Блюдите фронт, но вместе с тем
Немедленно в переговоры
Вступите с немцами, затем
Надеждой озарите взоры.
Ни вам — немецкие позоры,
Ни немцам — русские, — нужны
Тем и другим полей просторы
И ласка любящей жены!
Зачем же ужас вам? Зачем
Боль ран, и смерть, и все раздоры?
Чем оправдаете вы, чем
Пролитье крови? Мертвых хоры
Вас не тревожат? Их дозоры
В час полуночной тишины
Не вызывают вас на споры
О слезах любящей жены?
Нет во вселенной лучше тем,
Чем тема: лес, поля и горы.
Кто с этим несогласен — нем.
Кроту милее солнца — норы.
А как пленительны озера,
Бубенчик-ландыш, плеск луны,
Улыбка в небесах Авроры
И взоры любящей жены.
Иль мы поэты, фантазеры,
И вам в окопах не слышны
Ни наши нежные укоры,
Ни голос любящей жены?..
Вселенец — антипатриот,
Но к человеку человечен:
Над братом он не занесет
Меча, в своем вселенстве вечен.
Он завистью не искалечен,
Не свойственно вселенцу зло,
Он мягок, кроток и сердечен,
И смотрит мудрый взгляд светло.
Я верю: мой родной народ
Вселенством душ давно отмечен.
Я говорю: старинный гнет
Моей страны навек отлечен.
Вознагражден, увековечен
Народ, забыв свое тягло.
Достойно день свободы встречен, —
И так надежно, так светло!
Я чувствую: уже грядет
Желанный мир (он обеспечен!)
Вновь немец русскому пожмет,
Как брату, руку, дружно встречен;
В музей поставит под стекло
Промозглых патриотов печень —
(Зародыш войн). Смиря светло,
Пошлет привет грядущей встрече
И озарит свое чело:
Вселенцы сходятся на вече,
Чтоб жить и мудро, и светло.
(Баллада Франсуа Вийона)
Скажите, где, в стране ль теней,
Дочь Рима, Флора, перл бесценный?
Архиппа где? Таида с ней,
Сестра-подруга незабвенной?
Где Эхо, чей ответ мгновенный
Живил, когда-то, тихий брег,
С ее красою несравненной?
Увы, где прошлогодний снег!
Где Элоиза, всех мудрей,
Та, за кого был дерзновенный
Пьер Абеляр лишен страстей
И сам ушел в приют священный?
Где та царица, кем, надменной,
Был Буридан, под злобный смех,
В мешке опущен в холод пенный?
Увы, где прошлогодний снег!
Где Бланка, лилии белей,
Чей всех пленял напев сиренный?
Алиса? Биче? Берта? — чей
Призыв был крепче клятвы ленной?
Где Жанна, что познала, пленной,
Костер и смерть за славный грех?
Где все, Владычица вселенной?
Увы, где прошлогодний снег!
Посылка
О, государь! с тоской смиренной
Недель и лет мы встретим бег;
Припев пребудет неизменный:
Увы, где прошлогодний снег!
— Я жить без тебя не могу,
Я с первого дня это понял…
Как будто на полном скаку
Коня вдруг над пропастью поднял.
— И я без тебя не могу.
Я столько ждала! И устала.
Как будто на белом снегу
Гроза мою душу застала.
Сошлись, разминулись пути,
Но он ей звонил отовсюду.
И тихо просил: «Не грусти…»
И тихое слышалось: «Буду…»
Однажды на полном скаку
С коня он свалился на съемках…
— Я жить без тебя не могу, —
Она ему шепчет в потемках.
Он бредил… Но сила любви
Вновь к жизни его возвращала.
И смерть уступила: «Живи!»
И все начиналось сначала.
— Я жить без тебя не могу…—
Он ей улыбался устало,
— А помнишь на белом снегу
Гроза тебя как-то застала?
Прилипли снежинки к виску.
И капли росы на ресницах…
Я жить без тебя не смогу,
И значит, ничто не случится.
И.Д.У мельницы дряхлой, закутанной в мох
Рукою веков престарелых,
Где с шумом плотины сливается вздох
Осенних ракит пожелтелых,
Где пенятся воды при шуме колес,
Дробя изумрудные брызги,
Где стаи форелей в задумчивый плес
Заходят под влажные взвизги
Рокочущих, страстных падучих валов,
Где дремлет поселок пустынный, —
Свидетель пирушек былых и балов, —
Дворец приютился старинный.
Преданье в безлистную книгу времен
Навек занесло свои строки;
Но ясную доблесть победных знамен
Смущают все чьи-то упреки.
Нередко к часовне в полуночный час
Бредут привиденья на паперть
И стонут, в железные двери стучась,
И лица их белы, как скатерть.
К кому обращен их столетний упрек
И что колыхает их тени?
А в залах пирует надменный порок,
И плачут в подполье ступени…
Усни в зеленом гамаке
Под жемчужными мотыльками,
Над слившимися ручейками, —
Усни в полуденной тоске.
Зажми в свежеющей руке,
Без дум, без грез и без желанья
С ним встречи в странном далеке,
Его последнее посланье.
Умей расслышать в ручейке
Его уста с его стихами,
Эола вьющееся знамя
Умей увидеть в мотыльке.
В отдальной песне на реке
Почувствуй слезы расставанья,
Прижми ладонью на виске
Его последнее посланье.
Следи за солнцем на песке,
За ползающими тенями.
Пробудят пусть сравненье с днями
Они в тебе, в людском цветке.
Ты, легкая, здесь — налегке,
Лишь гостья краткого свиданья,
И смерть твоя видна в листке
Его последнего посланья.
Чем ближе к гробовой доске,
Сильней — любви очарованье:
В руке, как в глиняном куске,
Его последнее посланье.
Зачем читаешь ты страницы
Унылых, плачущих газет?
Там утки и иные птицы
В тебя вселяют ужас.— Нет,
Внемли мой дружеский совет:
Возьми ты объявлений пачку,
Читай, — в них жизнь, в них яркий свет;
«Куплю японскую собачку!»
О дама нежная! Столицы
Тебя взлелеяли! Корнет
Именовал тебя царицей,
Бела ты как вишневый цвет.
Что для тебя кровавый бред
И в горле пушек мяса жвачка, —
Твоя мечта светлей планет:
«Куплю японскую собачку».
Смеживши черные ресницы,
Ты сладко кушаешь шербет.
Твоя улыбка как зарница,
И содержатель твой одет
В тончайший шелковый жилет,
И нанимает третью прачку, —
А ты мечтаешь, как поэт:
«Куплю японскую собачку».
Когда от голода в скелет
Ты превратишься и в болячку,
Пусть приготовят на обед
Твою японскую собачку
О ты, Миррэлия моя! —
Полустрана, полувиденье!
В тебе лишь ощущаю я
Земли небесное волненье…
Тобою грезить упоенье:
Ты — лучший сон из снов земли,
И ты эмблема наслажденья, —
Не оттого ль, что ты вдали?
Благословенные края,
Где неизживные мгновенья,
Где цветны трели соловья,
Где соловейчаты растенья!
Земли эдемские селенья,
К вам окрыляю корабли!
Но это страстное влеченье —
Не оттого ль, что ты вдали?
Да, не любить тебя нельзя,
Как жизнь, как май, как вдохновенье!
К тебе по лилиям стезя,
В тебе от зла и смут забвенье;
В тебе от будней исцеленье, —
Внемли мечте моей, внемли!
Я верю — примешь ты моленье, —
Не оттого ль, что ты вдали?..
Уже конец стихотворенью,
А строфы только расцвели.
И веет от стихов сиренью —
Не оттого ль, что ты вдали?!.
Царевич Май златистокудрый
Был чудодейный весельчак:
Прикидывался девкой бодрой,
То шел, как некий старичок,
Посасывая каучук
Горячей трубочки интимной…
То выдавал мальчишкам чек
На пикники весною томной.
А иногда царевич мудрый,
Замедлив в резвом ходе шаг,
Садился на коня, и бедра
Его сжимал меж сильных ног.
Иль превращался в муху вдруг
И в ухо лез, жужжа безумно,
Смотря, как мчится человек
На пикники весною томной…
Осыпав одуванчик пудрой,
Воткнув тычинки в алый мак,
Налив воды студеной в ведра,
Сплетя из ландышей венок,
Хваля, как трудится паук,
И отстоявши в праздник храмный
Обедню, — направлял свой бег
На пикники весною томной.
Люблю блистальный майский лик,
Как антипода тьмы тюремной.
Ловлю хрустальный райский клик
На пикники весною томной.
Десятый день ее корвет
Плывет среди полярной сини,
И нет все пристани, но нет
На корабле ее — уныний.
Ах, в поиски какой святыни
Она направила свой путь?
Ах, грезы о какой богине
Сжимают трепетную грудь?
Не прозвучал еще ответ,
Но неуверенных нет линий
В пути руля: сквозь мрак, сквозь свет
Плывет корвет под плеск — то линьий,
То осетровый, то павлиний
Узорный ветер опахнуть
Спешит ее. Волшба Эриний
Сжимает трепетную грудь.
О королева! ты — поэт!
Источник ты среди пустыни!
Твой чудодейный амулет
Хранит тебя средь бурь, средь скиней…
На палубе сребреет иней
И голубеет он чуть-чуть…
Но вот мечты о милом сыне
Сжимают трепетную грудь…
Забыть бы о ветрах, о мине,
Корвет обратно повернуть:
Ведь там весна!.. Она, в жасмине,
Сжимает трепетную грудь.
Эльисса бегает с пажом,
Гоняя шарики крокета.
О, паж, подстриженный ежом,
И ты, о девушка-ракета!
Его глаза, глаза кокета,
Эльвиссу ищут и хотят:
Ведь лето, наливное лето
Струит в юнцов любовный яд.
Что делать юношам вдвоем,
Раз из двоих, из этих — эта
И этот налицо, причем
У каждого и кровь согрета?..
Какого может ждать ответа
Восторгов тела пьяный ряд,
Когда один намек запрета
Струит в юнцов любовный яд.
Мигнула молния, и гром
Прогрохотал задорно где-то,
И лес прикинулся шатром…
Они в шатре. Она раздета.
Ее рука к дождю воздета.
А дождь, как некий водопад,
Глуша, что мною недопето,
Струит в юнцов любовный яд.
Маркизы Инетро карета
Свезла промокшую назад,
Паж вновь при помощи сонета
Струит в нее любовный яд.
Непоняты моей страной
«Стихи в ненастный день», три года
Назад написанные мной
Для просвещения народа.
В них — радость, счастье и свобода,
И жизнь, и грезы, и сирень!
Они свободны, как природа,
Мои «Стихи в ненастный день»!
Не тронута моей струной
Осталась рабская порода,
Зерно, посеянное в зной,
Не принесло тогда приплода.
Что для морального урода
Призыв к любви? Урод — как пень…
Затмила дней ненастных мода
Мои «Стихи в ненастный день».
И только этою весной
Народ почуяв ледохода
Возможность раннего, волной
Потек, волною вешневода
Разлился, не оставив брода
Для малодушных, свергнув лень,
И осознался. Прочь, невзгода!
Вперед, «Стихи в ненастный день»!
И я, издревле воевода,
Кричу в просторы деревень:
Что как не человеку ода —
Мои «Стихи в ненастный день»?!
Экспресс уходит за фиорд
По вторникам в двадцать четыре.
Торопится приезжий лорд
Увидеть вновь морские шири.
Сияижа нет лучше в мире,
Но все же надо в Ливерпуль…
Когда нас ждут счета и гири,
Нас мало трогает июль…
Гимнастикой своею горд,
Все струны на душевной лире
Давно порвав, стремится в порт
Культурный лорд, и на «Вампире»
В каюткомпаньевом empire’e,
Плывет на родину. «Буль-буль»,
Журчит вода вином на пире:
Ее не трогает июль.
Смотря, как бьет волна о борт,
О паюсной икре, о сыре
Мечтает лорд и — что за черт! —
Об ананасовом пломбире…
Как рыцарь дамы на турнире,
Кивает нежно банке муль,
Но в небе, в золотой порфире,
Его не трогает июль…
Спит солнце в моревом имбире,
Уже к земле направлен руль;
Лишь дома в горничной Эльвире
Милорда трогает июль…
Поэт, во фраке соловей,
Друг и защитник куртизанок,
Иветту грустную овей
Улыбкой хризантэмных танок,
Ты, кто в контакте с девой тонок,
Ты, сердца женского знаток,
Свой средь грузинок и эстонок,
Прими Иветту в свой шатрок!
Ты, вдохновенно-огневой,
Бродящий утром средь барвинок,
Приветь своей душой живой
Иветту, как певучий инок.
Врачуй ей больдушевных ранок,
Психолог! интуит! пророк!
Встречай карету спозаранок,
Прими Иветту в свой шатрок.
Стихи и грезы ей давай,
Беднеющей от шалых денег,
Пой про любовью полный май,
Дав ей любовь вкусить, весенник!
Целуй нежней ее спросонок
И помни меж поэзных строк:
Застенчивая, как ребенок,
Вошла Иветта в твой шатрок…
Тебе в отдар — созвучных струнок
Ее души журчащий ток.
Возрадуйся же, вечный юнок,
Что взял Иветту в свой шатрок!
Берегись! Берегись! Над бургосским путемСидит один черный монах;
Он бормочет молитву во мраке ночном,
Панихиду о прошлых годах.
Когда Мавр пришел в наш родимый дол, Оскверняючи церкви порог,
Он без дальних слов выгнал всех чернецов;
Одного только выгнать не мог.
Для добра или зла (я слыхал не один,
И не мне бы о том говорить),
Когда возвратился тех мест господин,
Он никак не хотел уходить.
Хоть никто не видал, как по замку блуждал
Монах, но зачем возражать?
Ибо слышал не раз я старинный рассказ,
Который страшусь повторять.
Рождался ли сын, он рыдал в тишине,
Когда ж прекратился сей род,
Он по звучным полам при бледной луне
Бродил и взад и вперед. Бургос — город в Испании, в средние века — важный транзитный пункт.«Когда Мавр пришел» — Испания в начале VIII в. была завоевана арабами.
Балладу
новую
вытрубить рад.
Внимание!
Уши востри́те!
В одном
учреждении
был бюрократ
и был
рабкор-самокритик.
Рассказывать
сказки
совсем нехитро́!
Но это —
отнюдь не сказки.
Фамилия
у рабкора
Петров,
а у бюрократа —
Васькин.
Рабкор
критикует
указанный трест.
Растут
статейные горы.
А Васькин…
слушает да ест.
Кого ест?
— Рабкора.
Рабкор
исписал
карандашный лес.
Огрызка
не станет
скоро!
А Васькин
слушает да ест.
Кого ест?
— Рабкора.
Рабкор
на десятках
трестовских мест
раскрыл
и пьяниц
и во́ров.
А Васькин
слушает да ест.
Кого ест?
— Рабкора.
От критик
рабкор
похудел и облез,
растет
стенгазетный ворох.
А Васькин
слушает да ест.
Кого ест?
— Рабкора.
Скончался рабкор,
поставили крест.
Смирён
непокорный норов.
А Васькин
слушает да ест.
Кого?!
— Других рабкоров.
Чтоб с пользой
читалась баллада,
обдумать
выводы
надо.
Во-первых,
вступив
с бюрократом в бои,
вонзив
справедливую критику,
смотри
и следи —
из заметок твоих
какие
действия
вытекут.
А во-вторых,
если парню влетит
за то, что
держался храбрый,
умерь
бюрократовский аппетит,
под френчем
выищи жабры.
В четверку серых лошадей
Несется синяя карета.
Внутри ее, средь орхидей,
Сидит печальная Иветта.
Она совсем легко одета,
За что ее корит злой толк.
Ее овил вокруг корсета
Gris-perle вервэновейный шелк.
Она устала от людей,
Равно: от хама и эстета,
От их назойливых идей, —
Она, мимоза полусвета.
Ей так тяжел грассир корнета
И пред семьей дочерний долг,
Что прячет перламутр лорнета
В gris-perle вервэновейный шелк…
В нее влюбленный лицедей, —
С лицом заморыша-аскета,
С нелепым именем Фадей, —
Поднес ей белых два букета,
И в орхидеях, как комета
На отдыхе, кляня весь полк
Из-за корнета, грезит: «Где-то —
Волна, — вервэновейный шелк»…
Сверни же к морю, в дом поэта.
Что ехать в город? он — как волк!
Кто, как не ты, придумал это,
Gris-perle вервэновейный шелк?..
Когда малюткою была
— Шальной девчонкой полуголой —
Не липла — Господу хвала! —
Я к материнскому подолу.
Нет, — через пни и частоколы —
Сады ломать! — Коней ковать! —
А по ночам — в чужие села:
— «Пустите переночевать!»
Расту — прямая как стрела.
Однажды — день клонился долу —
Под дубом — черный, как смола —
Бродячий музыкант с виолой.
Спят ……., спят цветы и пчелы…
Ну словом — как сие назвать?
Я женский стыд переборола:
— «Пустите переночевать!»
Мои бессонные дела!
Кто не спрягал со мной глаголу:
…….? Кого-то не звала
В опустошительную школу?
Ах, чуть закутаешься в полы
Плаща — прощайте, рвань и знать! —
Как по лбу — молотом тяжелым:
— «Пустите переночевать!«
Посылка:
Вы, Ангелы вокруг Престола,
И ты, младенческая Мать!
Я так устала быть веселой, —
Пустите переночевать!
Когда торжественный Закат
Царит на дальнем небосклоне
И духи пламени хранят
Воссевшего на алом троне, -
Вещает он, воздев ладони,
Смотря, как с неба льется кровь,
Что сказано в земном законе:
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь! И призраков проходит ряд
В простых одеждах и в короне:
Ромео, много лет назад
Пронзивший грудь клинком в Вероне;
Надменный триумвир Антоний,
В час скорби меч подъявший вновь;
Пирам и Паоло… В их стоне —
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь! И я баюкать сердце рад
Той музыкой святых гармоний.
Нет, от любви не охранят
Твердыни и от смерти — брони.
На утре жизни и на склоне
Ее к томленью дух готов.
Что день, — безжалостней, мудреней
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь! Ты слышишь, друг, в вечернем звоне:
«Своей судьбе не прекословь!»
Нам свищет соловей на клене:
«Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!»
Должна быть кончена война,
Притом — во что бы то ни стало:
Измучилась моя страна,
Нечеловечески устала.
Есть примененье для металла
Гораздо лучше, чем твой брат.
Да свергнут ужас с пьедестала
Министр, рабочий и солдат! Должна быть вам троим видна
(Иль вам трех лет кровавых мало?)
Смерть, что распутна и жадна,
Зев гаубицы, сталь кинжала.
Из пасти смерти вырвав жало,
Живи, живой, живому рад!
Не я — вам это жизнь сказала,
Министр, рабочий и солдат! Всё, всё в крови: вода, луна,
Трава, лампасы генерала.
В крови зеленая весна,
Сменила кровь вино бокала.
Кровь всё покрыла, захлестала.
Для крови нет уже преград.
У вас глаза сверкают ало,
Министр, рабочий и солдат! Взгляните на себя сначала:
Не вами ль создан этот ад?
Долой войну! Долой Ваала,
Министр, рабочий и солдат!
На склоне лет, когда в огне
Уже горит закат кровавый,
Вновь предо мной, как в тихом сне,
Проходят детские забавы.
Но чужды давние отравы
Душе, вкусившей темноты.
Лишь вы, как прежде, величавы,
Любви заветные мечты!
Я помню: в ранней тишине
Я славил жгучий полдень Явы,
Сон пышных лилий на волне,
Стволы, к которым льнут удавы,
Глазам неведомые травы,
Нам неизвестные цветы…
Всё смыли, как потоком лавы,
Любви заветные мечты!
Я помню: веря злой весне,
Ловил я зыбкий призрак славы;
Казалось так желанно мне —
Грань преступать, ломать уставы.
Но понял я: все цепи — ржавы,
Во всем — обманы суеты:
И вы одни в сем мире правы,
Любви заветные мечты!
Сын Венеры, Амор лукавый,
Храни меня отныне ты,
Встают, как из-за леса главы,
Любви заветные мечты.
Ах, где-то лотос нежно спит,
Ах, где-то с небом слиты горы.
И ярко небосвод горит, —
Предвечной мудрости узоры!
Там негой объяты просторы,
Там страстью дышит темнота,
А люди клонят, словно воры,
К устам возлюбленным уста!
Быть может, в эту ночь, — Харит
Вновь ожили былые хоры,
Вновь Арес уронил свой щит,
Вновь Тасс у ног Элеоноры,
И мудрый Соломон, который
Изрек: «все в мире суета»,
Вновь клонит, позабыв укоры,
К устам возлюбленным уста.
Дитя! уснуть нам было б стыд,
Пойдем к окну, откроем сторы:
Стекло, железо и гранит,
Тишь улиц, спящие соборы…
Пусть вспыхнут в небе метеоры!
Пусть к счастью вскроются врата!
Пусть склонятся, безумно-скоры,
К устам возлюбленным уста!
Бегут, бегут поспешно Оры…
В моей душе — одна мечта:
Склонить к любимым взорам взоры,
К устам возлюбленным уста!
Парашюты рванулись,
Приняли вес.
Земля колыхнулась едва.
А внизу — дивизии
«Эдельвейс»
И «Мертвая Голова».
Автоматы выли,
Как суки в мороз,
Пистолеты били в упор.
И мертвое солнце
На стропах берез
Мешало вести разговор.
И сказал господь:
— Эй, ключари,
Отворите ворота в сад.
Даю команду
От зари до зари
В рай пропускать десант.
И сказал господь:
— Это ж Гошка летит,
Благушинский атаман,
Череп пробит,
Парашют пробит,
В крови его автомат.
Он врагам отомстил
И лег у реки,
Уронив на камни висок.
И звезды гасли,
Как угольки,
И падали на песок.
Он грешниц любил,
А они его,
И грешником был он сам,
Но где ты святого
Найдешь одного,
Чтобы пошел в десант?
Так отдай же, Георгий,
Знамя свое,
Серебряные стремена.
Пока этот парень
Держит копье,
На свете стоит тишина.
И скачет лошадка,
И стремя звенит,
И счет потерялся дням.
И мирное солнце
Топочет в зенит
Подковкою по камням.
Хочу, чтоб как можно спокойней и суше
Рассказ мой о сверстницах был…
Четырнадцать школьниц — певуний, болтушек —
В глубокий забросили тыл.
Когда они прыгали вниз с самолета
В январском продрогшем Крыму,
«Ой, мамочка!» — тоненько выдохнул кто-то
В пустую свистящую тьму.
Не смог побелевший пилот почему-то
Сознанье вины превозмочь…
А три парашюта, а три парашюта
Совсем не раскрылись в ту ночь…
Оставшихся ливня укрыла завеса,
И несколько суток подряд
В тревожной пустыне враждебного леса
Они свой искали отряд.
Случалось потом с партизанками всяко:
Порою в крови и пыли
Ползли на опухших коленях в атаку —
От голода встать не могли.
И я понимаю, что в эти минуты
Могла партизанкам помочь
Лишь память о девушках, чьи парашюты
Совсем не раскрылись в ту ночь…
Бессмысленной гибели нету на свете —
Сквозь годы, сквозь тучи беды
Поныне подругам, что выжили, светят
Три тихо сгоревших звезды…
Пять коней подарил мне мой друг Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спускаться в глубины пещер
И увидел небес молодое лицо.Кони фыркали, били копытом, маня
Понестись на широком пространстве земном,
И я верил, что солнце зажглось для меня,
Просияв, как рубин на кольце золотом.Много звездных ночей, много огненных дней
Я скитался, не зная скитанью конца,
Я смеялся порывам могучих коней
И игре моего золотого кольца.Там, на высях сознанья — безумье и снег,
Но коней я ударил свистящим бичем,
Я на выси сознанья направил их бег
И увидел там деву с печальным лицом.В тихом голосе слышались звоны струны,
В странном взоре сливался с ответом вопрос,
И я отдал кольцо этой деве луны
За неверный оттенок разбросанных кос.И, смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня —
И Отчаянье было названье ему.
Любовь! каких-нибудь пять букв!
Всего две гласных, три согласных!
Но сколько в этом слове мук,
Чувств вечно-новых и прекрасных!
Чувств тихо-нежных, бурно-страстных,
Чувств, зажигающих в нас кровь,
Чувств радостных и чувств несчастных
Под общим именем «любовь».
Любовь! какой чаруйный звук!
Букет цветов с избытком красных…
Волшба сплетенных в страсти рук,
И фейерверки слов напрасных…
Аэропланы чувств опасных,
Паденья, рвы и взлеты вновь,
Все то, что в образах неясных —
Под общим именем «любовь».
Любовь! как дед когда-то, внук
Тебя же в признаках компасных
Найдет, усилив сердца стук,
В полях, среди цветов атласных,
В горах, среди ветров ужасных,
Везде найдет, вздымая бровь,
Тебя, кто брезжит в днях ненастных
Под общим именем «любовь».
Любовь! Как мало душ, согласных,
С тобой познавших счастья новь!
Но сколько гибелей злосчастных
Под общим именем «любовь».
Из Байрона
Берегись! берегись! Над бургосским путем
Сидит один черный монах;
Он бормочет молитву во мраке ночном,
Панихиду о прошлых годах.
Когда мавр пришел в наш родимый дол,
Оскверняючи церкви порог,
Он без дальних слов выгнал всех чернецов,
Одного только выгнать не мог.
Для добра или зла (я слыхал не один,
И не мне бы о том говорить),
Когда возвратился тех мест господин,
Он никак не хотел уходить.
Хоть никто не видал, как по замку блуждал
Монах, но зачем возражать?
Ибо слышал не раз я старинный рассказ,
Который страшусь повторять.
Рождался ли сын, он рыдал в тишине;
Когда ж прекратился сей род,
Он по звучным полам при бледной луне
Бродил и взад и вперед.
Другое название стихотворения:
«Баллада о коротком счастье»
Трубят рога: скорей, скорей! —
И копошится свита.
Душа у ловчих без затей,
Из жил воловьих свита.
Ну и забава у людей —
Убить двух белых лебедей!
И стрелы ввысь помчались…
У лучников намётан глаз,
А эти лебеди как раз
Сегодня повстречались.
Она жила под солнцем — там,
Где синих звёзд без счёта,
Куда под силу лебедям
Высокого полёта.
Вспари и два крыла раскинь,
В густую трепетную синь
Скользи по божьим склонам —
В такую высь, куда и впредь
Возможно будет долететь
Лишь ангелам и стонам.
Но он и там её настиг —
И счастлив миг единый,
Да только был тот яркий миг
Их песней лебединой…
Крылатым ангелам сродни,
К земле направились они —
Опасная повадка:
Из-за кустов, как из-за стен,
Следят охотники за тем,
Чтоб счастье было кратко.
Вот отирают пот со лба
Виновники паденья,
Сбылась последняя мольба:
«Остановись, мгновенье!»
Так пелся этот вечный стих
В пик лебединой песни их —
Счастливцев одночасья.
Они упали вниз вдвоём,
Так и оставшись на седьмом,
На высшем небе счастья.
Я с детства был в душе моряк,
Мне снились мачта и маяк,
Родня решила: «он маньяк,
Но жизнь мечты его остудит.»
Мне дед сказал: «Да будет так!»
А я ответил: «Так не будет!»
В одной из жутких передряг
Наш бриг вертело, как ветряк,
И кок, пропойца и остряк,
Решил, что качка нас погубит.
Мне кок сказал: «Да будет так!»
А я ответил: «Так не будет!»
Врачи вертели так и сяк
Мой переломанный костяк
И про себя подумал всяк:
«Отныне плавать он забудет.»
Мне врач сказал: «Да будет так!»
А я ответил: «Так не будет!»
Меня одели в тесный фрак
И погрузили в душный мрак,
И поп сказал: «Не будь дурак:
Одной душой в раю пребудет»
Весь мир сказал: «Да будет так!»
А я ответил: «Так не будет!»
Господь смутился: «Как же так?
Но коль он так… ну раз он так…
Да пусть он — так его растак —
Живет и в здравии пребудет!»
Господь сказал: «Да будет так!»
А я ответил: «Так и будет!»
Торопись — тощий гриф над страною кружит!
Лес — обитель твою — по весне навести:
Слышишь — гулко земля под ногами дрожит?
Видишь — плотный туман над полями лежит?
Это росы вскипают от ненависти! Ненависть в почках набухших томится,
Ненависть в нас затаённо бурлит,
Ненависть потом сквозь кожу сочится,
Головы наши палит! Погляди — что за рыжие пятна в реке?
Зло решило порядок в стране навести.
Рукояти мечей холодеют в руке,
И отчаянье бьётся, как птица, в виске,
И заходится сердце от ненависти! Ненависть юным уродует лица,
Ненависть просится из берегов,
Ненависть жаждет и хочет напиться
Чёрною кровью врагов! Да, нас ненависть в плен захватила сейчас,
Но не злоба нас будет из плена вести.
Не слепая, не чёрная ненависть в нас —
Свежий ветер нам высушит слёзы у глаз
Справедливой и подлинной ненависти! Ненависть — пей, переполнена чаша!
Ненависть требует выхода, ждёт.
Но благородная ненависть наша
Рядом с любовью живёт!
Я стою в тени дубов священных,
Страж твоих угодий сокровенных,
Кормчая серебряных путей!
И влачит по заводям озерным
Белый челн, плывущий в небе черном,
Тусклый плен божественных сетей.И влачатся, роясь под скалами,
Змеи-волны белыми узлами;
И в крылатых просветах ветвей,
Дея чары и смыкая круги,
Ты на звенья кованой кольчуги
Сыплешь кольца девственных кудрей.Так я жду, святынь твоих придверник,
В эту ночь придет ли мой соперник,
Чистая, стяжавший ветвь твою,
Золотой добычей торжествуя,
Избранный, от чьей руки паду я,
Кто мой скиптр и меч возьмет в бою.Обречен ли бранник твой, Диана,
Новой кровью жадный дерн кургана
Окропить и в битве одолеть?
И сойдешь ты вновь, в одеждах белых,
На устах пришельца омертвелых
Поцелуй небес напечатлеть.И доколь, кто тайн твоих достоин,
Не придет, я буду, верный воин,
Жрец и жертва, лунный храм стеречь,
Вещих листьев слушать легкий лепет
И ловить твоих касаний трепет,
Льющихся на мой отсветный меч.
Мой приятель, мальчик Вова,
Ходит-бродит у дверей…
«Что вы пишете?» — «Балладу».
«Так кончайте ж поскорей!»Кончил. Тиснул промокашкой.
Перевел блаженно дух…
Вова в дверь. Стал лихо в позу, —
Не мальчишка, а петух.Я сижу спокойно в кресле,
А взбесившийся боксер
Лупит в бок меня и в локоть, —
Сбросил книжку на ковер… Только мне ничуть не больно.
«Бей сильнее, пустяки!
Отчего ж ты, милый, дуешь
На свои же кулаки?»И обиженный мальчишка
Сел, как клецка, на кровать.
«Потому что надо драться,
А не локти подставлять».Драться? Что ж… Сдвигаю брови,
Как свирепый Голиаф…
Поперек схватил мальчишку,
Размахнулся — и на шкаф.Посиди… Остынь немножко,
Полижи, дружок, карниз.
Через пять минут он сдался:
Попросился кротко вниз.«Прочитайте мне балладу…»
«Что ж в жару стихи читать…
Лучше сбегай ты на кухню, —
Будем пьянствовать опять».Вовка тащит воду, сахар,
Выжималку и лимон.
За окном платан смеется,
Кошка вышла на балкон.«За твое здоровье, кошка!»
Вовка фыркает в кулак
И лукаво морщит носик:
«Дядя Саша, вы чудак…»
Не то весна,
Не то слепая осень.
Не то сквозняк,
Не то не повезло.
Я вспомнил вдруг,
Что мне уж тридцать восемь.
Пора искать
Земное ремесло.
Пора припомнить,
Что земля поката,
Что люди спят
В постелях до зари,
Что по дворам
До самого заката
Идут в полет
Чужие сизари.
Пора грузить
Пожитки на телегу,
Пора проститься
С песенкой лихой,
Пора ночлег
Давно считать ночлегом
И хлебом — хлеб,
А песню — шелухой.
Пора Эсхила
Путать с Эмпедоклом,
Пора Джульетту
Путать с Мазина.
Мне тыща лет,
Романтика подохла,
Но нет, она
Танцует у окна.
Ведь по ночам
Ревут аккордеоны,
И джаз играет
В заревах ракет,
И по очам
Девчонок удивленных
Бредет мечта
О звездном языке.
Чтобы земля,
Как сад благословенный,
Произвела
Людей, а не скотов,
Чтоб шар земной
Помчался по вселенной,
Пугая звезды
Запахом цветов.
Я стану петь,
Ведь я же пел веками.
Не в этом дело.
Некуда спешить.
Мне только год,
Вода проточит камень,
А песню спеть —
Не кубок осушить.
1.
Жил-был король английский,
весь в горностай-мехах.
Раз пил он с содой виски —
вдруг —
скок к нему блоха.
Блоха?
Ха-ха-ха-ха!
2.
Блоха кричит: «Хотите,
Большевиков сотру?
Лишь только заплатите
побольше мне за труд!»
За труд? блохи?
Хи-хи-хи-хи!
3.
Король разлился в ласке,
его любезней нет.
Дал орден ей «Подвязки»
и целый воз монет.
Монет?
Блохе?
Хе-хе-хе-хе!
4.
Войска из блох он тоже
собрал и драться стал.
Да вышла наша кожа
для блошьих зуб толста.
Для зуб блохи!
Хи-хи-хи-хи!
5.
Хвастнул генерал немножко —
красноармеец тут…
схватил блоху за ножку,
под ноготь — и капут!
Капут блохе!
Хе-хе-хе-хе!
6.
У королей унынье.
Идем, всех блох кроша.
И, говорят, им ныне
не платят ни гроша
Вот и конец блохи.
Хи-хи-хи-хи!
За синим морем — корабли,
За синим морем — много неба.
И есть земля —
И нет земли,
И есть хлеба —
И нету хлеба.
В тяжелых лапах короля
Зажаты небо и земля.
За синим морем — день свежей.
Но холод жгут,
Но тушат жары
Вершины светлых этажей,
Долины солнечных бульваров.
Да горе в том, что там и тут
Одни богатые живут.
У нас — особая земля.
И все у нас — особо как-то!
Мы раз под осень — короля
Спустили любоваться шахтой.
И к черту!
Вместе с королем
Спустили весь наследный дом.
За синим морем — короли.
Туман еще за синим морем.
И к нам приходят корабли
Учиться расправляться с горем.
Привет!
Мы рады научить
Для нужных битв мечи точить!