Бледнеет свет вечерний…
Каким путем идти?
Камней и острых терний
Немало на пути.
Стучаться тщетно буду
В дома с закатом дня,
Любви великой чуду
Не сбыться для меня.
Приют богатых — тесен;
Кто сыт и кто обут —
Моих свободных песен
Те люди не поймут, —
Мелодий вдохновленных,
Рождаемых грозой,
Напевов, окропленных
Горючею слезой.
Но пусть меня в метели
Не греет камелек —
Дойду к заветной цели
Во тьме и одинок.
Певцы прекрасного, туман сомнений мрачных
Для вас не затемнил кастальских вод хрусталь.
В струях поэзии холодных и прозрачных
Не скрыли вы заветную печаль.
Для вас крушений нет и нет огней маячных,
Утесы грозные пугают вас едва ль,
И вы с доверчивой улыбкой новобрачных
Глядите пред собой в заманчивую даль.
Картину знаю я: тюремный двор сырой…
Он кажется еще мрачней и неприютней
В холодном сумраке; вечернею порой
Присел в углу его певец беспечный с лютней,
И там, где мрак и смерть, и камень, и чугун,
Он сыплет золото своих певучих струн.
Певцы прекраснаго, туман сомнений мрачных
Для вас не затемнил кастальских вод хрусталь.
В струях поэзии холодных и прозрачных
Не скрыли вы заветную печаль.
Для вас крушений нет и нет огней маячных,
Утесы грозные пугают вас едва ль,
И вы с доверчивой улыбкой новобрачных
Глядите пред собой в заманчивую даль.
Картину знаю я: тюремный двор сырой…
Он кажется еще мрачней и неприютней
В холодном сумраке; вечернею порой
Присел в углу его певец безпечный с лютней,
И там, где мрак и смерть, и камень, и чугун,
Он сыплет золото своих певучих струн.
Не пой, певец, веселья песен,
К безпечной радости маня;
Твой дар пленительно чудесен,
Но для других, не для меня.
Твоих порывов беззаветных
Не в силах сердцем я понять,
В душе моей нет струн ответных,
Могущих песне в лад звучать.
Не пой, певец, и песнь печали;
Лишь на разсвете наших дней,
Пока страданий мы не знали—
Мы беззаботно внемлем ей.
Теперь, тоске безумной вторя,
Как ни рыдай твоя струна—
Но эта песнь любви и горя
Сильней душе моей слышна.
Не пой, певец, и песен счастья,
Счастливых мало меж людей;
Во дни душевнаго ненастья
Нам тяжелы друзей участье
И память прежних светлых дней.
Не пой любовь. Она—суровый
И жертвы жаждущий кумир,
Не роз венки—венец терновый
Она несет с собою в мир.
Не пой и песен примиренья,
И не ряди в цветы обман,
Зови на подвиг возрожденья
Вслед за собою нас, баян.
И вновь развертывая крылья,
Свои оковы сокруша,
Пускай стряхнет позор безсилья
Освобожденная душа.
Не теша праздною игрою,
На лучший путь нас призови,—
Иль лучше сам, своей рукою
На лире струны оборви.
Не пой, певец, веселья песен,
К беспечной радости маня;
Твой дар пленительно чудесен,
Но для других, не для меня.
Твоих порывов беззаветных
Не в силах сердцем я понять,
В душе моей нет струн ответных,
Могущих песне в лад звучать.
Не пой, певец, и песнь печали;
Лишь на рассвете наших дней,
Пока страданий мы не знали —
Мы беззаботно внемлем ей.
Теперь, тоске безумной вторя,
Как ни рыдай твоя струна —
Но эта песнь любви и горя
Сильней душе моей слышна.
Не пой, певец, и песен счастья,
Счастливых мало меж людей;
Во дни душевного ненастья
Нам тяжелы друзей участье
И память прежних светлых дней.
Не пой любовь. Она — суровый
И жертвы жаждущий кумир,
Не роз венки — венец терновый
Она несет с собою в мир.
Не пой и песен примиренья,
И не ряди в цветы обман,
Зови на подвиг возрожденья
Вслед за собою нас, баян.
И вновь развертывая крылья,
Свои оковы сокруша,
Пускай стряхнет позор бессилья
Освобожденная душа.
Не теша праздною игрою,
На лучший путь нас призови, —
Иль лучше сам, своей рукою
На лире струны оборви.
Шесть лет назад, средь грома ликований,
Открылся нам твой памятник, поэт!
Казалося, в восторге упований,
Что после дней всеобщих ожиданий
Блеснет из мглы давно желанный свет.
И он блеснул! С тех пор иная эра
Для русского искусства началась,
Воскресли вновь: поэзия и вера,
Борьба враждебных партий улеглась…
Твой дух, поэт, как светлый ангел мира
Явился нам — как животворный луч;
Родную Русь твоя воспела лира
И звук ее бессмертен и могуч.
В нем все слилось: и смелый крик титана,
И новый мир, и грезы старины,
Русалки песнь и жалобы Татьяны,
Могучий взмах богатыря Руслана
И юности заманчивые сны…
В нем — ширина степей необозримых,
Небес родных сяющий простор,
Кипенье сил души несокрушимых,
Добру и злу правдивый приговор!
Сегодня — день печальной годовщины;
И в хижине и в княжеском дворце
Да будет он — днем скорби и кручины
Поминками по дорогом певце!
Безжалостно, нахально оскорбленный,
Преследуем клеветников толпой —
Ты пал, убит — злодейски умерщвленный
Бреттера светского рукой…
Шут пролил кровь священную поэта,
Она горит — но не на нем одном:
На лицах всех лжецов большого света,
Кем ссора их — искусно разогрета —
Зловещим вспыхнула огнем…
Ты пал, поэт! но творческое слово
Твое живит все лучшие сердца,
Оно — символ всего нам дорогого,
И Русь всегда откликнуться готова
На звук речей народного певца!
(А. Н. Плещееву)
Каждою весною майскими ночами
Из дубравы темной, с звонкими ключами,
С тенью лип цветущих и дубов ветвистых,
С свежим ароматом ландышей росистых,
Разносясь далеко надо всей равниной—
Слышались раскаты песни соловьиной.
И внимали песне все лесные пташки,
Бабочки на ветках и в траве букашки,
И под звуки эти распускались розы,
Расцветали в сердце золотые грезы;
Легче всем жилося: звуки песни чудной
Облегчали многим бремя жизни трудной.
Но однажды как-то, вовсе без причины,
Раздражил лягушек рокот соловьиный,
Рассердился также и надменный дятел,
Что внимая песне, время даром тратил.
А за ними следом повторили галки, —
Что, мол, песни эти и скучны и жалки,
Что давно их слушать прочим надоело
И они мешают только делать дело…
Зрело недовольство с каждою минутой,
Соловья известность находя раздутой,
Наконец созвали общее собранье
И певцу решили обявить изгнанье.
Но беды не чуя, наш певец смиренный,
Изливая душу в песне вдохновенной,
Не видал, как злоба разрасталась глухо,
Как его повсюду принимали сухо, —
И когда впервые весть о приговоре
До него достигла — он, скрывая горе,
Выслушал спокойно злые нареканья
И не отвечая, улетел в изгнанье.
А друзья, что втайне о певце жалели,
Заявить об этом громко не посмели.
С соловьем расставшись, не шутя сначала
Темная дубрава вдруг возликовала.
Но недолго длилось это увлеченье,
Пробудилось смутно чувство сожаленья
И невольной скуки, многим очевидно
Стало вдруг неловко и как будто стыдно…
Не лились, как прежде летними ночами
Соловья напевы звучными волнами,
А с закатом солнца из лесной опушки
Резко и крикливо квакали лягушки,
Стрекотал кузнечик, и дрозды бесплодно
Подражать пытались песне благородной,
Песне соловьиной… Заскучали розы,
Лепестки роняя на траву, как слезы…
Сумрачно и пусто стало в этой чаще
Без знакомой песни, звучной и бодрящей.
Тут, сначала втайне, а потом и гласно
Раздалися крики, что совсем напрасно
Соловья изгнали; началися споры,
(Дело доходило до открытой ссоры),
И в конце решили: слать гонца за море —
Соловью поведать о всеобщем горе,
Умолять вернуться будущей весною,
Примирясь навеки с чащею родною…
И певец вернулся. Он великодушно
Все простил душою, детски простодушной.
И по всей дубраве как его встречали,
Как неудержимо громко ликовали!
Как луга оделись пышною травою,
А дубы и липы — яркою листвою,
Как благоухали синие фиялки,
И в пылу восторга стрекотали галки,
Как ручьи журчали, и царицы-розы
С лепестков роняли радостные слезы!
1890 г.