Чувств одичалых и суровых
Гнездилище душа моя:
Я ненавижу всех здоровых,
Счастливцев ненавижу я.
В них узнаю свои утраты:
И мне сдается, что они —
Мои лихие супостаты
И разорители мои,
Что под враждебным мне условьем,
С лицом насмешливым и злым,
Они живут моим здоровьем
И счастьем, некогда моим.
Пью по ночам хлорал запоем,
Привыкший к яду Митридат,
Чтоб усладить себя покоем
И сном, хоть взятым напрокат.
Мне в тягость жить; хочу забыться,
Хочу не знать, что я живу,
Хочу от жизни отрешиться
И от всего, что наяву.
Ничтожества сон непробудный!
Затишье по тревожном дне!
Возмездьем будь за подвиг трудный,
За жизнь, столь тягостную мне.
(Песня)
Сердца томная забота,
Безыменная печаль!
Я невольно жду чего-то,
Мне чего-то смутно жаль.
Не хочу и не умею
Я развлечь свою хандру:
Я хандру свою лелею,
Как любви своей сестру.
Ей предавшись с сладострастьем,
Благодарно помню я,
Что сироткой под ненастьем
Разрослась любовь моя;
Дочь туманного созвездья,
Красных дней и ей не знать.
Ни сочувствий, ни возмездья
Бесталанной не видать.
Дети тайны и смиренья,
Гости сердца моего
Остаются без призренья
И не просят ничего.
Жертвы милого недуга,
Им знакомого давно,
Берегут они друг друга
И горюют заодно.
Их никто не приголубит,
Их ничто не исцелит…
Поглядишь! хандра все любит,
А любовь всегда хандрит.
Я — прозябаемого царства:
Мне нужны воздух, солнце, тень,
На жизнь и все ее мытарства
Работать мне тоска и лень.
В юдоли сей трудов и плача
Заботы, жертвы и борьба —
Головоломная задача,
А голова моя слаба.
Скажу со скорбью и упреком:
Не приспособлен я к борьбе
И сотворен я человеком
Назло природе и себе.
Нет, я растительного царства,
Питаюсь теплым блеском дня;
А жизнь и все ее мытарства
Непроходимы для меня.
Меня за книгу засадили,
С трудом читается она:
В ней смесь и вымысла, и были,
Плох вымысел, и быль скучна.
Как много в книге опечаток!
Как много непонятных мест!
Сил и охоты недостаток
Читать ее в один присест.
Пред догорающей лампадой
И в ожиданье темноты
Читаю с грустью и досадой
Ее последние листы.
Все это опыт, уверяют,
Терпенья надобно иметь,
И в ободренье обещают,
Что будет продолженье впредь.
Благодарю! С меня довольно!
Так надоел мне первый том,
Что мне зараней думать больно,
Что вновь засяду на втором.
Что выехал в Ростов.
Дмитриев
«Такой-то умер». Что ж? Он жил да был и умер.
Да, умер! Вот и все. Всем жребий нам таков.
Из книги бытия один был вырван нумер.
И в книгу внесено, что «выехал в Ростов».
Мы все попутчики в Ростов. Один поране,
Другой так попоздней, но всем ночлег один:
Есть подорожная у каждого в кармане,
И похороны всем — последствие крестин.
А после? Вот вопрос. Как знать, зачем пришли мы?
Зачем уходим мы? На всем лежит покров,
И думают себе земные пилигримы:
А что-то скажет нам загадочный Ростов?
И жизнь, и жизни все явленья
Мне чудятся, как в смутном сне,
Болезненно все впечатленья
Перерождаются во мне.
Скучаю прежним я весельем,
Сержусь на то, что я любил:
Недуг каким-то горьким зельем
Мои все чувства отравил.
Во мне идет с ожесточеньем
Борьба враждебных двух начал:
Ум не скудеет размышленьем,
Но воли нет, но дух упал.
Разумным и пытливым взором
Я на борьбу свою гляжу,
И сам, как вчуже, я дозором
За нею пристально слежу.
Себя сознательным упреком
Я порицанью предаю,
Но суд не действует уроком
На немощь и тоску мою.
В моем сознанье проку мало:
В нем бодрых сил не почерпнуть;
Оно лишь новое мне жало
И так в уя́звленную грудь.
Своих страданий раб послушный,
Не спорю с ними, не борюсь:
Нет, я, как воин малодушный,
Без боя в плен им отдаюсь.
«Кто выехал», а кто готовится в Ростов.
В том жизни нашей цель и жребий наш таков:
Тот выедет поздней, а этот часом ране,
Но подорожная у каждого в кармане.
Еще дней несколько, пожалуй пять-шесть лет, —
И то еще вопрос, дождусь ли их иль нет, —
И все покончится, и место опустеет,
Где ныне дней моих светильник вечереет.
Плеснет ли на берег из недр морских волна?
Порвется ль где-нибудь отдельная струна
Средь стройной глубины напевов и созвучий?
В лесу засохший лист стряхнет ли дуб могучий
С себя? И без вести лист бедный пропадет?
Все это никого в раздумье не введет.
Ни лесу темному, ни темной бездне моря
В такой утрате нет ни убыли, ни горя.
Раскинув широко ветвей своих навес,
По-прежнему шумит благоуханный лес,
В зеленом сумраке его пещеры свежей
Тишь и таинственность, и сон, и нега те же.
По-прежнему шумит морская глубина:
За рухнувшей волной горой встает волна,
А жизнь беспечная русалкой молодою
Поет и плещется прозрачною волною,
И, словно перлами, каких не даст Восток,
Обрызган кос ее и свежих роз венок.
И песнь ее звенит, то плачет, то хохочет,
А есть ли смерть иль нет — жизнь знать
о том не хочет.
Зачем не увядаем мы,
Когда час смерти наступает,
Как с приближением зимы
Цветок спокойно умирает?
К нему природы благ закон,
Ему природа — мать родная:
Еще благоухает он,
Еще красив и увядая.
Его иссохшие листки
Еще хранят свой запах нежный,
Он дар нам памятной руки
В день слез разлуки безнадежной.
Его мы свято бережем
В заветной книге дум сердечных,
Как весть, как песню о былом,
О днях, так грустно скоротечных.
Для нас он памятник живой,
Хотя он жизнью уж не дышит,
Не вспрыснут утренней росой
И в полночь соловья не слышит.
Как с другом, с ним мы говорим
О прошлом, нам родном и общем,
И молча вместе с ним грустим
О счастье, уж давно усопшем.
Цветку не тяжек смертный час:
Сегодня нас он блеском манит,
А завтра нам в последний раз
Он улыбнется и завянет.
А нас и корчит, и томит
Болезнь пред роковой могилой,
Нам диким пугалом грозит
Успенья гений белокрылый.
Мертвящий холод в грудь проник,
Жизнь одичала в мутном взоре,
Обезображен светлый лик,
Друзьям и ближним в страх и горе.
А там нас в тесный гроб кладут,
Опустят в мраки подземелья
И сытной пищей предадут
Червям на праздник новоселья.
В предсмертных муках и в борьбе,
Неумолимой, беспощадной,
Как позавидую тебе,
Цветок мой милый, ненаглядный!
Будь ласковой рукой храним,
Загробным будь моим преданьем,
И в память мне друзьям моим
Еще повей благоуханьем.