(славянская сказка)Мать была. Двух дочерей имела,
И одна из них была родная,
А другая падчерица. Горе —
Пред любимой — нелюбимой быть.
Имя первой — гордое, Надмена,
А второй — смиренное, Маруша.
Но Маруша все ж была красивей,
Хоть Надмена и родная дочь.
Целый день работала Маруша,
За коровой приглядеть ей надо,
Комнаты прибрать под звуки брани,
Шить на всех, варить, и прясть, и ткать.
Целый день работала Маруша,
А Надмена только наряжалась,
А Надмена только издевалась
Над Марушей: Ну-ка, ну еще.
Мачеха Марушу поносила:
Чем она красивей становилась,
Тем Надмена все была дурнее,
И решили две Марушу сжить.
Сжить ее, чтоб красоты не видеть,
Так решили эти два урода,
Мучили ее — она терпела,
Били — все красивее она.
Раз, средь зимы, Надмене наглой,
Пожелалось вдруг иметь фиалок.
Говорит она: «Ступай, Марушка,
Принеси пучок фиалок мне.
Я хочу заткнуть цветы за пояс,
Обонять хочу цветочный запах»
«Милая сестрица», — та сказала,
«Разве есть фиалки средь снегов!»
«Тварь! Тебе приказано! Еще ли
Смеешь ты со мною спорить, жаба?
В лес иди. Не принесешь фиалок, —
Я тебя убью тогда Ступай!»
Вытолкала мачеха Марушу,
Крепко заперла за нею двери.
Горько плача, в лес пошла Маруша,
Снег лежал, следов не оставлял.
Долю по сугробам, в лютой стуже,
Девушка ходила, цепенея,
Плакала, и слезы замерзали,
Ветер словно гнал ее вперед.
Вдруг вдали Огонь ей показался,
Свет его ей зовом был желанным,
На гору взошла она, к вершине,
На горе пылал большой костер.
Камни вкруг Огня, числом двенадцать,
На камнях двенадцаць светлоликих,
Трое — старых, трое — помоложе,
Трое — зрелых, трое — молодых.
Все они вокруг Огня молчали,
Тихо на Огонь они смотрели,
То двенадцать Месяцев сидели,
А Огонь им разно колдовал.
Выше всех, на самом первом месте
Был Ледснь, с седою бородою,
Волосы — как снег под светом лунным,
А в руках изогнутый был жезл.
Подивилась, собралася с духом,
Подошла и молвила Маруша:
«Дайте, люди добры, обогреться,
Можно ль сесть к Огню? Я вся дрожу».
Головой серебряно-седою
Ей кивнул Ледснь «Садись, девица
Как сюда зашла? Чего ты ищешь?»
«Я ищу фиалок», — был ответ.
Ей сказал Ледень: «Теперь не время.
Свет везде лежит». — «Сама я знаю.
Мачеха послала и Надмена.
Дай фиалок им, а то убьют».
Встал Ледень и отдал жезл другому,
Между всеми был он самый юный
«Братец Март, садись на это место».
Март взмахнул жезлом поверх Огня.
В тот же миг Огонь блеснул сильнее,
Начал таять снег кругом глубокий,
Вдоль по веткам почки показались,
Изумруды трав, цветы, весна.
Меж кустами зацвели фиалки,
Было их кругом так много, мною,
Словно голубой ковер постлали.
«Рви скорее!» — молвил Месяц Март
И Маруша нарвала фиалок,
Поклонилась кругу Светлоликих,
И пришла домой, ей дверь открыли,
Запах нежный всюду разлился.
Но Надмена, взяв цветы, ругнулась,
Матери понюхать протянула,
Не сказав сестре «И ты понюхай».
Ткнула их за пояс, и опять.
«В лес теперь иди за земляникой!»
Тот же путь, и Месяцы все те же,
Благосклонен был Ледень к Маруше,
Сел на первом месте брат Июнь.
Выше всех Июнь, красавец юный,
Сел, поверх Огня жезлом повеял,
Тотчас пламя поднялось высоко,
Стаял снег, оделось все листвой
По верхам деревья зашептали,
Лес от пенья птиц стал голосистым,
Запестрели цветики-цветочки,
Наступило лето, — и в траве
Беленькие звездочки мелькнули,
Точно кто нарочно их насеял,
Быстро переходят в землянику,
Созревают, много, много их
Не успела даже оглянуться,
Как Маруша видит гроздья ягод,
Всюду словно брызги красной крови,
Земляника всюду на лугу.
Набрала Маруша земляники,
Услаждались ею две лентяйки.
«Ешь и ты», Надмена не сказала,
Яблок захотела, в третий раз.
Тот же путь, и Месяцы все те же,
Брат Сентябрь воссел на первом месте,
Он слегка жезлом костра коснулся,
Ярче запылал он, снег пропал.
Вся Природа грустно посмотрела,
Листья стали падать от деревьев,
Свежий ветер гнал их над травою,
Над сухой и желтою травой.
Не было цветов, была лишь яблонь.
С яблоками красными. Маруша
Потрясла — и яблоко упало,
Потрясла — другое. Только два.
«Ну, теперь иди домой скорее»,
Молвил ей Сентябрь Дивились злые.
«Где ты эти яблоки сорвала?»
«На горе. Их много там еще»
«Почему ж не принесла ты больше?
Верно все сама дорогой съела!»
«Я и не попробовала яблок.
Приказали мне домой идти».
«Чтоб тебя сейчас убило громом!»
Девушку Надмена проклинала
Съела красный яблок. — «Нет, постой-ка,
Я пойду, так больше принесу».
Шубу и платок она надела,
Снег везде лежал в лесу глубокий,
Все ж наверх дошла, где те Двенадцать.
Месяцы глядели на Огонь.
Прямо подошла к костру Надмена,
Тотчас руки греть, не молвив слова.
Строг Ледень, спросил: «Чего ты ищешь?»
«Что еще за спрос?» — она ему.
«Захотела, ну и захотела,
Ишь сидит, какой, подумать, важный,
Уж куда иду, сама я знаю».
И Надмена повернула в лес.
Посмотрел Ледень — и жезл приподнял.
Тотчас стал Огонь гореть слабее,
Небо стало низким и свинцовым,
Снег пошел, не шел он, а валил.
Засвистал по веткам резкий ветер,
Уж ни зги Надмена не видала,
Чувствовала — члены коченеют,
Долго дома мать се ждала.
За ворота выбежит, посмотрит,
Поджидает, нет и нет Надмены,
«Яблоки ей верно приглянулись,
Дай-ка я сама туда пойду».
Время шло, как снег, как хлопья снега.
В доме все Маруша приубрала,
Мачеха нейдет, нейдет Надмена.
«Где они?» Маруша села прясть.
Смерклось на дворе. Готова пряжа.
Девушка в окно глядит от прялки.
Звездами над ней сияет Небо.
В светлом снеге мертвых не видать.
Путники, сейчас мы проходим
сельской дорогой. Хутора чередуются
полями и рощами. Дети заботятся
о стадах. К нам дети подходят.
Мальчик нам подал чернику
в бересте. Девушка протянула
пучок пахучей травы. Малыш
расстался для нас со своей
в полоску нарезанной палочкой.
Он думал, что с нею нам
будет легче идти. Мы проходим.
Никогда больше не встретим
этих детей. Братья, мы отошли
от хуторов еще недалеко,
но вам уже надоели подарки.
Вы рассыпали пахучую травку.
Ты сломал корзиночку из бересты.
Ты бросил в канаву палочку,
данную малышом. К чему нам
она? В нашем долгом пути.
Но у детей не было ничего другого.
Они дали нам лучшее из того,
что имели, чтобы украсить
наш путь.
Шелест листьев, шепот трав,
Переплеск речной волны,
Ропот ветра, гул дубрав,
Ровный бледный блеск Луны.
Словно в детстве предо мною,
Над речною глубиною,
Нимфы бледною гирляндой обнялись, переплелись.
Брызнут пеной, разомкнутся,
И опять плотней сожмутся,
Опускаясь, поднимаясь, на волне и вверх и вниз.
Шепчут темные дубравы,
Шепчут травы про забавы
Этих бледных, этих нежных обитательниц волны.
К ним из дали неизвестной
Опустился эльф чудесный,
Как на нити золотистой, на прямом луче Луны.
Выше истины земной,
Обольстительнее зла,
Эта жизнь в тиши ночной,
Эта призрачная мгла.
«Птичка! Нам жаль твоих песенок звонких!
Не улетай от нас прочь… Подожди!»—
«Милые крошки! Из вашей сторонки
Гонят меня холода и дожди.
Вон на деревьях, на крыше беседки
Сколько меня поджидает подруг!
Завтра вы спать ещё будете, детки,
А уж мы все понесёмся на юг.
Нет там ни стужи теперь, ни дождей,
Ветер листы не срывает с ветвей,
Солнышко в тучи не прячется там…»—
«Скоро ли, птичка, вернёшься ты к нам?»
«Я с запасом новых песен
К вам вернусь, когда с полей
Снег сойдёт, когда в овраге
Зажурчит, блестя, ручей—
И начнёт под вешним’ солнцем
Вся природа оживать…
Я вернусь, когда, малютки,
Вы уж будете читать!»
Богатыри родные,
В вас светят небеса,
В вас водные, степные,
Лесные голоса.
Вы детство укачали,
Как зимняя метель
Качает в снежной дали
Загрезившую ель.
Вы в отрочестве жили
Как отсвет вечных сил,
Как стебель давней были,
Который тьму пробил.
Вы юность обвенчали
С нарядною мечтой,
С глубинностью печали,
С улыбкой золотой.
Когда мечта хотела
Быть в яркой зыби дней,
Вы поглядели смело,
Жар-птицу дали ей.
Когда в затон мечтанья
Вошла, как тень, печаль,
Вы сделали страданье
Прозрачным, как хрусталь.
Мгновенья потонули,
Но, жезл подъявши свой,
Вы молодость вернули,
И смех, с водой живой.
И где сошлись дороги,
Ваш образ — как звезда.
Богатыри, вы боги,
Вам жить и жить всегда.
Есть тихие дети. Дремать на плече
У ласковой мамы им сладко и днем.
Их слабые ручки не рвутся к свече, —
Они не играют с огнем.
Есть дети — как искры: им пламя сродни.
Напрасно их учат: «Ведь жжется, не тронь!»
Они своенравны (ведь искры они!)
И смело хватают огонь.
Есть странные дети: в них дерзость и страх.
Крестом потихоньку себя осеня,
Подходят, не смеют, бледнеют в слезах
И плача бегут от огня.
Мой милый! Был слишком небрежен твой суд:
«Огня побоялась — так гибни во мгле!»
Твои обвиненья мне сердце грызут
И душу пригнули к земле.
Есть странные дети: от страхов своих
Они погибают в туманные дни.
Им нету спасенья. Подумай о них
И слишком меня не вини!
Ты душу надолго пригнул мне к земле…
— Мой милый, был так беспощаден твой суд! —
Но все же я сердцем твоя — и во мгле
«За несколько светлых минут!»
Мы начинаем дни свои
Среди цветов и мотыльков,
Когда прозрачные ручьи
Бегут меж узких берегов.
Мы детство празднуем, смеясь,
Под небом близким и родным,
Мы видим пламя каждый час,
Мы видим светлый дым.
И по теченью мы идем,
И стаи пестрые стрекоз,
Под Солнцем, точно под дождем,
Свевают брызги светлых слез.
И по теченью мы следим
Мельканья косвенные рыб,
И точно легкий темный дым,
Подводных трав изгиб.
Счастливый путь. Прозрачна даль.
Закатный час еще далек.
Быть может близок. Нам не жаль.
Горит и запад и восток.
И мы простились с нашим днем,
И мы, опомнившись, глядим,
Как в небе темно — голубом
Плывет кровавый дым.
Уважаемые дети,
Говорят, что среди вас
Появился странный мальчик
По прозванью «Напоказ».
Смастерил он табуретку,
Сбил ее он кое-как,
Но зато раскрасил в клетку,
Но зато сверкает лак.
На нее нельзя садиться,
Но мальчишка так сказал:
— Напоказ она годится,
Где тут выставочный зал?
Уважаемые дети,
Говорят, что среди вас
Появился странный мальчик
По прозванью «Напоказ».
Он сестренке — при гостях —
Нес конфеты в двух горстях,
А потом — без посторонних —
Пригрозил: — Попробуй, тронь их!
А соседского кота
Приласкал он неспроста:
— У соседа есть «Победа»,
Покатал бы до обеда!
Уважаемые дети,
Надо гнать мальчишку прочь,
Если я одна не справлюсь,
Приходите мне помочь!
Голубой, зеленый, желтый, ярко-красный,
Степени различной светлой теплоты.
Незабудка, стебель, лютик, арум страстный,
Это — возрастанье красочной мечты.
Голубые очи детства золотого,
Изумруды мая, лето, страсть, зима,
Душные теплицы, ночь — и снова, снова
Лампа, звезды, взоры, сказка, ласка, тьма.
Мы вчера играли в стадо,
И рычать нам было надо.
Мы рычали и мычали,
По-собачьи лаяли,
Не слыхали замечаний
Анны Николаевны.
А она сказала строго:
— Что за шум такой у вас?
Я детей видала много —
Таких я вижу в первый раз.
Мы сказали ей в ответ:
— Никаких детей тут нет!
Мы не Пети и не Вовы —
Мы собаки и коровы.
И всегда собаки лают,
Ваших слов не понимают.
И всегда мычат коровы,
Отгоняя мух.
А она в ответ: — Да что вы?
Ладно, если вы коровы,
Я тогда — пастух.
Я прошу иметь в виду:
Я коров домой веду.
Мне хочется снова дрожаний качели,
В той липовой роще, в деревне родной,
Где утром фиалки во мгле голубели,
Где мысли робели так странно весной.
Мне хочется снова быть кротким и нежным,
Быть снова ребенком, хотя бы в другом,
Но только б упиться бездонным, безбрежным,
В раю белоснежном, в раю голубом.
И, если любил я безумные ласки,
Я к ним остываю, совсем, навсегда,
Мне нравится вечер, и детские глазки,
И тихие сказки, и снова звезда.
Огни погасли в доме,
И все затихло в нем;
В своих кроватках детки
Заснули сладким сном.
С небес далеких кротко
Глядит на них луна;
Вся комнатка сиянием
Ее озарена.
Глядят из сада ветки
Берез и тополей
И шепчут: «Охраняем
Мы тихий сон детей;
Пусть радостные снятся
Всю ночь малюткам сны,
Чудесные виденья
Из сказочной страны.
Когда ж безмолвной ночи
На смену день придет,
Их грезы песня птички
Веселая прервет…
Цветы, как братьям милым,
Привет пошлют им свой,
Головками кивая,
Блестящими росой…»
Свежий запах душистого сена мне напомнил далекие дни,
Невозвратного светлого детства предо мной загорелись огни;
Предо мною воскресло то время, когда мир я безгрешно любил,
Когда не был еще человеком, но когда уже богом я был.
Мне снятся родные луга,
И звонкая песня косца,
Зеленого сена стога,
Веселье и смех без конца.
Июльского дня красота,
Зарница июльских ночей,
И детского сердца мечта
В сияньи нездешних лучей.
Протяжное пенье стрекоз,
Чуть слышные всплески реки,
Роптание лип и берез,
В полуночной тьме светляки
И все, что в родной стороне
Меня озарило на миг,
Теперь пробудило во мне.
Печали певучий родник.
И зачем истомленною грудью я вдыхаю живой аромат;
Вспоминая луга с их раздольем, и забытый запущенный сад?
Свежий запах душистого сена только болью терзает меня:
Он мне душною ночью напомнил отлетевшие радости дня.
И в детях правды нет…
В них тоже есть притворство.
Война, как эскимо,
для них в кино сладка.
В них — крошечный вождизм,
в них — черное проворство,
расталкивать других
локтями у лотка.
Когда я вижу в них
Жестокости зачатки,
конечно, их самих
я вовсе не виню
в том, что они порой
волчата — не зайчатки,
хотя у них пока
бескровное меню.
Что старый подхалим!
Но лет пяти подлиза,
но ябеда лет в семь -
вот что меня страшит.
Мой сын, кем хочешь стань, -
хотя бы футболистом,
но человеком будь!
И это все решит.
Поверь, что я тебя
ничем не опозорил.
Не сразу ты поймешь,
но в пору зрелых лет,
что лишь отцовский страх
кощунственно позволил
сказать такую ложь:
"И в детях правды нет…"
Ах, мне хотелось бы немножко отдохнуть!
Я так измучился, мне в тягость все заботы,
И ждать, надеяться — нет сил и нет охоты,
Я слишком долго жил, мне хочется уснуть.
Вот видишь, я устал. Я жил еще немного,
Но слишком долго жил: Мой день длинней, чем год.
Я столько знал тоски, я столько знал невзгод,
Что бесконечною мне кажется дорога, —
Дорога прошлого. Еще одна ступень,
Еще ступень, еще… И вот слабеют силы,
И тени прошлого мне более не милы,
И ночь заманчива, и ненавистен день…
Уснуть, навек уснуть! Какое наслажденье!
И разве смерть страшна? Жизнь во сто крат страшней.
Всего несносней цепь минут, часов, и дней,
Ужасно правды ждать и видеть заблужденье,
И пыл своей души бесцельно расточать,
Жить в неизвестности мучительной и странной,
И вечно раздражать себя мечтой обманной,
Чтоб тотчас же се с насмешкой развенчать.
Но ты не сердишься? Я жалуюсь, тоскую…
Ну, нет, конечно нет… Я знаю, ты добра,
О, запоздалая, о, нежная сестра!
Дай руку мне свою… вот так… я поцелую,
Я буду целовать все пальчики твои, —
Ты знаешь, никогда мне счастье не смеялось,
И в детстве надо мной ни разу не склонялось
Родимое лицо с улыбкою любви.
Но около тебя я полон чем-то новым,
Мне кажется, что я от горя отдохнул;
Вот если бы еще немножко я уснул,
С постели я бы встал совсем-совсем здоровым…
А если я умру? Ты каждую весну
Ведь будешь приходить поплакать у могилы?
Ах, как-то странно мне… Совсем теряю силы…
Послушай, не сердись… Я… кажется… усну!
Отчего боятся дети,
И чего?
Эти сети им на свете
Ничего.
Вот, усталые бояться,
Знаем мы,
Что уж близкие грозятся
Очи тьмы.
Мурава, и в ней цветочки,
Жёлт, синь, ал, —
То не чёрт ли огонёчки
Зажигал?
Волны белой пеной плещут
На песок.
Рыбки зыбкие трепещут
Здесь у ног.
Кто-то манит, тянет в море.
Кто же он?
Там, где волны, на просторе
Чей же стон?
Вы, читающие много
Мудрых книг,
Испытайте точно, строго
Каждый миг,
Ах, узнайте, проследите
Всё, что есть,
И желанную несите
Сердцу весть!
Нет, и слыша вести эти,
Не поймёшь,
Где же правда в нашем свете,
Где же ложь!
О, жизни волненье! О, свет и любовь!
Когда же мы встретимся вновь?
Когда я узнаю не сны наяву,
А радостный возглас: «Живу!»
Мы детство не любим, от Солнца ушли,
Забыли веленья Земли,
И, сердце утратив, отдавшись мечте,
Слепые, мы ждем в пустоте.
Отступники между уставших врагов,
Мы видим лишь гроб и альков,
Холодное пламя угасших светил
Над царством цветов и могил.
БылоУ «Театра
сатиры»
не было квартиры.
Сатириков этих —
приютили дети.
Приходили тёти,
толще —
не найдете.
Приходили дяди
смеха ради.
Дяди
разных лет
покупали билет
смотреть
на сцену
за хорошую цену.
Пирожное жрут,
смотрят,
ржут.ЕстьВ «Театре сатиры»
дяди —
задиры.
Дяди
те
прогнали детей —
вышибли
сатирики
детей из квартирки.
«Марш
с малышами
в подвал с мышами.
Будет
немало
вам
и подвала».БудетГраждане —
тише.
Помягше манеры.
Нет детишек,
есть —
пионеры.
Чего нам бояться
этого паяца?!
Пусть
чуть свет
гремит война:
«Даешь,
Моссовет,
театр
нам!»
1928 г.
Промчатся над вами
Года за годами,
И станете вы старичками.
Теперь белобрысые вы,
Молодые,
А будете лысые вы
И седые.
И даже у маленькой Татки
Когда-нибудь будут внучатки,
И Татка наденет большие очки
И будет вязать своим внукам перчатки,
И даже двухлетнему Пете
Будет когда-нибудь семьдесят лет,
И все дети, всё дети на свете
Будут называть его: дед.
И до пояса будет тогда
Седая его борода.
Так вот, когда станете вы старичками
С такими большими очками,
И чтоб размять свои старые кости,
Пойдете куда-нибудь в гости, –
(Ну, скажем, возьмете внучонка Николку
И поведете на елку),
Или тогда же, — в две тысячи двадцать
четвертом году; –
На лавочку сядете в Летнем саду.
Или не в Летнем саду, а в каком-нибудь
маленьком скверике
В Новой Зеландии или в Америке,
— Всюду, куда б ни заехали вы, всюду,
везде, одинаково,
Жители Праги, Гааги, Парижа, Чикаго
и Кракова –
На вас молчаливо укажут
И тихо, почтительно скажут:
«Он был в Ленинграде… во время
осады…
В те годы… вы знаете… в годы
… блокады»
И снимут пред вами шляпы.
Взял я заступ и лопату...
Дети! ставлю тут дубок.
Быть для вас здесь месту святу
От сегодня в долгий срок.
Сокрушит меня могила,
Затемнится отчий лик,
А дубок — в нем будет сила,
Глянет статен и велик.
Дети! в нем, неузнаваем,
Буду я, безличный, жить,
И глубокой тени краем
Вслед за солнышком ходить.
Буду доброй, доброй тенью,
Безоружным часовым,
И, по Божьему веленью,
Лучше мертвым, чем живым.
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя…
Пушкин
Сквозь льдистое оконце
С морозной вышины
Глядит литое донце
Серебряной луны.
По кровле ветер пляшет,
Гудит в ночном саду,
И снег волнистый пашет
На скованном пруду…
Но здесь, в углу родимом,
Ночной не страшен клик:
Лампада алым дымом
Ласкает темный лик.
Не спится старой няне.
Лежанка, как огонь…
Прошелестели сани,
Зафыркал бодрый конь.
Бревно в углу стрельнуло,
Мороз — что час — лютей.
Кот моется у стула,
Зовет-сулит гостей.
Прислушалась, привстала:
Часов старинных хрип,
И за стеной средь зала
Шагов знакомых скрип.
Вошла ворчунья в зальце,
Зажав в руке костыль…
Со свечки каплет сальце,
Трещит-чадит фитиль,
Бумага грудой белой
Разрыта на столе,
Лесок оледенелый
Сверкает на стекле.
Над ширмой, как заплата,
Сухой полыни клок.
Цветная кисть халата
Взлетает мерно вбок…
«Опять, неугомонный,
Проходишь до утра,
Как домовой бессонный?
Давно в постель пора!»
Сняла нагар со свечки.
Кот входит важно в зал.
Поэт у жаркой печки,
Скрестивши руки, стал.
В саду — глухие вскрики
И лунные межи…
«Дай, старая, брусники,
Да сказку расскажи…»
На стареньком диване
У мерзлого окна
Дремотный голос няни,
Как плеск веретена.
В руках мелькают спицы,
Трясется голова,
И вьются небылицы —
Волшебные слова:
Про лешего Антипку,
Про батрака Балду,
Про золотую рыбку,
Про кузнеца в аду…
Зарделось в зале лето,
Шумит-шуршит травой.
В простенке тень поэта
С курчавой головой…
А кот все горбит шубу,
Не тот ли это кот,
Что был прикован к дубу
У синих-синих вод?
«Распелась… Вот чечетка!
Смотри, в саду — светло».
И крестит няня кротко
Любимое чело.
Не спится дряхлой няне.
Все косточки болят…
В оранжевом тумане
Мерцает тихий сад.
Завыли псы. Не волк ли?
В окне сугроб — копной.
Шаги за стенкой смолкли.
«Улегся. Спи, родной…»
За снежным перелеском —
Не гость ли? Ох, Творец! —
Залился ровным плеском
Веселый бубенец.
Быть может, друг столичный!
Пойти бы на крыльцо…
Беседы, хохот зычный,
Шипучее винцо…
Вот Сашеньке б утеха!
Сидит в снегах, как волк.
Но отзвенело эхо,
И колокольчик смолк.
Пора вставать. Поспала.
В углу белеет печь…
Баранки обещала
Она ему испечь.
В классе уютном, просторном
Утром стоит тишина.
Заняты школьники делом –
Пишут по белому черным,
Пишут по черному белым,
Перьями пишут и мелом:
«Нам не нужна
Война!»
Стройка идет в Ленинграде,
Строится наша Москва.
А на доске и в тетради
Школьники строят слова.
Четкая в утреннем свете,
Каждая буква видна.
Пишут советские дети:
«Мир всем народам на свете.
Нам не нужна
Война!»
Мир всем народам на свете.
Всем есть простор на планете, –
Свет и богат и велик.
Наши советские дети
Так изучают язык.
1
Ни к городу и ни к селу —
Езжай, мой сын, в свою страну, —
В край — всем краям наоборот! —
Куда назад идти — вперед
Идти, — особенно — тебе,
Руси не видывавшее
Дитя мое… Мое? Ее —
Дитя! То самое былье,
Которым порастает быль.
Землицу, стершуюся в пыль,
Ужель ребенку в колыбель
Нести в трясущихся горстях:
«Русь — этот прах, чти — этот прах!»
От неиспытанных утрат —
Иди — куда глаза глядят!
Всех стран — глаза, со всей земли —
Глаза, и синие твои
Глаза, в которые гляжусь:
В глаза, глядящие на Русь.
Да не поклонимся словам!
Русь — прадедам,
Россия — нам,
Вам — просветители пещер —
Призывное: СССР, —
Не менее во тьме небес
Призывное, чем: SOS.
Нас родина не позовет!
Езжай, мой сын, домой — вперед —
В свой край, в свой век, в свой час, — от нас —
В Россию — вас, в Россию — масс,
В наш-час — страну! в сей-час — страну!
В на-Марс — страну! в без-нас — страну!
2
Наша совесть — не ваша совесть!
Полно! — Вольно! — О всем забыв,
Дети, сами пишите повесть
Дней своих и страстей своих.
Соляное семейство Лота —
Вот семейственный ваш альбом!
Дети! Сами сводите счеты
С выдаваемым за Содом —
Градом. С братом своим не дравшись —
Дело чисто твое, кудряш!
Ваш край, ваш век, ваш день, ваш час,
Наш грех, наш крест, наш спор, наш —
Гнев. В сиротские пелеринки
Облаченные отродясь —
Перестаньте справлять поминки
По Эдему, в котором вас
Не было! по плодам — и видом
Не видали! Поймите: слеп —
Вас ведущий на панихиду
По народу, который хлеб
Ест, и вам его даст, — как скоро
Из Медона — да на Кубань.
Наша ссора — не ваша ссора!
Дети! Сами творите брань
Дней своих.
3
Не быть тебе нулем
Из молодых — да вредным!
Ни медным королем,
Ни попросту — спортсмедным
Лбом, ни слепцом путей,
Коптителем кают,
Ни парой челюстей,
Которые жуют, —
В сём полагая цель.
Ибо в любую щель —
Я — с моим ветром буйным!
Не быть тебе буржуем.
Ни галльским петухом,
Хвост заложившим в банке,
Ни томным женихом
Седой американки, —
Нет, ни одним из тех,
Дописанных, как лист,
Которым — только смех
Остался, только свист
Достался от отцов!
С той стороны весов
Я — с черноземным грузом!
Не быть тебе французом.
Но также — ни одним
Из нас, досадных внукам!
Кем будешь — Бог один…
Не будешь кем — порукой —
Я, что в тебя — всю Русь
Вкачала — как насосом!
Бог видит — побожусь! —
Не будешь ты отбросом
Страны своей.
Детский театр из собственной квартирки — вышибают товарищи сатирикиУ «Театра
сатиры»
не было квартиры.
Сатириков этих —
приютили дети.
Приходили тёти,
толще —
не найдете.
Приходили дяди
смеха ради.
Дяди
разных лет
покупали билет
смотреть
на сцену
за хорошую цену.
Пирожное жрут,
смотрят,
ржут.В «Театре сатиры»
дяди —
задиры.
Дяди
те
прогнали детей —
вышибли
сатирики
детей из квартирки.
«Марш
с малышами
в подвал с мышами.
Будет
немало
вам
и подвала».Граждане —
тише.
Помягше манеры.
Нет детишек,
есть —
пионеры.
Чего нам бояться
этого паяца?!
Пусть
чуть свет
гремит война:
«Даешь,
Моссовет,
театр
нам!»
И как под землёю трава
Дружится с рудою железной, —
Всё видят пресветлые два
Провала в небесную бездну.
Сивилла! — Зачем моему
Ребёнку — такая судьбина?
Ведь русская доля — ему…
И век ей: Россия, рябина…
На лунном небе чернеют ветки…
Внизу чуть слышно шуршит поток.
А я качаюсь в воздушной сетке,
Земле и небу равно далек.Внизу — страданье, вверху — забавы.
И боль, и радость — мне тяжелы.
Как дети, тучки тонки, кудрявы…
Как звери, люди жалки и злы.Людей мне жалко, детей мне стыдно,
Здесь — не поверят, там — не поймут.
Внизу мне горько, вверху — обидно…
И вот я в сетке — ни там, ни тут.Живите, люди! Играйте, детки!
На все, качаясь, твержу я «нет»…
Одно мне страшно: качаясь в сетке,
Как встречу теплый, земной рассвет? А пар рассветный, живой и редкий,
Внизу рождаясь, встает, встает…
Ужель до солнца останусь в сетке?
Я знаю, солнце — меня сожжет.
Гале Дьяконовой
Мама стала на колени
Перед ним в траве.
Солнце пляшет на причёске,
На голубенькой матроске,
На кудрявой голове.
Только там, за домом, тени…
Маме хочется гвоздику
Крошке приколоть, —
Оттого она присела.
Руки белы, платье бело…
Льнут к ней травы вплоть.
— Пальцы только мнут гвоздику. —
Мальчик светлую головку
Опустил на грудь.
— «Не вертись, дружок, стой прямо!»
Что-то очень медлит мама!
Как бы улизнуть
Ищет маленький уловку.
Мама плачет. На колени
Ей упал цветок.
Солнце нежит взгляд и листья,
Золотит незримой кистью
Каждый лепесток.
— Только там, за домом, тени…
Друг! Не кори меня за тот
Взгляд, деловой и тусклый.
Так вглатываются в глоток:
Вглубь — до потери чувства!
Так в ткань врабатываясь, ткач
Ткет свой последний пропад.
Так дети, вплакиваясь в плач,
Вшептываются в шепот.
Так вплясываются… (Велик
Бог — посему крутитесь!)
Так дети, вкрикиваясь в крик,
Вмалчиваются в тихость.
Так жалом тронутая кровь
Жалуется — без ядов!
Так вбаливаются в любовь:
Впадываются в: падать.
3 мая 1923
Наша встреча была — в полумраке беседа
Полувзрослого с полудетьми.
Хлопья снега за окнами, песни метели…
Мы из детской уйти не хотели,
Вместо сказки не жаждали бреда…
Если можешь — пойми!
Мы любили тебя — как могли, как умели;
Целый сад в наших душах бы мог расцвести,
Мы бы рай увидали воочью!..
Но, испуганы зимнею ночью,
Мы из детской уйти не посмели…
Если можешь — прости!
Летний вечер. За лесами
Солнышко уж село;
На краю далёком неба
Зорька заалела;
Но и та потухла. Топот
В поле раздаётся:
То табун коней в ночное
По лугам несётся.
Ухватя коней за гриву,
Скачут дети в поле.
То-то радость и веселье,
То-то детям воля!
По траве высокой кони
На просторе бродят;
Собралися дети в кучку,
Разговор заводят.
Мужички сторожевые
Улеглись под лесом
И заснули… Не шелохнет
Лес густым навесом.
Всё темней, темней и тише…
Смолкли к ночи птицы;
Только на небе сверкают
Дальние зарницы.
Кой-где звякнет колокольчик,
Фыркнет конь на воле,
Хрупнет ветка, куст — и снова
Всё смолкает в поле.
И на ум приходят детям
Бабушкины сказки:
Вот с метлой несётся ведьма
На ночные пляски;
Вот над лесом мчится леший
С головой косматой,
А по небу, сыпля искры,
Змей летит крылатый;
И какие-то все в белом
Тени в поле ходят…
Детям боязно — и дети
Огонёк разводят.
И трещат сухие сучья,
Разгораясь жарко,
Освещая тьму ночную
Далеко и ярко.
Из рая детского житья
Вы мне привет прощальный шлете,
Неизменившие друзья
В потертом, красном переплете.
Чуть легкий выучен урок,
Бегу тот час же к вам, бывало,
— Уж поздно! — Мама, десять строк!.. —
Но, к счастью, мама забывала.
Дрожат на люстрах огоньки…
Как хорошо за книгой дома!
Под Грига, Шумана и Кюи
Я узнавала судьбы Тома.
Темнеет, в воздухе свежо…
Том в счастье с Бэкки полон веры.
Вот с факелом Индеец Джо
Блуждает в сумраке пещеры…
Кладбище… Вещий крик совы…
(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки
Приемыш чопорной вдовы,
Как Диоген, живущий в бочке.
Светлее солнца тронный зал,
Над стройным мальчиком — корона…
Вдруг — нищий! Боже! Он сказал:
«Позвольте, я наследник трона!»
Ушел во тьму, кто в ней возник.
Британии печальны судьбы…
— О, почему средь красных книг
Опять за лампой не уснуть бы?
О золотые времена,
Где взор смелей и сердце чище!
О золотые имена:
Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!
Мальчик к губам приложил осторожно свирель,
Девочка, плача, головку на грудь уронила…
— Грустно и мило! —
Скорбно склоняется к детям столетняя ель.Темная ель в этой жизни видала так много
Слишком красивых, с большими глазами, детей.
Нет путей
Им в нашей жизни. Их счастье, их радость — у Бога.Море синет вдали, как огромный сапфир,
Детские крики доносятся с дальней лужайки,
В воздухе — чайки…
Мальчик играет, а девочке в друге весь мир… Ясно читая в грядущем, их ель осенила,
Мощная, мудрая, много видавшая ель!
Плачет свирель…
Девочка, плача, головку на грудь уронила.
Утро… По утрам мы
Пасмурны всегда.
Лучшие года
Отравляют гаммы.
Ждет опасный путь,
Бой и бриллианты, —
Скучные диктанты
Не дают вздохнуть!
Сумерки… К вечерне
Слышен дальний звон.
Но не доплетен
Наш венец из терний.
Слышится: «раз, два!»
И летят из детской
Песенки немецкой
Глупые слова.
Да разве могут дети юга,
Где розы блещут в декабре,
Где не разыщешь слова «вьюга»
Ни в памяти, ни в словаре,
Да разве там, где небо сине
И не слиняет ни на час,
Где испокон веков поныне
Все то же лето тешит глаз,
Да разве им хоть так, хоть вкратце,
Хоть на минуту, хоть во сне,
Хоть ненароком догадаться,
Что значит думать о весне,
Что значит в мартовские стужи,
Когда отчаянье берет,
Все ждать и ждать, как неуклюже
Зашевелится грузный лед.
А мы такие зимы знали,
Вжились в такие холода,
Что даже не было печали,
Но только гордость и беда.
И в крепкой, ледяной обиде,
Сухой пургой ослеплены,
Мы видели, уже не видя,
Глаза зеленые весны.
Над миром вечерних видений
Мы, дети, сегодня цари.
Спускаются длинные тени,
Горят за окном фонари,
Темнеет высокая зала,
Уходят в себя зеркала…
Не медлим! Минута настала!
Уж кто-то идет из угла.
Нас двое над темной роялью
Склонилось, и крадется жуть.
Укутаны маминой шалью,
Бледнеем, не смеем вздохнуть.
Посмотрим, что ныне творится
Под пологом вражеской тьмы?
Темнее, чем прежде, их лица, —
Опять победители мы!
Мы цепи таинственной звенья,
Нам духом в борьбе не упасть,
Последнее близко сраженье,
И темных окончится власть
Мы старших за то презираем,
Что скучны и просты их дни…
Мы знаем, мы многое знаем
Того, что не знают они!