— Солнце! Солнце! Снова! Снова ты со мной!
— Что же будет, что же будет с прежней тьмой?
— Тьма исчезнет, тьма растает в блеске дня!
— Ах, уже лучи, как пламя, жгут меня!
— Будь же счастлив, будь же светел в светлый час!
— Таю в блеске, исчезаю, я — погас.
— Что же ты не славишь в песне вечный свет?
— У того, кто гаснет в свете, песен нет.
— Солнце! Солнце! Снова! Снова ты со мной!
— Вижу свет, но я окутан прежней тьмой.
21 января 1912
Тихо меркнет в блеске алом
Побледневший небосклон…
Из ограды, сквозь балкон,
Тяжко дышащим хоралом
Раздается граммофон.
Дремлет сад в лучах прощальных,
И тоскливый аромат
Розы вечеру курят,
И сквозит в шарах зеркальных
Потухающий закат.
Тихо, солнечно и грустно…
Там от поезда вдали
Дыма полосы легли…
Мысль вторгнулася искусно
В чувства неба и земли.
Но, дремавшая от века
В сне младенческом своем,
Вся природа под ярмом
Гордой воли человека
Дышит тем же торжеством.
Залита лунным блеском,
За темным перелеском
Вздымалась к небу ель,
И ей шептала сказки,
Кружилась в вихре пляски
Лишь снежная метель.
Над ней в иные страны
Неслися караваны
Нависших низко туч,
И солнце ей светило,
И звездные светила,
И робкий лунный луч.
Но в темном перелеске
Ей грезилось о блеске
Сверкающих огней,
О пышном гордом зале,
О музыке на бале
В ночи мечталось ей.
За яркий миг веселья,
За краткое похмелье,
За ложь и мишуру —
Она отдать готова
Свет солнца золотого
И месяца игру.
Когда былые дни я вижу сквозь туман,
Мне кажется всегда — то не мое былое,
А лишь прочитанный восторженный роман.
И странно мне теперь, в томительном покое,
Припомнить блеск побед и боль заживших ран:
И сердце, и мечты, и все во мне — иное…
Напрасен поздний зов когда-то милых лиц,
Не воскресить мечты, мелькнувшей и прожитой, -
От горя и любви остался ряд страниц!
И я иду вперед дорогою открытой,
Вокруг меня темно, а сзади блеск зарниц…
Но неизменен путь звезды ее орбитой.
Я засыпал… (Стремительные мысли
Какими-то спиралями неслись:
Приоткрывалась в сознающем смысле
Сознанию неявленная высь) —
И видел духа… Искрой он возник…
Как молния, неуловимый лик
И два крыла — сверлящие спирали —
Кровавым блеском разрывали дали.
Открылось мне: в законах точных числ,
В бунтующей, мыслительной стихии —
Не я, не я — благие иерархии
Высокий свой запечатлели смысл.
Звезда… Она — в непеременном блеске…
Но бегает летучий луч звезды
Алмазами по зеркалу воды
И блещущие чертит арабески.
В тихом блеске дремлет леска;
Всплеск воды — как милый смех;
Где-то рядом, где-то близко
Свищет дрозд про нас самих.
Вечер свеж — живая ласка!
Ветра — сладостен размах!
Сколько света! сколько лоска!
Нежны травы, мягок мох…
Над рекой — девичья блузка,
Взлет стрекоз и ярких мух…
Волшебство — весь мир окрестный;
Шелест речки, солнца свет…
Запах, сладко-барбарисный,
Веет, нежит и язвит.
Шепчет запад, ярко-красный,
Речи ласки, старый сват,
Кроя пруд зелено-росный,
Словно храм лазури свод,
И лишь ветер нежно-грустный
Знает: тени нас зовут.
В раскосый блеск зеркал забросив сети,
Склонился я к заре зеленоватой,
Слежу узор едва заметной зыби, —
Лунатик золотеющих озер!
Как кровь сочится под целебной ватой,
Яснеет отрок на гранитной глыбе,
И мглой истомною в медвяном лете
Пророчески подернут сизый взор.
Живи, Недвижный! затрепещут веки,
К ладоням нежным жадно припадаю,
Томление любви неутолимой
Небесный спутник мой да утолит.
Не вспоминаю я и не гадаю, —
Полет мгновений, легкий и любимый,
Вдруг останавливаешь ты навеки
Роскошеством юнеющих ланит.
Пусть в верху холодно-резком,
Где лежит хрусталь прошедших бурь,
Дерева бездумным плеском
Проливают золото в лазурь.
Крутятся, крутятся блеском,
Шепчут невнятно
Над перелеском
Листьев обвеянных ярко блеснувшие пятна.
На пороге обветшалом
Я сижу один.
Вижу: в блеске грустно-алом
Бег вечерних льдин.
И не рад, что ясным воском
Купола покрыл закат.
Пусть тревожно бьет по доскам
Льдяной дробью белый град.
Осень холодная выпала.
Сколько на небе холодного льду.
Облако градом обсыпало
И отразилось в пруду.
Розе дремлется, не спится,
Серебрится в ней роса,
С Неба дальнего струится
Первых блесков полоса.
Тем сияньем перевита,
В круглый храм свой — луч приняв,
Капля влаги, с Небом слита,
Розу нежит между трав.
Капля ласковая блещет,
Переливка в ней игра,
В ней дрожание трепещет
Бриллиантов, серебра.
В час рассвета розе алой
Быть прекрасною дано,
Для невесты каплей малой
Ожерелье сплетено.
И она под взором Бога
Розовеет, как мечта.
Вся небесная дорога
Блеском солнца залита.
Все окна открыв, опустив занавески,
ты в зале роялю сказала: живи!
Как легкие крылья во мраке и блеске,
задвигались руки твои.
Под левой — мольба зазвенела несмело,
под правою — отклик волнисто возник,
за клавишем клавиш, то черный, то белый,
звеня, погружался на миг.
В откинутой крышке отливы лоснились,
и руки твои, отраженные там,
как бледные бабочки, плавно носились
по черным и белым цветам.
И звуки холмились во мраке и в блеске,
и ропот взбирался, и шепот сбегал,
и ветер ночной раздувал занавески
и звездное небо впускал.
«Дай сердце мне твое неразделенным»,
Сказала Тариэлю Нэстан-Джар.
И столько было в ней глубоких чар,
Что только ею он пребыл зажженным.
Лишь ей он был растерзанным, взметенным,
Лишь к Нэстан-Дарэджан был весь пожар.
Лишь молния стремит такой удар,
Что ей нельзя не быть испепеленным.
О, Нэстан-Джар! О, Нэстан-Дарэджан!
Любовь твоя была как вихрь безумий.
Твой милый был в огне, в жерле, в самуме.
Но высшей боли — блеск сильнейший дан.
Ее пропел, как никогда не пели,
Пронзенным сердцем Шота Руставели.
Уныло две поблекших розы,
Горюя, на песке лежат;
Прощальным блеском озаряет
Листки их бледные закат.
— Меня невеста молодая
Носила на груди своей,
Когда блаженством беспредельным,
Любовью сердце билось в ней.
— Меня сорвал он в час разлуки
С ее груди — когда она,
При блеске свеч, в гробу лежала,
Как изваянье холодна.
Уныло две поблекших розы,
Горюя, на песке лежат…
И тихо, тихо догорает
На бледных листьях их закат…
Мы были слепы, стали зрячи
В пожаре, громах и крови.
Да, кровью братскою горячей
Сердца омыты для любви.
Все, как впервые: песни слышим,
Впиваем вешний блеск лучей,
Вольней живем и глубже дышим,
Россию любим горячей!
О Воскресении Христовом
Нам не солгали тропари:
Встает отчизна в блеске новом,
В лучах невиданной зари.
Рассыпались золою сети,
Что были злобой сплетены.
Различий нет. Есть только дети
Одной возлюбленной страны.
И все поэты наготове
На меч цевницу променять,
Горячей крови, братской крови
Благословение принять.
СТЕФАН МАЛЛАРМЕ
Уж славы головня победоносно скрылась
Средь бури золотой и блеска янтаря,
И небо пурпурной завесою покрылось—
О смех!—над мнимою гробницею царя.
От блеска даже искр совсем не сохранилось,
Чтобы нас радовать, наш праздник озаряя,
И лишь твое чело волшебно засветилось,
Ласкающим огнем без пламени горя.
О, сколько радости и сколько наслажденья!
Ты задержать могла светила отраженье
И солнца луч вплела среди тяжелых кос.
Ты спишь, и кажется твоя головка каской
Царицы храбрых дев, а тело—грудой роз,
Чарующих бледно-телесною окраской.
В полдневном блеске тихо млея,
Открылись мне вершины гор,
Высоких тополей аллея
К себе притягивает взор.
Он любоваться не устанет
Рядами стройными стволов,
И в высь его невольно тянет,
В обитель царственных орлов.
Высо́ко к небу голубому
Подемлют тополи главу,
И погрузясь в немую дрему,
О чем-то грезят наяву.
В полдневном воздухе — мерцанье
И трепет солнечных лучей,
И тот же трепет ожиданья
В душе взволнованной моей.
Среди ветвей струится зыбью
Поток из блесток золотых,
И глаз, как небо голубых —
Мне всюду грезится улыбка.
Все вокруг меня, как прежде —
Пестрота и блеск в долинах…
Лес опять тенист и зелен,
И шумит в его вершинах…
Отчего ж так сердце ноет,
И стремится, и болеет,
Неиспытанного просит,
И о прожитом жалеет?
Не начать ведь жить сначала —
Даром сила растерялась,
Да и попусту растратишь
Ту, которая осталась…
А вокруг меня, как прежде,
Пестрота и блеск в долинах!
Лес опять тенист и зелен,
И шумит в его вершинах!..
Там, в прошедшем—блеск разсвета,
Полдня знойнаго лучи;
Настоящее согрето
Бледным пламенем свечи.
Позади остались где-то
К прежним радостям ключи,
Лишь мечты о царстве света—
Все, как прежде, горячи.
Кругозор светлей и шире,
Проникает глубже взгляд,
Но редеет в этом мире
Дорогих и близких ряд.
В звуках резких и докучных,
Раздающихся вокруг,
Слышу меньше струн созвучных,
Отвечает реже друг.
Рано листья облетели,
И в безмолвии ночном
Заунывный стон метели
Раздается за окном.
Но пока не глянут в очи
Утра новаго лучи—
Ты гори во мраке ночи,
Огонек моей свечи!
И смех и песни! и солнца блеск!
Челнок наш легкий качают волны;
Я в нем с друзьями, веселья полный,
Плыву беспечно… Вдруг слышен треск.
И разлетелся в куски челнок —
Друзья пловцами плохими были,
Родные волны их поглотили,
Меня ж далеко умчал поток.
И вот сработал в чужой стране
Другой челнок я; но бьют сурово
Чужие волны в челнок мой новый;
Мой край далеко! как грустно мне!
Друзья иные теперь со мной!
И снова песни! Но воют бури,
И гаснут звезды в ночной лазури…
Прости навеки мой край родной!
Из тихих бездн — к тебе последний крик,
Из тихих бездн, где твой заветный лик
Как призрак жизни надо мной возник.
Сомкнулся полог голубой воды,
И светит странно в окна из слюды
Медузы блеск и блеск морской звезды.
Среди кораллов и гранитных глыб
Сияют стаи разноцветных рыб.
Знакомый мир — ушел, отцвел, погиб.
Я смертно стыну в неотступном сне…
Зачем же ты, в холодной глубине,
Как призрак жизни, клонишься ко мне?
Я в тихих безднах помню прошлый рай.
Из тихих бездн к тебе мой крик, — внимай:
В последний раз, в последний раз, — прощай!
Уважаемой Марианне Дмитриевне от искренне преданного друга, соперника Бальмонта — Николая Гумилева.Гордый Бальмонт о солнце слагал свои песни,
Гармоничнее шелеста ранней листвы.
Но безумец не знал, что Вы ярче, прелестней,
Дева солнца, воспетая мной, — это Вы.Гордый Бальмонт сладкозвучный созидал на диво миру
Из стихов своих блестящих разноцветные ковры,
Он вложил в них радость солнца, блеск планетного эфира,
И любовь и поцелуи — эти звонкие миры.
Ранней юности мечтанья, блеск полуденных желаний.
Все богатства, все восторги нашей радостной земли.
Он их создал и отделал, эти пламенные ткани,
Чтобы Вы ступать могли.
Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш, -
А там, на ее занавеске,
Повисла Летучая Мышь.Мерцает неслышно лампада,
Белеет открытая грудь…
Все небо мне шепчет: «Не надо»,
Но Мышь повторяет: «Забудь!»Покорен губительной власти,
Близ окон брожу, опьянен.
Дрожат мои руки от страсти,
В ушах моих шум веретен.Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш,
А там у нее — к занавеске
Приникла Летучая Мышь.Вот губы сложились в заклятье…
О девы! довольно вам прясть!
Все шумы исчезнут в объятьи,
В твоем поцелуе, о страсть! Лицом на седой подоконник,
На камень холодный упав,
Я вновь — твой поэт и поклонник,
Царица позорных забав! Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш,
А там — у нее, с занавески, -
Хохочет Летучая Мышь!
Проснусь, проснусь — за окнами, в саду,
Все тот же снег, все тот же блеск полярный.
А в зале сумрак. Слушаю и жду:
И вот опять — таинственный, коварный,
Чуть слышный треск… Конечно, пол иль мышь.
Но как насторожишься, как следишь
За кем-то, притаившимся у двери
В повисшей без движения портьере!
Но он молчит, он замер. Тюль гардин
Сквозит в голубоватом лунном блеске
Да чуть мерцают — искорками льдин —
Под люстрою стеклянные подвески.
Ночной порой в пустыне городской
Есть час один, проникнутый тоской,
Когда на целый город ночь сошла,
И всюду водворилась мгла,
Все тихо и молчит; и вот луна взошла,
И вот при блеске лунной сизой ночи
Лишь нескольких церквей, потерянных вдали,
Блеск золоченых глав, унылый, тусклый зев
Пустынно бьет в недремлющие очи,
И сердце в нас подкидышем бывает,
И так же плачется и также изнывает,
О жизни и любви отчаянно взывает.
Но тщетно плачется и молится оно:
Все вкруг него и пусто и темно!
Час и другой все длится жалкий стон,
Но наконец, слабея, утихает он.
Что же! Здравствуй, Москва.
Отошли и мечты и гаданья.
Вот кругом ты шумишь,
вот сверкаешь, светла и нова
Блеском станций метро,
высотой воздвигаемых зданий
Блеск и высь подменить
ты пытаешься тщетно, Москва.
Ты теперь деловита,
всего ты измерила цену.
Плюнут в душу твою
и прольют безнаказанно кровь,
Сложной вязью теорий
свою прикрывая измену,
Ты продашь все спокойно:
и совесть, и жизнь, и любовь.
Чтоб никто не тревожил
приятный покой прозябанья —
Прозябанье Москвы,
освященный снабженьем обман.
Так живешь ты, Москва!
Лжешь,
клянешься,
насилуешь память
И, флиртуя с историей,
с будущим крутишь роман.
Пожалейте, люди добрые, меня,
Мне уж больше не увидеть блеска дня.
Сам себя слепым я сделал, как Эдип,
Мудрым будучи, от мудрости погиб.
Я смотрел на Землю, полную цветов,
И в Земле увидел сонмы мертвецов.
Я смотрел на белый Месяц без конца,
Выпил кровь он, кровь из бледного лица.
Я на Солнце глянул, Солнце разгадал,
День казаться мне прекрасным перестал.
И увидев тайный облик всех вещей,
Страх я принял в глубину своих очей.
Пожалейте, люди добрые, меня,
Мне уж больше не увидеть блеска дня.
Может Рок и вас застигнуть слепотой,
Пожалейте соблазненного мечтой.
Там, в прошедшем — блеск рассвета,
Полдня знойного лучи;
Настоящее согрето
Бледным пламенем свечи.
Позади остались где-то
К прежним радостям ключи,
Лишь мечты о царстве света —
Все, как прежде, горячи.
Кругозор светлей и шире,
Проникает глубже взгляд,
Но редеет в этом мире
Дорогих и близких ряд.
В звуках резких и докучных,
Раздающихся вокруг,
Слышу меньше струн созвучных,
Отвечает реже друг.
Рано листья облетели,
И в безмолвии ночном
Заунывный стон метели
Раздается за окном.
Но пока не глянут в очи
Утра нового лучи —
Ты гори во мраке ночи,
Огонек моей свечи!
Брызнули первые искры рассвета,
Дымкой туманной покрылся ручей.
В утренний час его рокот звончей.
Ночь умирает… И вот уж одета
В нерукотворные ткани из света,
В поясе пышном из ярких лучей,
Мчится Заря благовонного лета
Из-за лесов и морей,
Медлит на высях обрывистых гор,
Смотрится в зеркало синих озер,
Мчится Богиня Рассвета.Следом за ней
Легкой гирляндою эльфы несутся,
Хором поют: «Пробудилась Заря!»
Эхом стократным их песни везде отдаются,
Листья друг к другу с бозмолвною ласкою жмутся,
В небе — и блеск изумруда, и блеск янтаря,
Нежных малиновок песни кристальные льются:
«Кончилась Ночь! Пробудилась Заря!»
Море блеска, гул, удары,
И земля потрясена;
То стеклянная стена
О скалы раздроблена,
То бегут чрез крутояры
Многоводной Ниагары
Ширина и глубина! Вон пловец! Его от брега
Быстриною унесло;
В синий сумрак водобега,
Упирает он весло…
Тщетно! Бурную стремнину
Он не силен оттолкнуть;
Далеко его в пучину
Бросит каменная круть! Мирно гибели послушной,
Убрал он свое весло;
Он потупил равнодушно
Безнадежное чело;
Он глядит спокойным оком…
И к пучине волн и скал
Роковым своим потоком
Водопад его помчал.Море блеска, гул, удары,
И земля потрясена;
То стеклянная стена
О скалы раздроблена,
То бегут чрез крутояры
Многоводной Ниагары
Ширина и глубина!
Мы поклонялися Владыкам
И в блеске дня и в тьме божниц,
И перед каждым грозным ликом
Мы робко повергались ниц.
Владыки гневные грозили,
И расточали гром и зло,
Порой же милость возносили
Так величаво и светло.
Но их неправедная милость,
Как их карающая месть,
Могли к престолам лишь унылость,
Тоской венчанную, возвесть.
Мерцал венец её жемчужный,
Но свет его был тусклый блеск,
И вся она была — ненужный
И непонятный арабеск.
Владык встречая льстивым кликом, —
И клик наш соткан был из тьмы, —
В смятеньи тёмном и великом
Чертог её ковали мы.
Свивались пламенные лица,
Клубилась огненная мгла,
И только тихая Денница
Не поражала и не жгла.
В хрустальный шар заключены мы были,
и мимо звезд летели мы с тобой,
стремительно, безмолвно мы скользили
из блеска в блеск блаженно-голубой.
И не было ни прошлого, ни цели,
нас вечности восторг соединил,
по небесам, обнявшись, мы летели,
ослеплены улыбками светил.
Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный,
остановил наш огненный порыв,
и поцелуй прервал наш безначальный,
и в пленный мир нас бросил, разлучив.
И на земле мы многое забыли:
лишь изредка воспомнится во сне
и трепет наш, и трепет звездной пыли,
и чудный гул, дрожавший в вышине.
Хоть мы грустим и радуемся розно,
твое лицо, средь всех прекрасных лиц,
могу узнать по этой пыли звёздной,
оставшейся на кончиках ресниц…
Зеленоватый свет пустынной лунной ночи,
Далеко под горой — морской пустынный блеск…
Я слышу на горах осенний ветер в соснах
И под обрывом скал — невнятный шум и плеск.
Порою блеск воды, как медный щит, светлеет.
Порой тускнеет он и зыбью взор томит…
Как в полусне сижу… Осенний ветер веет
Соленой свежестью — и все кругом шумит.
И в шорохе глухом и гуле горных сосен
Я чувствую тоску их безнадежных дум,
А в шумном плеске волн — лишь холод лунной ночи
Да мертвый плеск и шум.
Уж славы головня победоносно скрылась
Средь бури золотой и блеска янтаря,
И небо пурпурной завесою покрылось —
О смех! — над мнимою гробницею царя.
От блеска даже искр совсем не сохранилось,
Чтобы нас радовать, наш праздник озаряя,
И лишь твое чело волшебно засветилось,
Ласкающим огнем без пламени горя.
О, сколько радости и сколько наслажденья!
Ты задержать могла светила отраженье
И солнца луч вплела среди тяжелых кос.
Ты спишь, и кажется твоя головка каской
Царицы храбрых дев, а тело — грудой роз,
Чарующих бледно-телесною окраской.
Свечи горели. Яркое пламя трепетным
Светом все обливало. Казалось: потухни оне —
Темнота словно пологом плотно закроет глаза,
Бесконечной, страшной завесой затянет.
Напрасно взоры скользнут, в пустоту утопая.
Полно! Один ли света источник
Дрожащие, мрачные тени бросает вокруг?
Робко, украдкой сине-лиловый рассвет
Тихонько в окошко струится,
Гордым блеском свечей затуманен.
Никому не приметны, ненужный
Серый отсвет бросает.
Свечи горели. В холоде блеска утра
Новый тон заиграл, тепловатый, манящий…
Хочется штору поднять, да и сам он дорогу
Скоро пробьет. Ласковый свет разливается,
Первый угол туманом затянут.
Ярче светлый… Вечный, могучий
Светоч сияет. Все сияет… А свечи?..
Земля лучилась, отражая
Поблекшим жнивом блеск луны.
Вы были лунная, чужая
И над собою не вольны.
И все дневное дивным стало,
И призрачною мнилась даль
И что под дымной мглой блистало —
Полынная ли степь, вода ль.
И, стройной тенью вырастая,
Вся в млечной голубой пыли,
Такая нежная, простая,
Вы рядом близко-близко шли.
Движением ресниц одних
Понять давая — здесь не место
Страстям и буйству, я невеста,
И ждет меня уже жених.
Я слушал будто бы спокойный,
А там в душе беззвучно гас
День радостный золотознойный
Под блеском ваших лунных глаз.
С тех пор тоскую каждый день я
И выжечь солнцем не могу
Серебряного наважденья
Луны, сияющей в мозгу.
Глядят — невеста и жених
Из подвенечной паутины,
Прохаживаясь вдоль куртины,
Колеблемой зефиром; их —
Большой серебряный дельфин,
Плюющийся зеркальным блеском,
Из пурпуровых георгин
Окуривает водным блеском.
Медлительно струит фонтан
Шушукающий в выси лепет…
Жених, охватывая стан,
Венчальную вуаль отцепит;
В дом простучали костыли;
Слетела штора, прокачавшись.
Он — в кружевной ее пыли,
К губам губами присосавшись.
Свой купол нежно-снеговой
Хаосом пепельным обрушит —
Тот облак, что над головой
Взлетающим зигзагом душит;
И вспучилась его зола
В лучей вечеровые стрелы;
И пепел серый сеет мгла,
Развеивая в воздух белый;
Чтоб неба темная эмаль
В ночи туманами окрепла, —
Там водопадом топит даль
Беззвучно рушимого пепла.