И вот с тобой мы, Генриетта, вновь.
Уж осень на дворе, и не цветет морковь.
Уже лежит в корзине Ромуальд,
И осыпается der Wald.Асфальт, асфальт, я по тебе ступал,
Когда в шестой этаж свой легкий торс вздымал.
……………….
……………….
Я должен умереть, я — гений,
Но сдохнет также Шварц Евгений!
Запах асфальта и грохот колес,
Стены, каменья и плиты…
О, если б ветер внезапно донес
Шелест прибрежной ракиты! Грохот на камнях и ропот в толпе, -
Город не хочет смириться.
О, если б вдруг на далекой тропе
С милою мне очутиться! Ясные очи младенческих дум
Сердцу открыли бы много.
О, этот грохот, и ропот, и шум —
Пыльная, злая дорога!
…О да, — простые, бедные слова
мы точно в первый раз произносили,
мы говорили: солнце, свет, трава,
как произносят: жизнь, любовь и сила. А помнишь ли, как с города ледник
сдирали мы, четырежды проклятый,
как бил в панель ногой один старик
и все кричал: «Асфальт, асфальт, ребята!..» Так, милый берег видя с корабля,
кричали в старину: «Земля, земля!..»
Мысли священные, жальте
Жалами медленных ос!
В этой толпе неисчетной,
Здесь, на вечернем асфальте,
Дух мой упорный возрос.
В этой толпе неисчетной
Что я? — лишь отзвук других.
Чуткое сердце трепещет:
Стон вековой, безотчетный
В нем превращается в стих.
Чуткое сердце трепещет
Трепетом тонкой струны,
Слышит таинственный ропот…
Шар электрический блещет
Мертвым лучом с вышины.
Слышит таинственный ропот
Сердце, в молчаньи толпы.
Здесь, на вечернем асфальте,
Словно предчувствие — топот,
Даль — словно в вечность тропы.
Здесь, на вечернем асфальте,
Дух мой упорный возрос.
Что я? — лишь отзвук случайный
Древней, мучительной тайны.
Мысли священные, жальте
Жалами медленных ос!
Мысли священныя, жальте
Жалами медленных ос!
В этой толпе неисчетной,
Здесь, на вечернем асфальте,
Дух мой упорный возрос.
В этой толпе неисчетной
Что я? — лишь отзвук других.
Чуткое сердце трепещет:
Стон вековой, безотчетный
В нем превращается в стих.
Чуткое сердце трепещет
Трепетом тонкой струны,
Слышит таинственный ропот…
Шар электрический блещет
Мертвым лучом с вышины.
Слышит таинственный ропот
Сердце, в молчаньи толпы.
Здесь, на вечернем асфальте,
Словно предчувствие — топот,
Даль — словно в вечность тропы.
Здесь, на вечернем асфальте,
Дух мой упорный возрос.
Что я? — лишь отзвук случайный
Древней, мучительной тайны.
Мысли священныя, жальте
Жалами медленных ос!
На асфальт расплавленный похожа
память ненасытная моя:
я запоминаю всех прохожих,
каждое движенье бытия…
След колес, железных и зубчатых, —
ржавый след обиды и тоски.
Рядом птичий милый отпечаток —
дочери погибшей башмачки.
Здесь друзья чредою проходили.
Всех запоминала — для чего?
Ведь они меня давно забыли,
больше не увижу никого.
Вот один прошел совсем по краю.
Укоризны след его темней.
Где-то он теперь живет? Не знаю.
Может, только в памяти моей.
В наказание такую память
мне судьба-насмешница дала,
чтоб томило долгими годами
то, что сердцем выжжено дотла.
Лучше б мне беспамятство, чем память,
как асфальт расплавленный, как путь, —
вечный путь под самыми стопами:
не сойти с него, не повернуть…
Круглый двор
с кринолинами клумб.
Неожиданный клуб
страстей и гостей,
приезжающих цугом.
И откуда-то с полуиспугом —
Наташа, она,
каблучками стуча,
выбегает, выпархивает —
к Анатолю, к Андрею —
бог знает к кому! —
на асфальт, на проезд,
под фасетные буркалы автомобилей,
вылетает, выпархивает без усилий
всеми крыльями
девятнадцати лет —
как цветок на паркет,
как букет на подмостки, —
в лоск асфальта
из барского особняка,
чуть испуганная,
словно птица на волю —
не к Андрею,
бог знает к кому —
к Анатолю?..
Дождь стучит в целлофан
пистолетным свинцом…
А она, не предвидя всего,
что ей выпадет вскоре на долю,
выбегает с уже обреченным лицом.
Пыль. Грохот. Зной. По рыхлому асфальту,
Сквозь запахи гнилого мяса, масла
Прогорклого и овощей лежалых,
Она идет, платочком утирая
Запекшиеся губы. Распахнулась
На животе накидка — и живот
Под сводом неба выгнулся таким же
Высоким круглым сводом. Там, во тьме,
В прозрачно-мутной, первозданной влаге,
Морщинистый, сомкнувший плотно веки,
Скрестивший руки, ноги подвернувший,
Предвечным сном покоится младенец —
Вниз головой.
Последние часы
Чрез пуповину, вьющуюся тонким
Канатиком, досасывает он
Из матери живые соки. В ней же
Все запрокинулось, все обратилось внутрь —
И снятся ей столетий миллионы,
И слышится умолкших волн прибой:
Она идет не площадью стесненной,
Она идет в иной стране, в былой.
И призраки гигантских пальм, истлевших
Давным-давно глубоко под землей,
И души птиц, в былой лазури певших,
Опять, опять шумят над головой.
Самосвал с дымящеюся лавою,
Выхлопов летучие дымки…
Словно тучи, грузно-величавые
Движутся дорожные катки.К вечеру зальют асфальтом улицу —
Скроются булыжины от нас.
Молча камни на небо любуются,
Видя белый свет в последний раз.С «москвичами», «волгами», прохожими,
Зорями, рекламами кино,
С днями, друг на друга не похожими,
Им навек проститься суждено.Я и сам за скорое движение,
В тряске я удобств не нахожу,
Я люблю асфальт, — но с уважением
На каменья старые гляжу.Много здесь поезжено, похожено
В давние нелегкие года,
Много в мостовую эту вложено
Горького, безвестного труда.Крепостным голодным было любо ли
Камни эти на горбу таскать!
Если бы не их булыга грубая —
Нашему б асфальту не бывать.Здесь рабочие за баррикадами,
Царский отражая батальон,
Замертво на эти камни падали,
Боевых не выронив знамен.В их руках мозолистых, натруженных
Каждый камень яростью дышал —
Безоружных первое оружие,
Бунтарей булыжный арсенал! В дни, октябрьским светом озаренные,
К схватке изготовясь штыковой,
Шли матросы революционные
По булыжной этой мостовой.И, шагая в бой по зову Партии
На защиту Родины своей,
Первые отряды Красной гвардии
Шаг свой отпечатали на ней.Помнят ночи долгие, бессонные,
Голод, и блокаду, и войну
Эти камни, кровью окропленные,
Камни, не бывавшие в плену!.. Помнят ополченье всенародное,
Помнят, как по этой мостовой
Танки на позиции исходные
К недалекой шли передовой.…Пусть, полна движенья, обновленная
Улица смеется и живет,
Пусть к Дворцовой площади колоннами
В праздники идет по ней народ.Пусть поет и торжествует новое, -
Не столкнуть с пути нас никому! Под асфальтом камни спят суровые,
Основаньем ставшие ему.
Из глухих притонов Барселоны
На асфальт парижских площадей
Принесли Вы эти песни-звоны
Изумрудной родины своей.
И из скромной девочки-певуньи,
Тихой и простой, как василек,
Расцвели в таинственный и лунный,
Никому не ведомый цветок.
И теперь от принца до апаша,
От cartier Latin до Sacre Coeur —
Все в Париже знают имя Ваше,
Весь Париж влюблен в Ракель Меллер.
Вами бредят в Лондоне и Вене,
Вами пьян Мадрид и Сан-Суси.
Это Ваши светлые колени
Вдохновили гений Дебюсси.
И, забыв свой строгий стиль латинский,
Перепутав грозные слова,
Из-за Вас епископ лотарингский
Уронил в причастье кружева.
Но, безгрешней мертвой туберозы,
Вы строги, печальны и нежны.
Ваших песен светлые наркозы
Укачали сердце до весны.
И сквозь строй мужчин, как сквозь горилл,
Вы прошли с улыбкой антиквара,
И мужской любви упрямый пыл
В Вашем сердце не зажег пожара!
На асфальт парижских площадей
Вы, смеясь, швырнули сердца стоны —
Золотые песни Барселоны,
Изумрудной родины своей.
От гулких площадей все шире и все выше
Протягивалась ночь, охватывала крыши.
Конторы и склады закрыты на засов.
В автобусах простор. Все дома. Шесть часов.
Еще в театрах пыль и дремлющие стулья.
Всем ехать некуда. Квартиры — словно ульи.
Усталый тротуар разлегся отдыхать
И ждет семи часов. С семи пойдут опять.
Мутнела улица в предчувствии огней,
Густели сумерки вдоль длинных фонарей,
Сухого вечера неслышное контральто
Вздымалось к небесам от жесткого асфальта.
Сейчас… еще сейчас… О, этот городской,
О, этот мощный миг, когда над мостовой,
Над злыми верстами бестрепетных панелей,
Над нумерацией изезженных ущелий,
Над шелестящею рекой копыт и шин,
Над мягким стрекотом мистических машин,
Между обрывами — серьезными домами,
Текущей улицы немыми берегами,
Над чувственной волной желаний и людей
Зажжется звучный свет высоких фонарей:
И вспыхнул голубой! И грянули витрины!
. . . . . . . . . . . . .
И в этот звонкий миг, бесшумна и чужда,
Над городом зажглась вечерняя звезда.
Я не видал ее. Трамваи, пары, шины,
Сияющий асфальт прозрачен и остер.
Что небо? Знаю, там космический монтер
Ждал наших фонарей, как огневой печати,
Как знака повернуть небесный выключатель.
Растопит солнце грязный лед,
В асфальте мокром отразится.
Асфальт — трава не прорастет,
Стиха в душе не зародится.
Свои у города права,
Он в их охране непреложен,
Весна бывает, где земля,
Весна бывает, где трава,
Весны у камня быть не может.
Я встал сегодня раньше всех,
Ушел из недр квартиры тесной.
Ручей. Должно быть, тает снег.
А где он тает — неизвестно.
В каком-нибудь дворе глухом,
Куда его зимой свозили
И где покрылся он потом
Коростой мусора и пыли.
И вот вдоль тротуара мчится
Ручей, его вода грязна,
Он — знак для жителей столицы,
Что где-то в эти дни весна.
Он сам ее еще не видел,
Он здесь рожден и здесь живет,
Он за углом, на площадь выйдя,
В трубу колодца упадет.
Но и минутной жизнью даже
Он прогремел, как трубный клич,
Напомнив мне о самом важном —
Что я земляк, а не москвич.
Меня проспекты вдаль уводят,
Как увела его труба.
Да, у меня с ручьем сегодня
Во многом сходная судьба.
По тем проспектам прямиком
В мои поля рвануться мне бы.
Живу под низким потолком,
Рожденный жить под звездным небом.
Но и упав в трубу колодца,
Во мрак подземных кирпичей,
Не может быть, что не пробьется
На волю вольную ручей.
И, нужный травам, нужный людям,
Под вешним небом средь полей,
Он чище и светлее будет,
Не может быть, что не светлей!
Он станет частью полноводной
Реки, раздвинувшей кусты,
И не асфальт уже бесплодный —
Луга зальет водой холодной,
Где вскоре вырастут цветы.
А в переулок тот, где душно,
Где он родился и пропал,
Вдруг принесут торговки дружно
Весенний радостный товар.
Цветы! На них роса дрожала,
Они росли в лесах глухих.
И это нужно горожанам,
Конечно, больше, чем стихи!
1.
Когда он, друзья, по асфальту идёт,
Никто на него не кивает!
Но МХАТовский сторож поклон ему бьёт,
Уж он-то Яловича знает.
Народ же недоумевает,
И каждый гадает:
«А ктой-то шагает?»Но годы пройдут — по асфальту пойдёт,
Верней, на машине покатит…
И шляпы снимать будет вслед весь народ:
«Поехал Ялович Геннадий,
Который недавно в Канаде гремел на эстраде».
2.
Многим студии МХАТа диплом выдавали,
А потом — не давали в театрах ролей,
И все эти таланты постепенно увяли,
Как увяли каштаны Версальских аллей.Эта участь ждёт многих, но вам нет угрозы.
Почему? Отвечаю на этот вопрос:
У вас нет столько знаний, сколько есть у Спинозы,
Но зато есть талант, обаяние, нос.
3.
Наш первый тост — здоровье сына,
И мужа твоего, Марина.
4.
Когда б я здесь и пил и ел,
То б мог сказать без промедленья:
Я получил то, что хотел, —
Я помню чудное мгновенье!
<Пушкин>
5.
Тучки небесные, вечные странники,
Не уводите изгнанника горького,
А проведите скорее изгнанника
В эту квартиру на улицу Горького.
<Лермонтов>
6.
Кружится испанская пластинка,
Только докрутилася б скорей!
Генка и жена его Маринка
Пригласили нас на юбилей!
<Светлов>
7.
Ананасы в шампанском, и коньяки в шампанском,
И чудесная влага в хрустале и в стекле!
Я — в костюмчике чешском, настроенье испанском
И гляжу с вожделеньем на вино на столе.
<Северянин>
8.
Я б волком не грыз,
а сажал бы на сутки
Того, кто сказал:
«Юбилей — предрассудки!»
И говорю:
«Вам до ста расти,
Как я уж писал,
без старости».
<Маяковский>
9.
Я не Гомер, не Авиценна,
А я совсем простой поэт:
Пускай живёт Ялович Гена,
Пока ему не надоест.
<Высоцкий>
Потоком широким тянулся асфальт.
Как горящие головы темных повешенных,
Фонари в высоте, не мигая, горели.
Делали двойственным мир зеркальные окна.
Бедные дети земли
Навстречу мне шли,
Города дети и ночи
(Тени скорбей неутешенных,
Ткани безвестной волокна!):
Чета бульварных камелий,
Франт в распахнутом пальто,
Запоздалый рабочий,
Старикашка хромающий, юноша пьяный…
Звезды смотрели на мир, проницая туманы,
Но звезд — в электрическом свете — не видел никто.
Потоком широким тянулся асфальт.
Шаг за шагом падал я в бездны,
В хаос предсветно-дозвездный.
Я видел кипящий базальт,
В озерах стоящий порфир,
Ручьи раскаленного золота,
И рушились ливни на пламенный мир,
И снова взносились густыми клубами, как пар,
Изорванный молньями в клочья.
И слышались громы: на огненный шар,
Дрожавший до тайн своего средоточья,
Ложились удары незримого молота.
В этом горниле вселенной,
В этом смешеньи всех сил и веществ,
Я чувствовал жизнь исступленных существ,
Дыхание воли нетленной.
О, мои старшие братья,
Первенцы этой планеты,
Духи огня!
Моей душе раскройте объятья,
В свои предчувствия — светы,
В свои желанья — пожары —
Примите меня!
Дайте дышать ненасытностью вашей,
Дайте низвергнуться в вихрь, непрерывный и ярый,
Ваших безмерных трудов и безумных забав!
Дайте припасть мне к сверкающей чаше
Вас опьянявших отрав!
Вы, — от земли к облакам простиравшие члены,
Вы, кого зыблил всегда огнеструйный самум,
Водопад катастроф, —
Дайте причастным мне быть неустанной измены,
Дайте мне ваших грохочущих дум,
Молнийных слов!
Я буду соратником ваших космических споров,
Стихийных сражений,
Колебавших наш мир на его непреложной орбите!
Я голосом стану торжественных хоров,
Славящих творчество бога и благость грядущих
событий,
В оркестре домирном я стану поющей струной!
Изведаю с вами костры наслаждений,
На огненном ложе,
В объятьях расплавленной стали,
У пылающей пламенем груди,
Касаясь устами сжигающих уст!
Я былинка в волкане, — так что же!
Вы — духи, мы — люди,
Но земля нас сроднила единством блаженств и печалей,
Без нас, как без вас, этот шар бездыханен и пуст!
Потоком широким тянулся асфальт.
Фонари, не мигая, горели,
Как горящие головы темных повешенных.
Бедные дети земли
Навстречу мне шли
(Тени скорбей неутешенных!):
Чета бульварных камелий,
Запоздалый рабочий,
Старикашка хромающий, юноша пьяный, —
Города дети и ночи…
Звезды смотрели на мир, проницая туманы.
Сегодня
Сегодня забыты
Сегодня забыты нагайки полиции.
От флагов
От флагов и небо
От флагов и небо огнем распалится.
Поставить
Поставить улицу —
Поставить улицу — она
Поставить улицу — она от толп
в один
в один смерчевой
в один смерчевой развихрится столб.
В Европы
В Европы рванется
В Европы рванется и бешеный раж ее
пойдет
пойдет срывать
пойдет срывать дворцов стоэтажие.
Но нас
Но нас не любовь сковала,
Но нас не любовь сковала, но мир
рабочих
рабочих к борьбе
рабочих к борьбе взбарабанили мы.
Еще предстоит —
Еще предстоит — атакой взбежа,
восстаньем
восстаньем пройти
восстаньем пройти по их рубежам.
Их бог,
Их бог, как и раньше,
Их бог, как и раньше, жирен с лица.
С хвостом
С хвостом золотым,
С хвостом золотым, в копытах тельца.
Сидит расфранчен
Сидит расфранчен и наодеколонен.
Сжирает
Сжирает на день
Сжирает на день десять колоний.
Но скоро,
Но скоро, на радость
Но скоро, на радость рабам покорным,
забитость
забитость вырвем
забитость вырвем из сердца
забитость вырвем из сердца с корнем.
Но будет —
Но будет — круги
Но будет — круги расширяются верно
и Крест-
и Крест- и Проф-
и Крест- и Проф- и Коминтерна.
И это будет
И это будет последний… —
И это будет последний… — а нынче
сердцами
сердцами не нежность,
сердцами не нежность, а ненависть вынянчим.
Пока
Пока буржуев
Пока буржуев не выжмем,
Пока буржуев не выжмем, не выжнем —
несись
несись по мужицким
несись по мужицким разваленным хижинам,
несись
несись по асфальтам,
несись по асфальтам, греми
несись по асфальтам, греми по торцам:
— Война,
— Война, война,
— Война, война, война дворцам!
А теперь
А теперь картина
А теперь картина идущего,
вернее,
вернее, летящего
вернее, летящего грядущего.
Нет
Нет ни зим,
Нет ни зим, ни осеней,
Нет ни зим, ни осеней, ни шуб…
Май —
Май — сплошь.
Май — сплошь. Ношу
к луне
к луне и к солнцу
к луне и к солнцу два ключа.
Хочешь —
Хочешь — выключь.
Хочешь — выключь. Хочешь —
Хочешь — выключь. Хочешь — включай.
И мы,
И мы, и Марс,
И мы, и Марс, планеты обе
слетелись
слетелись к бывшей
слетелись к бывшей пустыне Гоби.
По флоре,
По флоре, эту печку
По флоре, эту печку обвившей,
никто
никто не узнает
никто не узнает пустыни бывшей.
Давно
Давно пространств
Давно пространств меж мирами Советы
слетаются
слетаются со скоростью света.
Миллионами
Миллионами становятся в ряд
самолеты
самолеты на первомайский парад.
Сотня лет,
Сотня лет, без самого малого,
как сбита
как сбита банда капиталова.
Год за годом
Год за годом пройдут лета еще.
Про них
Про них и не вспомнит
Про них и не вспомнит мир летающий.
И вот начинается
И вот начинается красный парад,
по тысячам
по тысячам стройно
по тысячам стройно скользят и парят.
Пустили
Пустили по небу
Пустили по небу красящий газ —
и небо
и небо флагом
и небо флагом красное враз.
По радио
По радио к звездам
По радио к звездам — никак не менее! —
гимны
гимны труда
гимны труда раскатило
гимны труда раскатило в пение.
И не моргнув
И не моргнув (приятно и им!)
планеты
планеты в ответ
планеты в ответ рассылают гимн.
Рядом
Рядом с этой
Рядом с этой воздушной гимнастикой
— сюда
— сюда не нанесть
— сюда не нанесть бутафорский сор —
солнце
солнце играм
солнце играм один режиссер.
Все
Все для того,
Все для того, веселиться чтобы.
Ни ненависти,
Ни ненависти, ни тени злобы.
А музыка
А музыка плещется,
А музыка плещется, катится,
А музыка плещется, катится, льет,
пока
пока сигнал
пока сигнал огласит
пока сигнал огласит — разлет! —
И солнцу
И солнцу отряд
И солнцу отряд марсианами вскинут.
Купают
Купают в лучах
Купают в лучах самолетовы спины.