Бахус жирный, Бахус пьяный
Сел на бочку отдохнуть.
За его плечом — багряный
Женский пеплум, чья-то грудь.
Бочка словно тихо едет,
Словно катится давно,
Но рукой привычной цедит
В чашу женщина вино.
Весел бог черноволосый,
Ждет вечерней темноты;
…И ныне помню этот самолет
и смею молвить: нет, я не был смелым.
Я не владел своим лицом и телом.
Бежал я долго, но устал и лег.Нет, не имел я твердости колен,
чтоб снова встать. Пустой и одинокий,
я все лежал, покуда взрыв высокий
землей чернел и пламенем алел. …Во мне скрестились холод и жара.
Свистел пропеллер смерти одичавшей.
И стал я грубой, маленькою чашей,
исполненною жизни и добра.Как он желал свести меня на нет,
Любви веселый проповедник,
Всегда любезный говорун,
Глубокомысленный шалун,
Назона правнук и наследник!
Дана на время юность нам;
До рокового новоселья
Пожить не худо для веселья.
Товарищ милый, по рукам!
Наука счастья нам знакома,
Часы летят! Скорей зови
Товарищи, гости, подруги, друзья,
Не праздник без песен застольных!
Да здравствует наша большая семья
Советских республик привольных!
Колхозным полям — урожайных дождей,
Заводским станкам — изобилья!
За смелых героев, за мудрых вождей,
За наши орлиные крылья! Подымем заздравную чашу
За дружное наше житье,
За славную Родину нашу,
На пиршество
Веселяся пить мы станем,
Станем Вакха воспевать,
Он плясания наставник,
Любит хороводну песнь.
Он приятель с Купидоном
И Венерою любим.
Он начало в свете пьянства,
Он харитам был отец.
Он печали прогоняет,
Лунным лучом и любовью слиянные,
Бледные, страстные, нежные, странные,
Оба мы замерли, счастием скованы,
Сладостным, радостным сном зачарованы.
В Небе — видения облачной млечности,
Тайное пение — в сердце и в Вечности,
Там, в бесконечности — свет обаяния,
Праздник влияния правды слияния.
Кто из богов мне возвратил
Того, с кем первые походы
И браней ужас я делил,
Когда за призраком свободы
Нас Брут отчаянный водил?
С кем я тревоги боевые
В шатре за чашей забывал
И кудри, плющем увитые,
Сирийским мирром умащал? Ты помнишь час ужасный битвы,
Когда я, трепетный квирит,
(Застольная песня)
Посмотрите, как полна
Златоликая луна!
Словно чаша круговая
Посреди ночных огней,
Словно скатерть голубая
Расстилается под ней.
Посмотрите, как светла
Чаша чистого стекла!
Тешься. Я игра игромая.
Нить в станке рукой ведомая.
Вверься. Я игра играния.
В рдяных жерлах миг сгорания.
Серый камень взнес в хоромы я.
Желтый тес скрепляю в здание.
Тес — пахучий,
Тот — гремучий,
Тес — из леса,
Тот — из гор.
С детства нас потешив снами
И, увенчанный цветами,
Показав нам призрак свой,
Жизнь с усмешкою пред нами
Ставит кубок роковой.
В кубок тот попеременно,
Вечных странников поя,
Льется влаги многоценной,
Или горечи струя.
И судьба—увы!—не спросит:
Ночами лета голубыми,
Когда поют стрекозы,
На Францию Бог пролил чашу звезд.
До губ моих доносит ветер
Вкус неба летнего — и пью
Пространство, что свежо осеребрилось.
Вечерний воздух — край холодной чаши.
Полузакрыв свои глаза,
Пью жадным ртом, как будто сок граната,
Что новый год, то новых дум,
Желаний и надежд
Исполнен легковерный ум
И мудрых и невежд.
Лишь тот, кто под землей сокрыт,
Надежды в сердце не таит!.. Давно ли ликовал народ
И радовался мир,
Когда рождался прошлый год
При звуках чаш и лир?
И чье суровое чело
И первый лист любезен падший.Вяч. Иванов.
Здравствуй, Август, венчан хмелем,
Смуглый юноша-сатир!
Мы ковры под дубом стелем,
Мы в лесу готовим пир!
Будь меж нами гость желанный,
За простым лесным столом.
Груды груш благоуханны,
Чаши пенятся вином.
Чтоб Корабль построить наш,
Из златых мы пили чаш,
Все испили мы, до дна,
От столетнего вина.
И пошли во старый бор,
Острый выбрали топор,
Твердый выбрали мы дуб,
Чтоб построить верный сруб.
В прозрачный, сумеречно-светлый час,
В полутени сквозных ветвей,
Она являет свой лик и проходит мимо нас —
Невзначай, — и замрет соловей,
И клики веселий умолкнут во мгле лугов
На легкий миг — в жемчужный час, час мечты,
Когда медленней дышат цветы, -
И она, улыбаясь, проходит мимо нас
Чрез тишину… Тишина таит богов.О тишина! Тайна богов! О полутень!
О робкий дар!
Подымите заздравные чаши, друзья!
Он родился уже, он идет, —
За него и непьющим не выпить нельзя —
Сорок третий сверкающий год!
И какую судьбу этот год мне сулит,
Я не знаю, но верит народ:
Будет год молодой на века знаменит,
Коль выходит со словом «Вперед!»
Это слово незыблемо, как закон,—
Поднялися и Волга, и Дон.
Я давно замкнул себя в хоромы,
Отделив удел свой от людей.
Я замкнул с собой огонь и громы,
И горит цветной костер страстей.
Я давно избрал себе в Пустыне
Голубой оазис островной.
И годами нежу в нем, доныне,
Цвет, мне данный Солнцем и Луной.
В мои былые дни, в дни юности счастливой,
Вино шипучее я пил,
И вкус, и блеск его, и хмель его игривой,
Друзья, не мало я хвалил!
Сверкало золотом, кипело пеной белой
Нас развивавшее питье,
Воспламенялось и кипело
Воображение мое;
Надежды и мечты, свободные, живые,
Летали весело, легко,
Если бы люди собрали и взвесили,
словно громадные капли росы,
чистую пользу от нашей профессии,
в чашу одну поместив на весы,
а на другую бы — все меднорожие
статуи графов, князей, королей, —
чудом бы чаша взвилась, как порожняя,
нашу бы — вниз потянуло, к земле!
И оправдалось бы выражение:
«Лица высокого положения»;
В дымном поле, на биваке
У пылающих огней,
В благодетельном араке
Зрю спасителя людей.
Собирайся вкруговую,
Православный весь причет!
Подавай лохань златую,
Где веселие живет!
Наливай обширны чаши
На ваши, братья, празднества? ,
Навстречу вашим ликованьям,
Навстречу вам идет Москва
С благоговейным упованьем.
В среду восторженных тревог,
В разгар великого волненья,
Приносит вам она залог,
Залог любви и единенья.
Примите же из рук ея
То, что? и вашим прежде было,
Смейся, Наденька, шути!
Пей из чаши золотой
Счастье жизни молодой,
Милый ангел во плоти!
Быстро волны ручейка
Мчат оторванный цветок;
Видит резвый мотылек
Листик алого цветка,
Вьется в воздухе, летит,
Ближе… вот к нему прильнул…
Опять мне блеснула, окована сном,
Хрустальная чаша во мраке лесном.
Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья,
Где пьют насекомые сок из растенья,
Где буйствуют стебли и стонут цветы,
Где хищная тварями правит природа,
Пробрался к тебе я и замер у входа,
Раздвинув руками сухие кусты.
Уж я не то, что был я встарь:
Брожу по свету, как расстрига;
Мне жизнь, как старый календарь,
Как сто раз читанная книга.
Судьба каленою стрелой
Пробила сердце мне навылет…
Она десницей удалой
Мне голову и бьет и мылит.
Как змей, язвит меня тоска,
Грызет печаль, как зверь пустынный.
Мне судьба — до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней — немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что не то это вовсе, не тот и не та, Что лабазники врут про ошибки Христа,
Что пока ещё в грунт не влежалась плита.
Триста лет под татарами — жизнь ещё та:
Маета трёхсотлетняя и нищета.Но под властью татар жил Иван Калита,
И уж был не один, кто один — против ста.
{Пот} намерений добрых и бунтов тщета,
Пугачёвщина, кровь и опять — нищета… Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, —
Тише — полночный час скоро пробьет.
Чинно наполним широкие чаши.
Пусть новый год, прозвучав, перервет
Сам о минувшем мечтания наши.Браво, браво, друзья!
Звонкие чокнем края!
Год проводили, а мало ль что было!
Всё миновалось, да грудь не остыла.
Всё, что отжило, прочь
В эту заветную ночь! Радость — надежда над всем, что любила,
Ясный светильник навек потушила.
Когда невесело осенний день взойдет
И хмурится; когда и дождик ливмя льет,
И снег летит, как пух, и окна залепляет;
Когда камин уже гудит и озаряет
Янтарным пламенем смиренный твой приют,
И у тебя тепло; а твой любимый труд, -
От скуки и тоски заступник твой надежной,
А тихая мечта, милее девы нежной,
Привыкшая тебя ласкать и утешать,
Уединения краса и благодать,
Посвящается Г.К. Балтрушайтису1
Сияя перстами, заря рассветала
над морем, как ясный рубин.
Крылатая шхуна вдали утопала.
Мелькали зубцы белых льдин.
Душа молодая просила обмана.
Слеза нам туманила взор.
Бесстрашно отчалил средь хлопьев тумана
от берега с песней помор.
Мы сдвинули чащи, наполнив до краю
Мы говорим не «штормы», а «шторма» —
Слова выходят коротки и смачны.
«Ветра» — не «ветры» — сводят нас с ума,
Из палуб выкорчёвывая мачты.
Мы на приметы наложили вето —
Мы чтим чутьё компасов и носов.
Упругие, тугие мышцы ветра
Натягивают кожу парусов.
В землянках, в сумраке ночном,
На память нам придет —
Как мы в дому своем родном
Встречали Новый год; Как собирались заодно
У мирного стола,
Как много было нам дано
И света и тепла; Как за столом, в кругу друзей,
Мы пили в добрый час
За счастье родины своей
И каждого из нас.И кто подумал бы тогда,
Белый день занялся над столицей,
Сладко спит молодая жена,
Только труженик муж бледнолицый
Не ложится — ему не до сна! Завтра Маше подруга покажет
Дорогой и красивый наряд…
Ничего ему Маша не скажет,
Только взглянет… убийственный взгляд! В ней одной его жизни отрада,
Так пускай в нем не видит врага:
Два таких он ей купит наряда.
А столичная жизнь дорога! Есть, конечно, прекрасное средство:
Вы, други, вы опять со мною,
Под тенью тополей густою,
С златыми чашами в руках,
С любовью, с дружбой на устах!
Други! сядьте и внемлите
Музы ласковой совет.
Вы счастливо жить хотите
На заре весенних лет?
Отгоните призрак славы!
То ли дело, как бывало
В Дерпте шумно, разудало
Отправлял я в этот день!
Русских, нас там было много,
Жили мы тогда не строго,
Собрались мы в сад под тень,
На лугу кружком, сидели:
Уж мы пили, уж мы пели!
В удовольствии хмельном
Сам стихи мои читал я,
Памяти Корнея ЧуковскогоВот лежит перед морем девочка.
Рядом книга. На буквах песок.
А страничка под пальцем не держится —
трепыхается, как парусок.Море сдержанно камни ворочает,
их до берега не докатив.
Я надеюсь, что книга хорошая —
не какой-нибудь там детектив.Я не вижу той книги названия —
ее край сердоликом прижат,
но ведь автор — мой брат по призванию
и, быть может, умерший мой брат.И когда умирают писатели —
Ух! Как мощен он! Такого
Не споишь, не свалишь с ног:
Толст, а виду неземного
Не утратил; пьян, а строг.
Посмотрите, как он вержет
Взором пламя из очей!
Как он гордо чашу держит, —
Сам не смотрит… Ко там? — Лей!
Льют ему, — и наклонилась
Чаша набок, и струя