Слыхал я, говорят, что менее тоскуют
Те, кои пополам друг с дружкою горюют;
По мне — как ни мала тоска моих друзей,
Все больше во сто крат мне кажется моей!
Чтоб лучше уравнять для нас двух жизни бремя,
Вот как желал бы я делить с тобою время:
Веселые часы откладывать тебе,
А пасмурные дни присваивать себе.
Я последний поэт деревни,
Скромен в песнях дощатый мост.
За прощальной стою обедней
Кадящих листвой берез.
Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча,
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час.
На тропу голубого поля
Скоро выйдет железный гость.
Злак овсяный, зарею пролитый,
Соберет его черная горсть.
Не живые, чужие ладони,
Этим песням при вас не жить!
Только будут колосья-кони
О хозяине старом тужить.
Будет ветер сосать их ржанье,
Панихидный справляя пляс.
Скоро, скоро часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час!
Древняя таежная деревня,
На воротах кружево резьбы.
Возле школы хороводят кедры,
Распушив белесые чубы.
Снегири — летающие маки —
Полыхают, инеем пыля.
На снегу пушистые собаки
Спят, во сне бровями шевеля.
К трубам дым безветрием приколот…
Тишина…
И вдруг, сорвавшись с ног,
Хлопнув дверью, вылетел из школы,
Как снежок рассыпчатый, звонок!
Ожили калитки и сугробы;
Рядом с полушубком малыша
В пасти у собаки большелобой
Едет ранец, лямками шурша.
Ждут мальчишку пироги с грибами,
Санки и крутые берега…
Машут кедры важные чубами,
И на них любуется
Тайга.
В деревне никто не сходит с ума.
По темным полям здесь приходит труд.
Вдоль круглых деревьев стоят дома,
в которых живут, рожают и мрут.
В деревне крепче сожми виски.
В каждой деревне растет трава.
В этой деревне сквозь шум реки
на круглых деревьях шумит листва.
Господи, Господи, в деревне светло,
и все, что с ума человека свело,
к нему обратится теперь на ты.
Смотри, у деревьев блестят цветы
(к былому мосты), но ведь здесь паром,
как блещет в твоем мозгу велодром,
умолкшей музыки ровный треск
и прямо в зубы кричит, кричит.
Из мертвой чаши глотает трек,
к лицу поднося деревянный щит.
В деревне никто не сходит с ума.
С белой часовни на склоне холма,
с белой часовни, аляповат и суров,
смотрит в поля Иоанн Богослов.
Спускаясь в деревню, посмотришь вниз —
пылит почтальон-велосипедист,
а ниже шумит река,
паром чернеет издалека,
на поезд успеешь наверняка.
А ты не уедешь, здесь денег нет
в такую жизнь покупать билет.
На всю деревню четыре письма.
В деревне никто не сходит с ума.
В пальто у реки посмотри на цветы,
капли дождя заденут лицо,
падают на воду капли воды
и расходятся, как колесо.
В деревне было Ольховке.
Припев:
Лапти, да лапти, да лапти мои,
Эх, лапти, да лапти, да лапти мои.
Эх, лапти мои, лапти липовые!
Вы не бойтесь, ходите,
Тятька новые сплете…
Эх, ну! Тьфу!
Там жил-был парень Андреяшка.
Припев.
Полюбил Андреяшка Парашку.
Припев.
Он носил ей дороги подарцы:
Припев.
Все прянцы да баранцы.
Припев.
Не велел ему тятька жениться…
Припев.
Эх, заплакал тут наш Андреяшка.
Припев.
А за ним заревела Парашка.
Припев.
Каждая строка-куплет повторяется.
Люблю, когда по крыше
Дождь стучит,
И все тогда во мне
Задумчиво молчит.
Я слушаю мелодию дождя.
Она однообразна,
Но прекрасна.
И все вокруг с душою сообразно.
И счастлив я,
Как малое дитя.
На сеновале душно пахнет сеном.
И в щели льет зеленый свет травы.
Стихает дождь…
И скоро в небе сером
Расплещутся озера синевы.
Стихает дождь.
Я выйду из сарая.
И все вокруг
Как будто в первый раз.
Я радугу сравню с вратами рая,
Куда при жизни
Я попал сейчас.
1.
Ненавистью древней
против городов
2.
горели деревни.
3.
Трудились крестьяне,
4.
, а городу всё мало,
всё утроба городская отнимала.
5.
Хлеб подай, мясо подай —
жрали сидящие в городах господа.
6.
А взамен — ничего деревне той,
и стонали деревни под голодом и темнотой.
7.
Так озлобили крестьянина господа эти,
что он и рабочего в городах не заметил.
8.
Прошли денёчки те, что были,
господ в городах рабочие сбили.
9.
Теперь в городах брат твой
такой же, как ты, рабочий трудовой.
1
0.
Ты рабочему городскому — друг, тебе друзья — они.
Пролетарий деревни, пролетарию города руку протяни.
1
1.
Дайте городу всё, чем деревни богаты,
1
2.
, а город всё, чем богат, понесет в деревенские хаты.
Вьет дорога на деревни
Зеленеющим овсом,
И поет мне голос древний,
Колокольчик, о былом.
Словно в прошлое глядится
Месяц, вставший над рекой,
И янтарный лик двоится:
Он и тот же, и другой.
Снова смутное бряцанье,
Вновь и вечер, и овес,
Лишь одни воспоминанья
Я живыми не донес.
Как в тумане все поблекло,
На минувших годах тень…
Так едва мерцают стекла
Удаленных деревень.
Все темнее. Кто томится
В смутной песне под дугой?
Словно в прошлое глядится
Лик янтарный над рекой.
Люблю за крайней из лачуг
Уже померкшего селенья
В час редких звезд увидеть вдруг,
Застылый в трепете томленья,
Полувоздушный сон зыбей,
Где затонуло небо, тая…
И за четою тополей
Мелькнет раскиданная стая
На влаге спящих челноков;
И крест на бледности озерной
Под рубищем сухих венков
Напечатлеет вырез черный.Чуть вспыхивают огоньки
У каменного водоема,
Где отдыхают рыбаки.
Здесь — тень, там — светлая истома…
Люблю сей миг: в небесной мгле
Мерцаний медленных несмелость
И на водах и на земле
Всемирную осиротелость.
По любому поводу
Ходила Люба по воду,
Чтоб с подружкой у колодца,
Встретясь словно невзначай,
Рассказать ей, как живётся,
Кто приехал, как зовется…
К ней вода в ведёрко льётся,
Выливаясь через край.Но в деревне в этот год
Нам провели водопровод.
И у старого колодца
Опустело в эти дни…
Как же выйдешь за воротца,
Коль ведро воды нальётся,
Только крантик с позолотцей,
Если надо, поверни,
Солнечной опушкою
Ей не пройтись с подружкою.
Тайн сердечных не доверить,
Не сказать про вещий сон, —
Вот уже как две недели
Люба ждёт подруг у двери, —
Но у нас, коль людям верить,
Скоро будет телефон.
Поля моей скудной земли
Вон там преисполнены скорби.
Холмами пространства вдали
Изгорби, равнина, изгорби!
Косматый, далекий дымок.
Косматые в далях деревни.
Туманов косматый поток.
Просторы голодных губерний.
Просторов простертая рать:
В пространствах таятся пространства.
Россия, куда мне бежать
От голода, мора и пьянства?
От голода, холода тут
И мерли, и мрут миллионы.
Покойников ждали и ждут
Пологие скорбные склоны.
Там Смерть протрубила вдали
В леса, города и деревни,
В поля моей скудной земли,
В просторы голодных губерний.
В приморском парке над рекою есть сосна,
Своею формою похожая на лиру,
И на оранжевом закате в октябре
Приходит девушка туда ежевечерно.
Со лба спускаются на груди две косы,
Глаза безумствуют весело-голубые,
Веснушки радостно порхают по лицу,
И губы, узкие и длинные, надменны…
В нее, я знаю, вся деревня влюблена
(Я разумею под «деревней» — все мужчины),
Ей лестно чувствовать любовь со всех сторон,
Но для желаний всех она неуловима.
Она кокетлива и девственно-груба,
Такая ласковая по природе,
Она чувствительна и чувственна, но страсть
Ей подчиняется, а не она — порыву…
Люблю я приют ваш печальный,
И вечер деревни глухой,
И за летом благовест дальный,
И кровлю, и крест золотой.Люблю я немятого луга
К окну подползающий пар,
И тесного, тихого круга
Не раз долитой самовар.Люблю я на тех посиделках
Старушки чепец и очки;
Люблю на окне на тарелках
Овса золотые злачки; На столике близко к окошку
Корзину с узорным чулком,
И по полу резвую кошку
В прыжках за проворным клубком; И милой, застенчивой внучки
Красивый девичий наряд,
Движение бледненькой ручки
И робко опущенный взгляд; Прощанье смолкающих пташек
И месяца бледный восход,
Дрожанье фарфоровых чашек
И речи замедленный ход; И собственной выдумки сказки,
Прохлады вечерней струю
И вас, любопытные глазки,
Живую награду мою!
Монистом, расколотым
На тысячу блях —
Как Дзингара в золоте
Деревня в ручьях.
Монистами — вымылась!
Несется как челн
В ручьевую жимолость
Окунутый холм.
Монистами-сбруями…
(Гривастых теней
Монистами! Сбруями
Пропавших коней…)
Монистами-бусами…
(Гривастых монет
Монистами! Бусами
Пропавших планет…)
По кручам, по впадинам,
И в щеку, и в пах —
Как Дзингара в краденом —
Деревня в ручьях.
Споем-ка на радостях!
Черны, горячи
Сторонкою крадучись
Цыганят ручьи.
6 мая 1923
Солнце близко к горизонту. Облаков пурпурных горы
На закате привлекают путешественника взоры.
Птицы реют над землею, криком странника встречая,
Десять сотен ли прошедший, он спешит, свой путь кончая.
Уж давно считали мертвым и жена его, и дети,
И дивятся, и ликуют, видя вновь на этом свете.
Далеко на север был я увлечен войной мятежной,
Но меня счастливый случай спас от смерти неизбежной.
Через крыши и заборы к нам взбираются соседи
И с участием внимают нашей дружеской беседе.
Ночь глубокая настала: в полуночном освещеньи
На меня все смотрят молча, словно видят сновиденьи.
В прозрачном холоде заголубели долы,
Отчетлив стук подкованных копыт,
Трава поблекшая в расстеленные полы
Сбирает медь с обветренных ракит.
С пустых лощин ползет дугою тощей
Сырой туман, курчаво свившись в мох,
И вечер, свесившись над речкою, полощет
Водою белой пальцы синих ног.
*
Осенним холодом расцвечены надежды,
Бредет мой конь, как тихая судьба,
И ловит край махающей одежды
Его чуть мокрая буланая губа.
В дорогу дальнюю, ни к битве, ни к покою,
Влекут меня незримые следы,
Погаснет день, мелькнув пятой златою,
И в короб лет улягутся труды.
*
Сыпучей ржавчиной краснеют по дороге
Холмы плешивые и слегшийся песок,
И пляшет сумрак в галочьей тревоге,
Согнув луну в пастушеский рожок.
Молочный дым качает ветром села,
Но ветра нет, есть только легкий звон.
И дремлет Русь в тоске своей веселой,
Вцепивши руки в желтый крутосклон.
*
Манит ночлег, недалеко до хаты,
Укропом вялым пахнет огород.
На грядки серые капусты волноватой
Рожок луны по капле масло льет.
Тянусь к теплу, вдыхаю мягкость хлеба
И с хруптом мысленно кусаю огурцы,
За ровной гладью вздрогнувшее небо
Выводит облако из стойла под уздцы.
*
Ночлег, ночлег, мне издавна знакома
Твоя попутная разымчивость в крови,
Хозяйка спит, а свежая солома
Примята ляжками вдовеющей любви.
Уже светает, краской тараканьей
Обведена божница по углу,
Но мелкий дождь своей молитвой ранней
Еще стучит по мутному стеклу.
*
Опять передо мною голубое поле,
Качают лужи солнца рдяный лик.
Иные в сердце радости и боли,
И новый говор липнет на язык.
Водою зыбкой стынет синь во взорах,
Бредет мой конь, откинув удила,
И горстью смуглою листвы последний ворох
Кидает ветер вслед из подола.
Помнится поле мне ровное,
С тихими, скудными нивами.
Зреют овсы низкорослые.
Речка заснула под ивами.
Между плетней повалившихся
Вьется дорога изрытая…
Греться на солнце осеннее
Вышла деревня забытая.
Избы соломою крытыя
Словно ослабли от голода.
Клети и риги понурыя
Жмутся друг к дружке от холода.
Ветхия старыя яблони
По ветру тихо качаются.
Важной степенной поступью
На берег гуси спускаются.
Белое дымное облако
К синему югу уносится.
Сердце, тоской утомленное,
Грустно во след ему просится.
Мука здесь давняя, мертвая.
Горе слепое, огромное,
Словно, как в ночь непогодную.
Небо беззвездное, темное.
Стоит моя деревня на горке некрутой.
Родник с водой студеной от нас подать рукой.
Мне всё вокруг отрадно, мне вкус воды знаком,
Люблю душой и телом я всё в краю моем.
Здесь бог вдохнул мне душу, я свет увидел здесь,
Молитву из Корана впервые смог прочесть,
Впервые здесь услышал слова пророка я,
Судьбу его узнал я и путь тяжелый весь.
Запомнились навеки событья детских лет,
Нет времени счастливей, забав беспечней нет.
Я помню, как, бывало, по черной борозде
Шагал со старшим братом я за сохою вслед.
Я многое увижу — ведь жизнь еще длинна.
И ждет меня, наверно, дорога не одна;
Но только где б я ни был и что б ни делал я —
Ты в памяти и сердце, родная сторона!
На деревне расставание поют —
Провожают гармониста в институт.
Хороводом ходят девушки вокруг:
«До свиданья, до свиданья, милый друг.Расскажи-ка, сколько лет тебя нам ждать,
Кем ты станешь, интересно нам узнать?»
Произносит он с достоинством в ответ:
«Принят я на инженерный факультет».Загрустили сразу девушки тогда:
«Это значит, не вернёшься ты сюда,
Инженером ты поступишь на завод
И забудешь наш весёлый хоровод».Что он скажет? Все притихли на момент.
«Не грустите, — отвечает им студент, —
Подождите, я закончу институт.
Инженеру много дела есть и тут».На деревне расставание поют —
Провожают гармониста в институт.
Хороводом ходят девушки вокруг:
«До свиданья, до свиданья, милый друг».
Устать в заботе каждодневной
И всё ж не знать, как завтра быть, —
Трудней всё и труднее жить,
Уехать бы назад в деревню… Никак тут не привыкнешь к людям,
А рад привыкнуть, рад бы, рад…
А хлеб уж как-нибудь добудем:
Живут же вон отец и брат!.. Привыкнешь тут без горя плакать,
Без неудач искать крючок.
Вот только жив ли рог, собака
Да есть ли за трубой сверчок… В людях, а стал сам нелюдимый
И непохожий на себя…
Идёшь — и все проходят мимо
Так — без любви и не любя… Иной вдруг обернётся гневно
И так тебе посмотрит вслед,
Что помнить будешь много лет:
Уехать бы назад в деревню!..
Если день смерк,
если звук смолк,
все же бегут вверх
соки сосновых смол. С горем наперевес,
горло бедой сжав,
фабрик и деревень
заговори, шаг: «Тяжек и глух гроб,
скован и смыт смех,
низко пригнуть смогло
горе к земле всех! Если умолк один,
даже и самый живой,
тысячами род**и**н,
жизнь, отмети за него!» С горем наперевес,
зубы бедой сжав,
фабрик и деревень
ширься, гуди, шаг: «Стой, спекулянт-смерть,
хриплый твой вой лжив,
нашего дня не сметь
трогать: он весь жив! Ближе плечом к плечу, —
нищей ли широте,
пасынкам ли лачуг
жаться, осиротев?!» С горем наперевес,
зубы тоской сжав,
фабрик и деревень
ширься, тугой шаг: «Станем на караул,
чтоб не взошла враги
на самую
дорогую
из наших могил! Если день смерк,
если смех смолк,
слушайте ход вверх
жизнью гонимых смол!» С горем наперевес,
зубы тоской сжав,
фабрик и деревень
ширься, сплошной шаг!
Ударил звон последний
Оконченной обедни;
На паперти — народ,
Кумач и ситец пестрый;
Луч солнца ярко-острый
Слепит глаза и жжет.
Как волки на овчарне,
Снуют меж девок парни;
Степенней мужики
Их подбивают к пляске.
Уже сидят в коляске
Помещицы сынки.
Вот с удочкою длинной,
Семинарист, в холстинной
Рубахе, в картузе,
А с ним учитель хмурый…
И бабы, словно дуры,
Вослед хохочут все.
Расходятся; походки
Неспешны; все о водке
Болтают меж собой,
В сторонке, где охапки
Соломы, ставя бабки,
Ведут мальчишки бой.
Луг изумрудный ярок…
Вдали — зеленых арок
Ряды и круг лесов…
Присел прохожий нищий…
А рядом, на кладбище,
Семья простых крестов.
Прохожу ночной деревней,
В темных избах нет огня,
Явью сказочною, древней
Потянуло на меня.В настоящем разуверясь,
Стародавних полон сил,
Распахнул я лихо ферязь,
Шапку-соболь заломил.Свистнул, хлопнул у дороги
В удалецкую ладонь,
И, как вихорь, звонконогий
Подо мною взвился конь.Прискакал. Дубровным зверем
Конь храпит, копытом бьет, -
Предо мной узорный терем,
Нет дозора у ворот.Привязал гнедого к тыну;
Будет лихо али прок,
Пояс шелковый закину
На точеный шеломок.Скрипнет крашеная ставня…
«Что, разлапушка, — не спишь?
Неспроста повесу-парня
Знают Кама и Иртыш! Наши хаживали струги
До Хвалынщины подчас, -
Не иссякнут у подруги
Бирюза и канифас…»Прояснилися избенки,
Речка в утреннем дыму.
Гусли-морок, всхлипнув звонко,
Искрой канули во тьму.Но в душе, как хмель, струится
Вещих звуков серебро —
Отлетевшей жаро-птицы
Самоцветное перо.
Занялась заря на небе,
В поле ясно и тепло;
Звонко ласточки щебечут;
Просыпается село.
Просыпается забота,
Гонит сон и будит лень.
Здесь и там скрипят ворота —
Настает рабочий день.
Из ворот пастух выходит,
Помолившись на восток,
Он рожок берет — и звонко
Залился его рожок.
Побрело на выгон стадо,
Звук рожка замолк вдали,
И крестьяне на работу
На поля свои пошли.
Зреет рожь и колосится,
Славный плод дала земля!
Солнце встало, разливая
Свет на хлебные поля.
И глядя на них, крестьяне
Жарко молятся, чтоб бог
Эти пажити от града
И засухи уберег;
Чтобы мог удачно пахарь
Все посеянное сжать
И не стал бы в эту зиму
Горевать и голодать.
Ходят плечи, ходят трясом,
Стонет в ночь она, —
Прошушукнет поздним класом
Стебель у окна.
«Ты померкни, свет постылый, —
В вечный темень сгинь!
Нет, не встанет из могилы
Сокол мой: аминь!
Как проходят дни за днями.
Палец жжет кольцо».
Мухи черными роями
Плещут ей в лицо.
Прошушукнет поздним класом
Стебель у окна.
Ходят плечи, ходят трясом, —
Стонет в ночь она.
Стар садится под оконцем
Любу обнимать:
«Задарю тебя червонцем, —
Дай с тобой поспать!»
Но в оправе серебрёной
Стукнул грозен перст.
«Сгинь», — и молоньей зеленой
Небосвод отверст.
«Ты, обитель, богомольца
В скит принять сумей!»
Но, взвивая блеском кольца,
Прыщет в небо змей.
До курных хат — недалеко,
И кони ладно пропотели.
Буран косматым кулаком
Мотал и ежил ели.
И брал на грудь буранный гул
Сосняк глухой и древний.
И псом испуганным в снегу
Корежилась деревня.
Полковник вырос над лукой:
«Закладывай патроны!»
И каждый скованной рукой
Тугой курок потрогал.
И застонал оконный звон!
Обезумевший вдрызг,
Всю ночь казачий конный взвод
Дырявил шкуры изб.
И никогда, как в тот восход,
Под розовевшим небом
У проруби багровый лед
Таким багровым не был…
Нагайка кинула коня.
Буран — опять напевней…
На дыбе дымного огня
Шаталася деревня…
То желтый куст,
То лодка кверху днищем,
То колесо тележное
В грязи…
Меж лопухов —
Его, наверно, ищут —
Сидит малыш,
Щенок скулит вблизи.Скулит щенок
И все ползет к ребенку,
А тот забыл,
Наверное, о нем, -
К ромашке тянет
Слабую ручонку
И говорит…
Бог ведает, о чем!.. Какой покой!
Здесь разве только осень
Над ледоносной
Мечется рекой,
Но крепче сон,
Когда в ночи глухой
Со всех сторон
Шумят вершины сосен, Когда привычно
Слышатся в чесу
Осин тоскливых
Стоны и молитвы, -
В такую глушь
Вернувшись после битвы,
Какой солдат
Не уронил слезу? Случайный гость,
Я здесь ищу жилище
И вот пою
Про уголок Руси,
Где желтый куст,
И лодка кверху днищем,
И колесо,
Забытое в грязи…
Николаю ОстровскомуСмушковая шапка,
Серая шинель.
По полю гуляет
Снежная метель. А в тепле за чаем
Два дружка сидят.
Рыж один, как пламя,
А другой щербат. Говорит щербатый:
«Мне начхать на мир.
Я Кудель Осока,
Вольный дезертир. У меня в деревне
Мельница и дом.
Брат мой при хозяйстве.
Хорошо живём. Ну, а ты, товарищ?
Кто ты есть такой?
Почему качаешь
Рыжею башкой?..» Отвечает рыжий:
«Не чихай на мир.
Я товарищ Терник,
Красный командир. У тебя в деревне
Мой отряд стоит.
За рекой у белых
Брат в петле висит. Не растопишь бани,
Не поспишь с женой,
Скоро в снег уткнёшься
Мёртвой головой. Ну, вставай, Осока,
Выходи на двор!
Кровью я отмою
Чёрный твой позор…» По полю гуляет
Снежная метель.
Смушковая шапка,
Серая шинель…
Зашалила, загуляла по деревне молодуха.
Было в поле, да на воле, было в день Святого духа.
Муж-то старый, муж-то хмурый укатил в село под Троицу.
Хватит хмелю на неделю, — жди-пожди теперь пропойцу!
Это что же? разве гоже от тоски сдыхать молодке?
Надо парня, пошикарней, чтоб на зависть в околотке!
Зашалила, загуляла! знай, лущит себе подсолнух!..
Ходят груди, точно волны на морях, водою полных.
Разжигает, соблазняет молодуха Ваньку-парня,
Шум и хохот по деревне, будто бешеная псарня!..
Все старухи взбеленились, расплевались, да — по хатам;
Старикам от них влетело и метлою, и ухватом.
Всполошились молодухи, всех мужей — мгновенно в избы!
А звонарь на колокольне заорал: «Скорее вниз бы!»
Поспешил, да так ретиво, что свалился с колокольни…
А молодка все гуляла, ветра буйного раздольней!
Огонь, огонь! На небесах огонь!
Роса дымится, в воздух отлетая;
По грудь в реке стоит косматый конь,
На ранний ветер уши навостряя.
По длинному селу, сквозь дымку темноты,
Идет обоз с богатой кладью жита;
А за селом погост и низкие кресты,
И церковь древняя, чешуйками покрыта...
Вот ставней хлопнули; в окне старик седой
Глядит и крестится на первый луч рассвета;
А вот и девушка извилистой тропой
Идет к реке, огнем зари пригрета.
Готово солнце встать в мерцающей пыли,
Крепчает пенье птиц под бесконечным сводом,
И тянет от полей гвоздикою и медом
И теплой свежестью распаханной земли...
Рос мальчишка, от других отмечен
только тем, что волосы мальца
вились так, как вьются в тихий вечер
ласточки у старого крыльца.
Рос парнишка, видный да кудрявый,
окруженный ветками берез;
всей деревни молодость и слава —
золотая ярмарка волос.
Девушки на улице смеются,
увидав любимца своего,
что вокруг него подруги вьются,
вьются, словно волосы его.
Ах, такие волосы густые,
что невольно тянется рука
накрутить на пальчики пустые
золотые кольца паренька.
За спиной деревня остается, —
юноша уходит на войну.
Вьется волос, длинный волос вьется,
как дорога в дальнюю страну.
Паренька соседки вспоминают
в день, когда, рожденная из тьмы,
вдоль деревни вьюга навевает
белые морозные холмы.
С орденом кремлевским воротился
юноша из армии домой.
Знать, напрасно черный ворон вился
над его кудрявой головой.
Обнимает мать большого сына,
и невеста смотрит на него…
Ты развейся, женская кручина,
завивайтесь, волосы его!
Оглушенная ревом и топотом,
Облеченная в пламя и дымы,
О тебе, моя Африка, шёпотом
В небесах говорят серафимы.И твое раскрывая Евангелье,
Повесть жизни ужасной и чудной,
О неопытном думают ангеле,
Что приставлен к тебе, безрассудной.Про деянья свои и фантазии,
Про звериную душу послушай,
Ты, на дереве древнем Евразии
Исполинской висящая грушей.Обреченный тебе, я поведаю
О вождях в леопардовых шкурах,
Что во мраке лесов за победою
Водят полчища воинов хмурых; О деревнях с кумирами древними,
Что смеются улыбкой недоброй,
И о львах, что стоят над деревнями
И хвостом ударяют о ребра.Дай за это дорогу мне торную,
Там где нету пути человеку,
Дай назвать моим именем черную,
До сих пор неоткрытую реку.И последняя милость, с которою
Отойду я в селенья святые,
Дай скончаться под той сикоморою,
Где с Христом отдыхала Мария.
Во всей деревне шум,
Нельзя собрати дум,
Мешается весь ум.
Шумят сердиты бабы.
Когда одна шумит,
Так кажется тогда, что будто гром гремит.
Известно, голоса сердитых баб не слабы.
Льет баба злобу всю, сердитая, до дна,
Несносно слышати, когда, шумит одна.
В деревне слышится везде Ксантиппа древня,
И зашумела вся от лютых баб деревня.
Вселенную хотят потрясть.
О чем они кричат? — Прискучилось им прясть,
Со пряжей неразлучно
В углу сидети скучно
И в скуке завсегда за гребнем воздыхать.
Хотят они пахать.
Иль труд такой одним мужчинам только сроден?
А в поле воздух чист, приятен и свободен.
«Не нравно, — говорят, — всегда здесь быть:
Сиди,
Пряди
И только на углы избы своей гляди.
Пряди и муж, когда сей труд ему угоден».
Мужья прядут,
А бабы все пахать и сеяти идут.
Бесплодны нивы, будто тины,
И пляшет худо вертено.
В сей год деревне не дано
Ни хлеба, ни холстины.
В деревне капали капели,
Был теплый солнечный апрель.
Блестели вывески и стекла,
И празднично белел отель.
А над деревней, над горами,
Раскрыты были небеса,
И по горам, к вершинам белым,
Шли темно-синие леса.
И от вершин, как мрамор чистых,
От изумрудных ледников
И от небес зеленоватых
Тянуло свежестью снегов.
И я ушел к зиме, на север.
И целый день бродил в лесах,
Душой теряясь в необятных
Зеленоватых небесах.
И, радуясь, душа стремилась
Решить одно: зачем живу?
Зачем хочу сказать кому-то,
Что тянет в эту синеву,
Что прелесть этих чистых красок
Словами выразить нет сил,
Что только небо — только радость
Я целый век в душе носил?
Г.А. Рачинскому
Снова в поле, обвеваем
Легким ветерком.
Злое поле жутким лаем
Всхлипнет за селом.
Плещут облаком косматым
По полям седым
Избы, роем суковатым
Изрыгая дым.
Ощетинились их спины,
Как сухая шерсть.
День и ночь струят равнины
В них седую персть.
Огоньками злых поверий
Там глядят в простор,
Как растрепанные звери
Пав на лыс-бугор.
Придавила их неволя,
Вы — глухие дни.
За бугром с пустого поля
Мечут головни,
И над дальним перелеском
Просверкает пыл:
Будто змей взлетает блеском
Искрометных крыл.
Журавель кривой подъемлет,
Словно палец, шест.
Сердце Оторопь объемлет,
Очи темень ест.
При дороге в темень сухо
Чиркает сверчок.
За деревней тукнет глухо
Дальний колоток.
С огородов над полями
Взмоется лоскут.
Здесь встречают дни за днями:
Ничего не ждут.
Дни за днями, год за годом:
Вновь за годом год.
Недород за недородом.
Здесь — немой народ.
Пожирают их болезни,
Иссушает глаз…
Промерцают в синей бездне —
Продрожит — алмаз,
Да заря багровым краем
Над бугром стоит.
Злое поле жутким лаем
Всхлипнет; и молчит.