девочек платьица пестры,
Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…
И шепчутся мамы, как нежные сестры:
— «Подумайте, сын мой»… — «Да что вы! А мой».
Я женщин люблю, что в бою не робели,
Умевших и шпагу держать, и копье, —
Но знаю, что только в плену колыбели
Обычное — женское — счастье мое!
Солдатушки, браво ребятушки,
Где же ваши деды?
— Наши деды — славные победы,
Вот где наши деды!
Солдатушки, браво ребятушки,
Где же ваши матки?
— Наши матки — белые палатки,
Вот где наши матки!
Солдатушки, браво ребятушки,
А где ж ваши жены?
— Наши жены — ружья заряжены,
Вот где наши жены!
Солдатушки, браво ребятушки,
Где же ваши сестры?
— Нашли сестры — штыки, сабли остры,
Вот где наши сестры!
Солдатушки, браво ребятушки,
Где же ваши детки?
— Наши детки — пули наши метки,
Вот где наши детки!
Не шевелясь, лежу под старым дубом.
Для молодых скворцов он служит клубом.
Тот громче всех поёт, а тот молчит,
Зато из клюва бабочка торчит.Тот верещит: «Сейчас мы класс покажем!»
И щеголяет высшим пилотажем.
Как весело скворцам без пап и мам:
«Сам бабочку поймал!», «Летаю сам!»
А дуб охотно подставляет ветки:
«Летайте, детки! Отдыхайте, детки!»Вот горстка прошлогодних желудей,
Гнилых скорлупок, чёрных от дождей.
Я отодвинуть их хотел рукою, –
Они не поддаются. Что такое?
Пробив скорлупку, птенчики-дубки
Вонзили в землю клювы-корешки.Мне этот дуб сегодня, как подарок.
Нет, мир не только в детстве свеж и ярок.
Не любят дети прелых желудей.
А птицы улетают от детей.
На кривеньких ножках заморыши-детки!
Вялый одуванчик у пыльного пня!
И старая птица, ослепшая в клетке!
Я скажу! Я знаю! Слушайте меня! В сафировой башне златого чертога
Королевна Гульда, потупивши взор,
К подножью престола для Господа Бога
Вышивает счастья рубинный узор.Ей служат покорно семь черных оленей,
Изумрудным оком поводят, храпят,
Бьют оземь копытом и ждут повелений,
Ждут, куда укажет потупленный взгляд.Вот взглянет — и мчатся в поля и долины.
К нам, к слепым, к убогим, на горе и страх!
И топчут и колют, и рдеют рубины —
Капли кроткой крови на длинных рогах… Заморыши-детки! Нас много! Нас много,
Отданных на муки, на смерть и позор,
Чтоб вышила счастья к подножию Бога
Королевна Гульда рубинный узор!
Звенела и пела шарманка во сне…
Смеялись кудрявые детки…
Пестря отраженьем в зеркальной стене,
Кружилися мы, марьонетки.
Наряды, улыбки и тонкость манер, -
Пружины так крепки и прямы! -
Направо картонный глядел кавалер,
Налево склонялися дамы.
И был мой танцор чернобров и румян,
Блестели стеклянные глазки;
Два винтика цепко сжимали мой стан,
Кружили в размеренной пляске.
«О если бы мог на меня ты взглянуть,
Зажечь в себе душу живую!
Я наш бесконечный, наш проклятый путь
Любовью своей расколдую!
Мы скреплены темной, жестокой судьбой, -
Мы путники вечного круга…
Мне страшно!.. Мне больно!.. Мы близки с тобой,
Не видя, не зная друг друга…»
Но пела, звенела шарманка во сне,
Кружилися мы, марьонетки,
Мелькая попарно в зеркальной стене…
Смеялись кудрявые детки…
С темной веткою шепчется ветка,
Под ногами ложится трава,
Где-то плачет сова…
Дай мне руку, пугливая детка! Я с тобою, твой рыцарь и друг,
Ты тихонько дрожишь почему-то.
Не ломай своих рук,
А плащом их теплее закутай.Много странствий он видел и чащ,
В нем от пуль неприятельских дыры.
Ты закутайся в плащ:
Здесь туманы ползучие сыры, Здесь сгоришь на болотном огне!
Беззащитные руки ломая,
Ты напомнила мне
Ту царевну из дальнего мая, Ту, любимую слишком давно,
Чьи уста, как рубины горели…
Предо мною окно
И головка в плену ожерелий.Нежный взор удержать не сумел,
Я, обняв, оторвался жестоко…
Как я мог, как я смел
Погубить эту розу Востока! С темной веткою шепчется ветка,
Небосклон предрассветный серей.
Дай мне руку скорей
На прощанье, пугливая детка!
Кто-то ходит возле дома.
Эта поступь нам знакома.
Береги детей.
Не давай весёлым дочкам
Бегать к аленьким цветочкам, —
Близок лиходей.
А сынки-то, — вот мальчишки!
Все изорваны штанишки,
И в пыли спина.
Непоседливый народец!
Завели бы хороводец
В зале у окна.
«Что ж нам дома! Точно в клетке».
Вот как вольны стали детки
В наши злые дни!
Да ведь враг наш у порога!
Мать! Держи мальчишек строго, —
Розгой их пугни.
Детки остры, спросят прямо:
«Так скажи, скажи нам, мама,
Враг наш, кто же он?» —
«Он услышит, он расскажет,
А начальник вас накажет». —
«Ах, так он — шпион!
Вот, нашла кого бояться!
Этой дряни покоряться
Не хотим вовек.
Скажем громко, без уклона,
Что пославший к нам шпиона —
Низкий человек.
Мы играем, как умеем,
И сыграть, конечно, смеем
Всякую игру.
Пусть ползут ужом и змеем, —
И без них мы разумеем,
Что нам ко двору».
Ходит, бродит возле дома.
Злая поступь нам знакома.
Вот он у дверей.
Детки смелы и упрямы,
Не боятся старой мамы.
Не сберечь детей.
Во саду, саду зеленом,
Под широким небосклоном,
От Земли и до Небес,
Возносилось чудо-древо,
С блеском яблоков-чудес.
Прилетев на это древо,
С воркованием напева,
В изумрудностях ветвей,
Молодая Голубица
Выводила там детей.
Молодица, Голубица,
Эта ласковая птица
Ворковала к молодым,
Говорила им загадки
Там под Древом вековым.
Говорила им загадки:
«Уж вы детки-голубятки,
Клюйте вы пшеничку здесь,
А в пыли вы не пылитесь,
Мир далекий пылен весь».
«А в пыли вы не пылитесь.
А в росе вы не роситесь».
Ворковала им она.
Только детки не стерпели,
Заманила ширина.
Голубятки не стерпели.
В мир широкий полетели,
Запылилися в пыли,
Заросилися росою,
Удержаться не могли.
Заросилися росою,
Застыдилися виною,
Голубица же нежна.
Там под яблонью живою
Оправдала их она.
Высоко́ держал, как знамя,
Я кудрявую главу!
Соков жизненное пламя
Ствол делил с детьми-ветвями,
Разодетыми в листву.
Гордых деток не бранили
И не били палачи!
Выполняя без усилий
Труд свободный, ветви пили
Утра влагу и лучи.
Мысль отцовская бессменно
И любовь их берегла.
И мечтал я вдохновенно:
Милых деток непременно
Ждут великие дела!
Каждой ветви мачтой стройной
Суждено над морем встать,
Плыть по бездне беспокойной
И в холодный край, и в знойный —
И себя там показать!
Всех ветвей тринадцать было,
И одна лишь, — о позор! —
Только в метлы поступила!
Три других, увы! насилу
Были приняты в забор…
К остальным неумолима
Доля горькая была!
Печь их жадно приняла.
Разлетелась струйка дыму
И осталась… лишь зола!..
Возле города Пекина
Ходят-бродят хунвейбины,
И старинные картины
Ищут-рыщут хунвейбины, -
И не то чтоб хунвейбины
Любят статуи, картины:
Вместо статуй будут урны
"Революции культурной".
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, -
Но что-то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун-вей-бины…
Вот придумал им забаву
Ихний вождь товарищ Мао:
Не ходите, дети, в школу -
Приходите бить крамолу!
И не то чтоб эти детки
Были вовсе малолетки, -
Изрубили эти детки
Очень многих на котлетки!
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, -
Но что-то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун-вей-бины…
Вот немного посидели,
А теперь похулиганим -
Что-то тихо, в самом деле, -
Думал Мао с Ляо Бянем, -
Чем еще уконтрапупишь
Мировую атмосферу:
Вот еще покажем крупный кукиш
США и СССРу!
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, -
Но что-то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун-вей-бины…
С тайной, тяжелой тоской я гляжу на тебя, мое сердце!
Что тебя ждет впереди? — Кукла, которая будет
Тешить сначала тебя, а потом эта кукла наскучит…
После, когда подрастешь, ты сама будешь куклой для взрослых:
Вырядят в бархат тебя, напоказ вывозить тебя будут.
Строго тебе запретят обнаруживать чувства к мысли;
Волю твою окуют (воля всего им опасней!);
Позже, как время придет, по расчету (конечно, не сердца)
Выдадут замуж тебя. За кого? Не твое это дело:
Муж твой хорош для других, для тебя и подавно, не правда ль?
Замужем будешь ты жить; наживешь себе деток; но детки,
Может быть, выдут в отца; а отца ты едва ли любила…
Время не ждет никого… поглядишь, неожиданной гостьей
Старость нагрянет к тебе (тяжела эта гостья не впору!).
Ты, не живя, отцветешь и брюзгливой старухою будешь.
Люди при жизни тебя похоронят на сердце, а после,
Бросивши камень на гроб, никогда не придут на могилу
Вспомнить про ту, кто была, без сознанья, страдалица в жизни…
Солдатушки, браво-ребятушки,
А кто ваш родимый?
— Наш родимый — царь непобедимый,
Вот где наш родимый!
Солдатушки, ребятушки,
А есть у вас родная?
— Есть родная мать, нам дорогая, —
Наша Русь святая!
Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваши деды?
— Наши деды — славные победы,
Вот где наши деды!
Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваши матки?
— Наши матки — белые палатки,
Вот где наши матки!
Солдатушки, браво-ребятушки,
А где же ваши жены?
— Наши жены — ружья заряжены,
Вот где наши жены!
Солдатушки браво-ребятушки,
А есть у вас и тетки?
— Есть у нас и тетки — две косушки водки,
Вот где наши тетки!
Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваши сестры?
— Наши сестры — штыки, сабли остры,
Вот где наши сестры!
Солдатушки-братцы удалые,
Где же у вас детки?
— Наши детки — пули наши метки,
Вот где наши детки!
Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваша хата?
— Наша хата — лагерь супостата,
Вот где наша хата!
Родил двенадцать деток год.
Пущу их аттестаты в ход!..
Январь — сын первый, он не глуп:
От стужи прячется в тулуп.
Гуляка-брат его, Февраль;
Рублей на масленой не жаль.
А Март пачкун и нравом дик;
В грязи валяться он привык.
Апрель простужен и для нас
Его улыбки — ряд гримас.
Май с доброй славою знаком.
Но и его бранят тайком.
Июнь сули́т мильон чудес
И манит в поле нас да в лес.
Июль порой обдаст дождем,
Но урожай мы славный ждем.
Украсит Август все сады:
Повсюду ягоды, плоды!..
Сентябрь-художник: по плечу
Ему леса рядить в парчу.
Октябрь хандрит: он зол и хмур,
Что лето кратко чересчур.
Ноябрь трубит в волшебный рог,
И в бурю вихрь нас валит с ног.
Декабрь в углу, в тепле сидит
И деток «елкой» веселит.
Пастухи— Возникновение этих фигурок
В чистом пространстве небосклона
Для меня более чем странно.
— Струи фонтана
Менее прозрачны, чем их крылья.
— Обратите внимание на изобилие
Пальмовых веток, которые они держат в своих ручках.
-Некоторые из них в туфельках, другие в онучках.
— Смотрите, как сверкают у них перышки.
-Некоторые — толстяки, другие — заморышки.
— Горлышки
Этих созданий трепещут от пения.
— Терпение!
Через минуту мы узнаем кой-какие новости.
-В нашей волости
Была икона с подобными изображениями.
— А я видал у бати книгу,
Где мужичок такой пернатый
Из пальцев сделанную фигу
Казал рукой продолговатой.
— Дурашка! Он благословлял народы.
-И эти тоже ангелочки
Благословляют, сняв порточки,
Земли возвышенные точки.
— Послушайте, они дудят в серебряные дудочки.
— Только что они были там, а теперь туточки.ПениеИз глубин, где полдень ярок,
Где прозрачный воздух жарок,
Мы, подобье малых деток,
Принесли земле подарок.
Мы — подобье малых деток,
Смотрит месяц между веток,
Звезды робкие проснулись,
В небесах пошевельнулись.БыкСмутно в очах,
Мир на плечах.
В землю гляжу,
Тяжко хожу.ПениеБык ты, бык, ночной мыслитель,
Отвори глаза слепые,
Дай в твое проникнуть сердце,
Прочитать страданий книгу!
Дай в твое проникнуть сердце,
Дай твою подумать думу,
Дай твою земную силу
Силой неба опоясать! ПастухиКажется, эти летающие дурни разговаривают с коровами?
— Уже небеса делаются багровыми.
— Скоро вечер. Не будем на них обращать внимания.
— Эй, создания!
Пела ночью мышка в норке:
— Спи, мышонок, замолчи!
Дам тебе я хлебной корки
И огарочек свечи.
Отвечает ей мышонок:
— Голосок твой слишком тонок.
Лучше, мама, не пищи,
Ты мне няньку поищи!
Побежала мышка-мать,
Стала утку в няньки звать:
— Приходи к нам, тетя утка,
Нашу детку покачать.
Стала петь мышонку утка:
— Га-га-га, усни, малютка!
После дождика в саду
Червяка тебе найду.
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
— Нет, твой голос нехорош.
Слишком громко ты поешь!
Побежала мышка-мать,
Стала жабу в няньки звать:
— Приходи к нам, тетя жаба,
Нашу детку покачать.
Стала жаба важно квакать:
— Ква-ква-ква, не надо плакать!
Спи, мышонок, до утра,
Дам тебе я комара.
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
— Нет, твой голос нехорош.
Очень скучно ты поешь!
Побежала мышка-мать,
Тетю лошадь в няньки звать:
— Приходи к нам, тетя лошадь,
Нашу детку покачать.
— И-го-го! — поет лошадка.-
Спи, мышонок, сладко-сладко,
Повернись на правый бок,
Дам овса тебе мешок!
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
— Нет, твой голос нехорош.
Очень страшно ты поешь!
Побежала мышка-мать,
Стала свинку в няньки звать:
— Приходи к нам, тетя свинка,
Нашу детку покачать.
Стала свинка хрипло хрюкать,
Непослушного баюкать:
— Баю-баюшки, хрю-хрю.
Успокойся, говорю.
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
— Нет, твой голос нехорош.
Очень грубо ты поешь!
Стала думать мышка-мать:
Надо курицу позвать.
— Приходи к нам, тетя клуша,
Нашу детку покачать.
Закудахтала наседка:
— Куд-куда! Не бойся, детка!
Забирайся под крыло:
Там и тихо, и тепло.
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
— Нет, твой голос не хорош.
Этак вовсе не уснешь!
Побежала мышка-мать,
Стала щуку в няньки звать:
— Приходи к нам, тетя щука,
Нашу детку покачать.
Стала петь мышонку щука —
Не услышал он ни звука:
Разевает щука рот,
А не слышно, что поет…
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
— Нет, твой голос нехорош.
Слишком тихо ты поешь!
Побежала мышка-мать,
Стала кошку в няньки звать:
— Приходи к нам, тетя кошка,
Нашу детку покачать.
Стала петь мышонку кошка:
— Мяу-мяу, спи, мой крошка!
Мяу-мяу, ляжем спать,
Мяу-мяу, на кровать.
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
— Голосок твой так хорош —
Очень сладко ты поешь!
Прибежала мышка-мать,
Поглядела на кровать,
Ищет глупого мышонка,
А мышонка не видать…
У лесной опушки домик небольшой
Посещал я часто прошлою весной.
В том домишке бедном жил седой лесник.
Памятен мне долго будешь ты, старик.
Как приходу гостя радовался ты!
Вижу как теперь я добрые черты...
Вижу я улыбку на лице твоем —
И морщинкам мелким нет числа на нем!
Вижу армячишко рваный на плечах,
Шапку на затылке, трубочку в зубах;
Помню смех твой тихий, взгляд потухших глаз,
О житье минувшем сбивчивый рассказ.
По лесу бродили часто мы вдвоем;
Старику там каждый кустик был знаком.
Знал он, где какая птичка гнезда вьет,
Просеки, тропинки знал наперечет.
А какой охотник был до соловьев!
Всю-то ночь, казалось, слушать он готов,
Как в зеленой чаще песни их звучат;
И еще любил он маленьких ребят.
На своем крылечке сидя, каждый день
Ждет, бывало, деток он из деревень.
Много их сбегалось к деду вечерком;
Щебетали, словно птички перед сном:
«Дедушка, голубчик, сделай мне свисток».
«Дедушка, найди мне беленький грибок».
«Ты хотел мне нынче сказку рассказать».
«Посулил ты белку, дедушка, поймать».
— Ладно, ладно, детки, дайте только срок,
Будет вам и белка, будет и свисток!
И, смеясь, рукою дряхлой гладил он
Детские головки, белые, как лен.
Ждал поры весенней с нетерпеньем я:
Думал, вот приеду снова в те края
И отправлюсь к другу старому скорей.
Он навстречу выйдет с трубочкой своей.
И начнет о сельских новостях болтать.
По лесу бродить с ним будем мы опять.
Слушая, как в чаще свищут соловьи...
Но, увы! желанья не сбылись мои.
Как с деревьев падать начал лист сухой,
Смерть подкралась к деду тихою стопой.
Одинок угас он в домике своем,
И горюют детки больше всех по нем.
«Кто поймает белку, сделает свисток?»
Долго будет мил им добрый старичок.
И где спит теперь он непробудным сном,
Часто голоса их слышны вечерком...
Крошку-Ангела в сочельник
Бог на землю посылал:
«Как пойдешь ты через ельник, –
Он с улыбкою сказал, –
Елку срубишь, и малютке
Самой доброй на земле,
Самой ласковой и чуткой
Дай, как память обо Мне».
И смутился Ангел-крошка:
«Но кому же мне отдать?
Как узнать, на ком из деток
Будет Божья благодать?»
«Сам увидишь», — Бог ответил.
И небесный гость пошел.
Месяц встал уж, путь был светел
И в огромный город вел.Всюду праздничные речи,
Всюду счастье деток ждет…
Вскинув елочку на плечи,
Ангел с радостью идет…
Загляните в окна сами, –
Там большое торжество!
Елки светятся огнями,
Как бывает в Рождество.И из дома в дом поспешно
Ангел стал переходить,
Чтоб узнать, кому он должен
Елку Божью подарить.
И прекрасных и послушных
Много видел он детей. –
Все при виде Божьей елки,
Всё забыв, тянулись к ней.Кто кричит: «Я елки стою!»
Кто корит за то его:
«Не сравнишься ты со мною,
Я добрее твоего!»
«Нет, я елочки достойна
И достойнее других!»
Ангел слушает спокойно,
Озирая с грустью их.Все кичатся друг пред другом,
Каждый хвалит сам себя,
На соперника с испугом
Или с завистью глядя.
И на улицу, понурясь,
Ангел вышел… «Боже мой!
Научи, кому бы мог я
Дар отдать бесценный Твой!»И на улице встречает
Ангел крошку, — он стоит,
Елку Божью озирает, –
И восторгом взор горит.
«Елка! Елочка! — захлопал
Он в ладоши. — Жаль, что я
Этой елки не достоин
И она не для меня… Но неси ее сестренке,
Что лежит у нас больна.
Сделай ей такую радость, –
Стоит елочки она!
Пусть не плачется напрасно!»
Мальчик Ангелу шепнул.
И с улыбкой Ангел ясный
Елку крошке протянул.И тогда каким-то чудом
С неба звезды сорвались
И, сверкая изумрудом,
В ветви елочки впились.
Елка искрится и блещет, –
Ей небесный символ дан;
И восторженно трепещет
Изумленный мальчуган… И, любовь узнав такую,
Ангел, тронутый до слез,
Богу весточку благую,
Как бесценный дар, принёс.
Иван Андреевич Крылов (1769—1844)
На радость полувековую
Скликает нас веселый зов:
Здесь с музой свадьбу золотую
Сегодня празднует Крылов.
На этой свадьбе — все мы сватья!
И не к чему таить вину:
Все заодно, все без изятья,
Мы влюблены в его жену.
Длись счастливою судьбою,
Нить любезных нам годов!
Здравствуй с милою женою,
Здравствуй, дедушка Крылов!
И этот брак был не бесплодный!
Сам Феб его благословил!
Потомству наш поэт народный
Свое потомство укрепил.
Изба его детьми богата
Под сенью брачного венца;
И дети — славные ребята!
И дети все умны — в отца.
Длись судьбами всеблагими,
Нить любезных нам годов!
Здравствуй с детками своими,
Здравствуй, дедушка Крылов!
Мудрец игривый и глубокий,
Простосердечное дитя,
И дочкам он давал уроки,
И батюшек учил шутя.
Искусством ловкого обмана
Где и кольнет из-под пера:
Так Петр кивает на Ивана,
Иван кивает на Петра.
Длись счастливою судьбою,
Нить любезных нам годов!
Здравствуй с милою женою,
Здравствуй, дедушка Крылов!
Где нужно, он навесть умеет
Свое волшебное стекло,
И в зеркале его яснеет
Суровой истины чело.
Весь мир в руках у чародея,
Все твари дань ему несут,
По дудке нашего Орфея
Все звери пляшут и поют.
Длись судьбами всеблагими,
Нить любезных нам годов!
Здравствуй с детками своими,
Здравствуй, дедушка Крылов!
Забавой он людей исправил,
Сметая с них пороков пыль;
Он баснями себя прославил,
И слава эта — наша быль.
И не забудут этой были,
Пока по-русски говорят:
Ее давно мы затвердили,
Ее и внуки затвердят.
Длись счастливою судьбою,
Нить любезных нам годов!
Здравствуй с милою женою,
Здравствуй, дедушка Крылов!
Чего ему нам пожелать бы?
Чтобы от свадьбы золотой
Он дожил до алмазной свадьбы
С своей столетнею женой.
Он так беспечно, так досужно
Прошел со славой долгий путь,
Что до ста лет не будет нужно
Ему прилечь и отдохнуть.
Длись судьбами всеблагими,
Нить любезных нам годов!
Здравствуй с детками своими,
Здравствуй, дедушка Крылов!
Тигрёнок
Эй, не стойте слишком близко —
Я тигрёнок, а не киска!
Слон
Дали туфельки слону.
Взял он туфельку одну
И сказал: — Нужны пошире,
И не две, а все четыре!
Зебры
Полосатые лошадки,
Африканские лошадки,
Хорошо играть вам в прятки
На лугу среди травы!
Разлинованы лошадки,
Будто школьные тетрадки,
Разрисованы лошадки
От копыт до головы.
Жираф
Рвать цветы легко и просто
Детям маленького роста,
Но тому, кто так высок,
Нелегко сорвать цветок!
Совята
Взгляни на маленьких совят —
Малютки рядышком сидят.
Когда не спят,
Они едят.
Когда едят,
Они не спят.
Пингвин
Правда, дети, я хорош?
На большой мешок похож.
На морях в былые годы
Обгонял я пароходы.
А теперь я здесь в саду
Тихо плаваю в пруду.
Лебедёнок
Отчего течёт вода
С этого младенца?
Он недавно из пруда,
Дайте полотенце!
Страусёнок
Я — страусёнок молодой,
Заносчивый и гордый.
Когда сержусь, я бью ногой
Мозолистой и твердой.
Когда пугаюсь, я бегу,
Вытягиваю шею.
А вот летать я не могу,
И петь я не умею.
Обезьяна
Приплыл по океану
Из Африки матрос,
Малютку обезьяну
В подарок нам привёз.
Сидит она, тоскуя,
Весь вечер напролёт
И песенку такую
По-своему поёт:
«На дальнем жарком юге,
На пальмах и кустах
Визжат мои подруги,
Качаясь на хвостах.
Чудесные бананы
На родине моей.
Живут там обезьяны
И нет совсем людей».
Белые медведи
У нас просторный водоём.
Мы с братом плаваем вдвоём.
Вода прохладна и свежа.
Её меняют сторожа.
Мы от стены плывем к стене
То на боку, то на спине.
Держись правее, дорогой.
Не задевай меня ногой!
Эскимосская собака
На прутике — записка:
«Не подходите близко!»
Записке ты не верь —
Я самый добрый зверь.
За что сижу я в клетке,
Я сам не знаю, детки.
Собака динго
Нет, я не волк и не лиса.
Вы приезжайте к нам в леса,
И там увидите вы пса —
Воинственного динго.
Пусть вам расскажет кенгуру,
Как в австралийскую жару
Гнал по лесам его сестру
Поджарый, тощий динго.
Она в кусты — и я за ней,
Она в ручей — и я в ручей,
Она быстрей — и я быстрей,
Неутомимый динго.
Она хитра, и я не прост,
С утра бежали мы до звёзд,
Но вот поймал её за хвост
Неумолимый динго.
Теперь у всех я на виду,
В зоологическом саду,
Верчусь волчком и мяса жду,
Неугомонный динго.
Верблюд
Бедный маленький верблюд:
Есть ребёнку не дают.
Он сегодня съел с утра
Только два таких ведра!
Где обедал воробей
— Где обедал, воробей?
— В зоопарке у зверей.
Пообедал я сперва
За решёткою у льва.
Подкрепился у лисицы.
У моржа попил водицы.
Ел морковку у слона.
С журавлём поел пшена.
Погостил у носорога,
Отрубей поел немного.
Побывал я на пиру
У хвостатых кенгуру.
Был на праздничном обеде
У мохнатого медведя.
А зубастый крокодил
Чуть меня не проглотил.
Из-за леса, леса темного,
Подымалась красна зорюшка,
Рассыпала ясной радугой
Огоньки-лучи багровые.
Загорались ярким пламенем
Сосны старые, могучие,
Наряжали сетки хвойные
В покрывала златотканые.
А кругом роса жемчужная
Отливала блестки алые,
И над озером серебряным
Камыши, склонясь, шепталися.
В это утро вместе с солнышком
Уж из тех ли темных зарослей
Выплывала, словно зоренька,
Белоснежная лебедушка.
Позади ватагой стройною
Подвигались лебежатушки.
И дробилась гладь зеркальная
На колечки изумрудные.
И от той ли тихой заводи,
Посередь того ли озера,
Пролегла струя далекая
Лентой темной и широкою.
Уплывала лебедь белая
По ту сторону раздольную,
Где к затону молчаливому
Прилегла трава шелковая.
У побережья зеленого,
Наклонив головки нежные,
Перешептывались лилии
С ручейками тихозвонными.
Как и стала звать лебедушка
Своих малых лебежатушек
Погулять на луг пестреющий,
Пощипать траву душистую.
Выходили лебежатушки
Теребить траву-муравушку,
И росинки серебристые,
Словно жемчуг, осыпалися.
А кругом цветы лазоревы
Распускали волны пряные
И, как гости чужедальние,
Улыбались дню веселому.
И гуляли детки малые
По раздолью по широкому,
А лебедка белоснежная,
Не спуская глаз, дозорила.
Пролетал ли коршун рощею,
Иль змея ползла равниною,
Гоготала лебедь белая,
Созывая малых детушек.
Хоронились лебежатушки
Под крыло ли материнское,
И когда гроза скрывалася,
Снова бегали-резвилися.
Но не чуяла лебедушка,
Не видала оком доблестным,
Что от солнца золотистого
Надвигалась туча черная —
Молодой орел под облаком
Расправлял крыло могучее
И бросал глазами молнии
На равнину бесконечную.
Видел он у леса темного,
На пригорке у расщелины,
Как змея на солнце выползла
И свилась в колечко, грелася.
И хотел орел со злобою
Как стрела на землю кинуться,
Но змея его заметила
И под кочку притаилася.
Взмахом крыл своих под облаком
Он расправил когти острые
И, добычу поджидаючи,
Замер в воздухе распластанный.
Но глаза его орлиные
Разглядели степь далекую,
И у озера широкого
Он увидел лебедь белую.
Грозный взмах крыла могучего
Отогнал седое облако,
И орел, как точка черная,
Стал к земле спускаться кольцами.
В это время лебедь белая
Оглянула гладь зеркальную
И на небе отражавшемся
Увидала крылья длинные.
Встрепенулася лебедушка,
Закричала лебежатушкам,
Собралися детки малые
И под крылья схоронилися.
А орел, взмахнувши крыльями,
Как стрела на землю кинулся,
И впилися когти острые
Прямо в шею лебединую.
Распустила крылья белые
Белоснежная лебедушка
И ногами помертвелыми
Оттолкнула малых детушек.
Побежали детки к озеру,
Понеслись в густые заросли,
А из глаз родимой матери
Покатились слезы горькие.
А орел когтями острыми
Раздирал ей тело нежное,
И летели перья белые,
Словно брызги, во все стороны.
Колыхалось тихо озеро,
Камыши, склонясь, шепталися,
А под кочками зелеными
Хоронились лебежатушки.
Б, а б к а
В поле ветер-великан
Ломит дерево-сосну.
Во хлеву ревет баран,
А я чашки сполосну.
А я чашки вытираю,
Тихим гласом напеваю:
"Ветер, ветер, белый конь.
Нашу горницу не тронь".
Л у т о н я
Баба, баба, ветер где?
Б, а б к а
Ветер ходит по воде.
Л у т о н я
Баба, баба, где вода?
Б, а б к а
Убежала в города.
Л у т о н я
Баба, баба, мне приснился
Чудный город Ленинград.
Там на крепости старинной
Пушки длинные стоят.
Там на крепости старинной
Мертвый царь сидит в меху,
Люди воют, дети плачут,
Царь танцует, как дитя.
Б, а б к а
Успокойся, мой Лутоня,
Разум ночью не пытай.
За окошком вьюга стонет,
Налегая на сарай.
Погасили бабы свечки,
Сядем, дети, возле печки,
Перед печкой, над огнем
Мы Захарку запоем.
Дети садятся вокруг печки. Бабка раздает каждому
по зажженной лучинке. Дети машут ими в воздухе и поют.
Д е т и
Гори, гори жарко,
Приехал Захарка.
Сам на тележке,
Жена на кобылке,
Детки в санках,
В черных шапках.
Б, а б к а
Закачался мир подлунный,
Вздрогнул месяц и погас.
Кто тут ходит весь чугунный,
Кто тут бродит возле нас?
Велики его ладони,
Тяжелы его шаги.
Под окном топочут кони.
Боже, деткам помоги.
З, а х, а р ка
(входит)
Поднимите руки, дети,
Разгоните пальцы мне.
Вон Лутонька на повети,
Как чертенок, при луне.
(Бросается на Лутоню.)
Л у т о н я
Пощади меня, луна!
Защити меня, стена!
Перед Лутоней поднимается стена.
З, а х, а р к а
Дети, дети, руки выше,
Слышу, как Лутонька дышит.
Вон сидит он за стеной,
Закрывается травой.
(Бросается на Лутоню.)
Л у т о н я
Встаньте, травки, до небес,
Станьте, травки, словно лес!
Трава превращается в лес.
З, а х, а р к а
Дети, вытяните руки
Выше, выше до небес.
Стал Лутонька меньше мухи,
Вкруг него дремучий лес.
Вкруг него лихие звери
Словно ангелы стоят.
Это кто стучится в двери?
З в е р и
(вбегая в комнату)
Чудный город Ленинград!
Л у т о н я
В чудном граде Ленинграде
На возвышенной игле
Светлый вертится кораблик
И сверкает при луне.
Под корабликом железным
Люди в дудочки поют,
Убиенного Захарку
В домик с башнями ведут!
1.
Мечта
Мороз повел суровым глазом,
с таким морозом быть греху, —
мое пальто подбито газом,
мое пальто не на меху.
Пускай, как тряпки, полы реют
и ноги пляшут тра-та-ты…
Одни мечты мне сердце греют —
такие знойные мечты!
Мороз. Врачом я скоро буду,
уж чую в воздухе банкет.
Я скоро-скоро позабуду
пору стипендий и анкет.
Нужды не будет и помину,
тогда пойдет совсем не то.
Уж скоро-скоро я покину
тебя, дырявое пальто!
Одену шубу подороже,
одену шляпу набекрень,
и в первый раз без всякой дрожи
я выйду в первый зимний день.
Затем — семейная картина.
Вернусь я вечером домой,
и будем греться у камина
вдвоем с молоденькой женой.
Я буду пользовать бесплатно
иль за гроши крестьянский люд.
Обедать буду аккуратно —
обед из трех приличных блюд.
А там… пойдут, как надо, детки.
Глядишь — я главврачом зовусь.
Окончат детки семилетку,
потом поступят детки в вуз.
Вузовец
2.
Ответ
Что ж!
Напишу и я про то же.
Я
все мечтательное чту.
Мне хочется
слегка продолжить
поэта-вузовца «мечту».
Вузовец вырос.
Уже главврачом.
Живет, как в раю,
не тужа ни о чем.
Супружницы ласки
роскошны и пылки.
Бифштексы к обеду —
каждому фунт.
На каждого —
пива по две бутылки.
У каждого —
пышная шуба в шкафу.
И дети,
придя
из различнейших школ,
играют,
к папаше воссев на брюшко…
Рабочий не сыт.
Крестьянин мрачен.
Полураздетая мерзнет страна.
Но светятся
счастьем
глазки главврачьи:
— Я сыт,
и дело мое —
сторона. —
И вдруг
начинают приказы взывать:
«Ничем
от войны
не могли схорониться.
Спешите
себя
мобилизовать,
враги обступают Советов границы».
Главврач прочитал
и солидную ногу
направил обратно
домой,
в берлогу.
— Авось
они
без меня отобьются.
Я —
обыватель
и жажду уютца. —
А белые прут.
Чего им лениться?!
И взяли за ворот
поэта больницы.
Товарищ главврач,
на мечтательность плюньте!
Пух
из перин
выпускают ножницы.
Жену
твою
усастый унтер
за ко́сы
к себе
волочит в наложницы.
Лежит
плашмя
на пороге дочка.
Платок —
и кровь краснее платочка.
А где сынишка?
Высшую меру
суд
полевой
присудил пионеру.
Пошел
главврач
в лоскутном наряде
с папертей
с ихних
просить христа-ради.
Такой
уют
поджидает тех,
кто, бросив
бороться
за общее
лучше,
себе самому
для своих утех
мечтает
создать
канарейный уютчик.
Вопрос
о личном счастье
не прост.
Когда
на республику
лезут громилы,
личное счастье —
это
рост
республики нашей
богатства и силы.
Сегодня
мир
живет на вулкане.
На что ж
мечты об уюте дали́сь?!
Устроимся все,
если в прошлое канет
проклятое слово
«капитализм».
Старушка под хмельком призналась,
Качая дряхлой головой:
«Как молодежь-то увивалась
В былые дни за мной!
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!»
«Как, бабушка, ты позволяла?»
— «Э, детки! Красоте своей
В пятнадцать лет я цену знала —
И не спала ночей…
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!»
«Ты, бабушка, сама влюблялась?»
— «На что же бог мне сердце дал?
Я скоро милого дождалась,
И он недолго ждал…
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!»
«Ты нежно, бабушка, любила?»
— «Уж как нежна была я с ним,
Но чаще время проводила —
Еще нежней — с другим…
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!»
«С другим, родная, не краснея?»
— «Из них был каждый не дурак,
Но я, я их была умнее:
Вступив в законный брак.
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!»
«А страшно мужа было встретить?»
— «Уж больно был в меня влюблен.
Ведь мог бы многое заметить —
Да не заметил он.
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!»
«А мужу вы не изменяли?»
— «Ну, как подчас не быть греху!
Но я и батюшке едва ли
Откроюсь на духу.
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!»
«Вы мужа наконец лишились?»
— «Да, хоть не нов уже был храм,
Кумиру жертвы приносились
Еще усердней там.
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!»
«Нам жить ли так, как вы прожили?»
— «Э, детки! женский наш удел!..
Уж если бабушки шалили —
Так вам и бог велел.
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!»
(Монолог отца)
Рождественские дни, и двери в кабинет,
Где я работаю — с утра полуоткрыты.
Малютки голосок, играющей в «визиты»,
Доносится ко мне… На девочке надет
И соответственный парадный туалет:
Перчатки матери и шляпка, пелерина;
А платье — шлейф его, длиною в два аршина,
За ней волочится, метя собой паркет…
Его ручонкою придерживая левой,
Малютка держится и смотрит королевой.
Ей весело… Она с собой толкует вслух
И, будучи одна, беседует за двух.
Одна ль? Завернута в подобие пеленок,
С ней кукла старая, истрепаннный «ребенок»,
Облезлый, без волос и с дыркою в боку,
Немало разных бед видавший на веку,
По безобразию буквально несравнимый,
И верно потому — всех более любимый.
Она душою всей ушла в свою игру.
— Динь-динь! — Ах, здравствуйте… Садитесь. Как любезно,
Что вы заехали! — Визитов нынче бездна
И вот я выехать решилась поутру.
— Вам лучше? — Как сказать! У женщин, дорогая,
Беда с болезнями: одна пройдет, — другая
Сейчас откроется… — Да, милая, о, да!
— А как же сами вы? — Ах плохо, как всегда,
Но (это главные!) поправилися детки.
— Их много ли у вас? — Порядочно. Всего
Двенадцать человек. — А возраст? — Однолетки:
Всем по двенадцати. — Ну, это ничего,
Года удобные… — Едва ли! Посудите,
Минуты просто нет свободной у меня.
Покупки, хлопоты… громадная возня!
— Ах, милая, кому вы это говорите!
— Есть детки и у вас? — Один лишь… Мой бебе!
(С глубокой нежностью прижав его к себе),
Вот этот! Миленький! Но с ним заботы вдвое…
— Ведь это — девочка, не правда ли? — О, нет!
— Так значит мальчуган? — Ни то и ни другое.
Покуда он — никто: бебе мой не одет
Еще, как видите… Нарочно не велю я
И одевать его: он просто мой бебе!
Все мальчики шалят, в лошадки не люблю я
Играть с мальчишками, — о драках и борьбе
Лишь думают они… Но с девочками — хуже:
Готовь приданое и хлопочи о муже,
И все-таки потом несчастливы оне!
Малютку моего желала бы вполне
Счастливым видеть я! —
Она с любовным взором
Склоняется к бебе облезлому, в котором
Не куклу жалкую — но видит, не шутя,
Она цветущее любимое дитя.
С инстинктом женщины в ней пробудилась рано
Потребность нежности и ласка горяча.
Устами свежими, как птичка щебеча,
Касается она поблекших щек болвана.
В ней пробуждается в минуты эти — мать.
И девочку мою готов я ревновать…
Запретить совсем бы
Запретить совсем бы ночи-негодяйке
выпускать
выпускать из пасти
выпускать из пасти столько звездных жал.
Я лежу, —
Я лежу, — палатка
Я лежу, — палатка в Кемпе «Нит гедайге».
Не по мне все это.
Не по мне все это. Не к чему...
Не по мне все это. Не к чему... и жаль...
Взвоют
Взвоют и замрут сирены над Гудзоном,
будто бы решают:
будто бы решают: выть или не выть?
Лучше бы не выли.
Лучше бы не выли. Пассажирам сонным
надо просыпаться,
надо просыпаться, думать,
надо просыпаться, думать, есть,
надо просыпаться, думать, есть, любить...
Прямо
Прямо перед мордой
Прямо перед мордой пролетает вечность —
бесконечночасый распустила хвост.
Были б все одеты
Были б все одеты и в белье, конечно,
если б время
если б время ткало
если б время ткало не часы,
если б время ткало не часы, а холст.
Впрячь бы это
Впрячь бы это время
Впрячь бы это время в приводной бы ремень, —
спустят
спустят с холостого —
спустят с холостого — и чеши и сыпь!
Чтобы
Чтобы не часы показывали время,
а чтоб время
а чтоб время честно
а чтоб время честно двигало часы.
Ну, американец...
Ну, американец... тоже...
Ну, американец... тоже... чем гордится.
Втер очки Нью-Йорком.
Втер очки Нью-Йорком. Видели его.
Сотня этажишек
Сотня этажишек в небо городится.
Этажи и крыши —
Этажи и крыши — только и всего.
Нами
Нами через пропасть
Нами через пропасть прямо к коммунизму
перекинут мост,
перекинут мост, длиною —
перекинут мост, длиною — во сто лет.
Что ж,
Что ж, с мостища с этого
Что ж, с мостища с этого глядим с презрением вниз мы?
Кверху нос задрали?
Кверху нос задрали? загородились?
Кверху нос задрали? загородились? Нет.
Мы
Мы ничьей башки
Мы ничьей башки мостами не морочим.
Что такое мост?
Что такое мост? Приспособленье для простуд.
Тоже...
Тоже... без домов
Тоже... без домов не проживете очень
на одном
на одном таком
на одном таком возвышенном мосту.
В мире социальном
В мире социальном те же непорядки:
три доллара за день,
три доллара за день, на —
три доллара за день, на — и отвяжись.
А у Форда сколько?
А у Форда сколько? Что играться в прятки!
Ну, скажите, Кулидж, —
Ну, скажите, Кулидж, — разве это жизнь?
Много ль
Много ль человеку
Много ль человеку (даже Форду)
Много ль человеку (даже Форду) надо?
Форд —
Форд — в мильонах фордов,
Форд — в мильонах фордов, сам же Форд —
Форд — в мильонах фордов, сам же Форд — в аршин.
Мистер Форд,
Мистер Форд, для вашего,
Мистер Форд, для вашего, для высохшего зада
разве мало
разве мало двух
разве мало двух просторнейших машин?
Лишек —
Лишек — в М. К. Х.
Лишек — в М. К. Х. Повесим ваш портретик.
Монумент
Монумент и то бы
Монумент и то бы вылепили с вас.
Кланялись бы детки,
Кланялись бы детки, вас
Кланялись бы детки, вас случайно встретив.
Мистер Форд —
Мистер Форд — отдайте!
Мистер Форд — отдайте! Даст он...
Мистер Форд — отдайте! Даст он... Черта с два!
За палаткой
За палаткой мир
За палаткой мир лежит угрюм и темен.
Вдруг
Вдруг ракетой сон
Вдруг ракетой сон звенит в унынье в это:
«Мы смело в бой пойдем
за власть Советов...»
Ну, и сон приснит вам
Ну, и сон приснит вам полночь-негодяйка!
Только сон ли это?
Только сон ли это? Слишком громок сон.
Это
Это комсомольцы
Это комсомольцы Кемпа «Нит Гедайге»
песней
песней заставляют
песней заставляют плыть в Москву Гудзон.
20 сентября 1925 г., Нью-Йорк
1
В легком шепоте ломаясь,
среди пальмы пышных веток,
она сидела, колыхаясь,
в центре однолетних деток.
Красотка нежная Петрова —
она была приятна глазу.
Платье тонкое лилово
ее охватывало сразу.
Она руками делала движенья,
сгибая их во всех частях,
Как будто страсти приближенье
предчувствовала при гостях.
То самоварчик открывала
посредством маленького крана,
то колбасу ножом стругала —
белолица, как Светлана.
То очень долго извинялась,
что комната не прибрана,
то, сияя, улыбалась
молоденькому Киприну.
Киприн был гитары друг,
сидел на стуле он в штанах
и среди своих подруг
говорил красотке «ах!» —
что не стоят беспокойства
эти мелкие досады,
что домашнее устройство
есть для женщины преграда,
что, стремяся к жизни новой,
обедать нам приходится в столовой,
и как ни странно это утверждать —
женщину следует обожать.
Киприн был при этом слове
неожиданно красив,
вдохновенья неземного
он почувствовал прилив.
»Ах, — сказал он, — это не бывало
среди всех злодейств судьбы,
чтобы с женщин покрывало
мы сорвать теперь могли…
Рыцарь должен быть мужчина!
Свою даму обожать!
Посреди другого чина
стараться ручку ей пожать,
глядеть в глазок с возвышенной любовью,
едва она лишь только бровью
между прочим поведет —
настоящий мужчина свою жизнь отдает!
А теперь, друзья, какое
всюду отупенье нрава —
нету женщине покоя,
повсюду распущенная орава, —
деву за руки хватают,
всюду трогают ее —
о нет! Этого не понимает
все мое существо!»
Он кончил. Девочки, поправив
свои платья у коленок,
разогреться были вправе —
какой у них явился пленник!
Иная, зеркальце открыв,
носик трет пуховкой нежной,
другая в этот перерыв
запела песенку, как будто бы небрежно:
»Ах, как это благородно
с вашей стороны!»
Сказала третья, закатив глазок дородный, —
»Мы пред мужчинами как будто бы обнажены,
все мужчины — фу, какая низость! —
на телесную рассчитывают близость,
иные — прямо неудобно
сказать — на что способны!»
»О, какое униженье! —
вскричал Киприн, вскочив со стула: —
На какое страшное крушенье
наша движется культура!
Не хвастаясь перед вами, заявляю —
всех женщин за сестер я почитаю».
Девочки, надувши губки,
молча стали удаляться
и, поправив свои юбки,
стали перед хозяйкой извиняться.
Петрова им в ответ слагает
тоже много извинений,
их до двери провожает
и приглашает заходить без промедленья.
2
Вечер дышит как магнит,
лампа тлеет оловянно.
Киприн за столом сидит,
улыбаясь грядущему туманно.
Петрова входит розовая вся,
снова плещет самоварчик,
хозяйка, чашки разнося,
говорит: «Какой вы мальчик!
Вам недоступны треволненья,
движенья женские души,
любови тайные стремленья,
когда одна в ночной тиши
сидишь, как детка, на кровати,
бессонной грезою томима,
тихонько книжечку читаешь,
себя героиней воображаешь,
то маслишь губки красной краской,
то на дверь глядишь с опаской —
а вдруг войдет любимый мой?
Ах, что я говорю? Боже мой!»
Петрова вся зарделась нежно,
Киприн задумчивый сидит,
чешет волосы небрежно
и про себя губами шевелит.
Наконец с тоской пророка
он вскричал, от муки бледен:
»Увы, такого страшного урока
не мыслил я найти на свете!
Вы мне казались женщиной иной
среди тех бездушных кукол,
и я — безумец дорогой, —
как мечту свою баюкал,
как имя нежное шептал,
Петрову звал во мраке ночи!
Ты была для меня идеал —
пойми, Петрова, если хочешь!»
Петрова вскрикнула, рыдая,
гостю руки протянула
и шепчет: «Я — твоя Аглая,
бери меня скорей со стула!
Неужели сказка любви дорогой
между нами зародилась?»
Киприн отпрянул: «Боже мой,
как она развеселилась!
Нет! Прости мечты былые,
прости довольно частые визиты —
мои желанья неземные
с сегодняшнего дня неизвестностью покрыты.
Образ неземной мадонны
в твоем лице я почитал —
и что же ныне я узнал?
Среди тех бездушных кукол
вы — бездушная змея!
Покуда я мечту баюкал,
свои желанья затая,
вы сами проситесь к любви!
О, как унять волненье крови?
Безумец! Что я здесь нашел?
Пошел отсюдова, дурак, пошел!»
Киприн исчез. Петрова плачет,
дрожа, играет на рояле,
припудрившись, с соседями судачит
и спит, не раздевшись, на одеяле.
Наутро, службу соблюдая,
стучит на счетах одной рукой…
А жизнь идет сама собой…