О моя любезна Муза,
Всех забав моих источник!
Я твою к себе холодность
Уже начал примечати.
Мнится, белыми крылами,
Муза, Муза, ты махаешь
И со взором отвращенным
От меня ты улетаешь.
Кажется, моя и лира
Перьями уже покрылась,
Как младой орел за старым,
За тобою устремилась.
Не оставь меня, о Муза!
Если ты меня покинешь,
Вечну скуку мне оставишь.
Ты моя утеха в скуке,
Ты в печали мне отрада,
Суеты мирские гонишь
От моих смущенных мыслей.
Век мой только расцветает:
Кто любителей так скоро,
Кто, о Муза! покидает?
В старости Анакреона,
Муза! ты не покидала,
И власы его седые
Ты венками украшала, —
Может быть, своею страстью
И своим приятным слогом
И тебе он был приятен.
Подожди, любезна Муза!
Как моя нестройна лира
С веком дней моих созреет,
И тогда твоя холодность
Оскорбить меня успеет.
Если пел я не согласно,
О любви писал не страстно,
Добродетель пел не стройно,
Уличал пороки мало,
Время есть еще исправить
И стихи мои, и сердце.
Семена садят весною;
Как покроюсь сединою,
Нужды мне в тебе не будет;
Ни свирелью, ни трубою
Действовать уже не стану;
И совсем когда устану,
Полечу тогда спокойно
В темну вечность за тобою.
Возьмите лиру, чисты музы!
Котору получил от вас:
Слагаю ныне ваши узы
И не взгляну я на Парнас.
Вы нам бессмертный лавр сулите
И славы первую степень;
Однако вы за то велите
Трудиться нам и ночь и день.
Восторги мыслей и забава
Трудов не стоят таковых;
И многих умирает слава
Гораздо прежде смерти их.
Чтоб вашим жителем назваться
И хором с вами вместе петь,
Досадой прежде должно рваться,
Вражду и брани претерпеть.
Кому и ссора не наскучит
И кто взойдет на Геликон,
Какую пользу он получит,
Хотя Вергилий будет он?
Вергилия не утешает
И света похвала всего,
Хоть лавр зеленый украшает
Изображение его.
Простите, музы! вы простите,
Хочу иметь спокойный век;
Меня вы лавром не прельстите:
Пиит — несчастный человек.
Мне путь к холмистому Парнасу
Певец преславный показал;
Внимая муз приятных гласу,
Я их оковы лобызал.
К театру я стопы направил,
Но много в драмах не успел;
Котурны наконец оставил
И песни лирные воспел.
Пускай другие будут славны,
Пускай венчают музы их;
Кому стихи мои не нравны,
Так пусть и не читает их.
Однако щедрый взор возводит
Богиня на мои труды,
Она на бога муз походит,
Парнасски насадив плоды.
Вовек моя усердна лира,
Вовек о ней греметь должна;
Однако во пределах мира
Без наших лир она славна.
Когда гремящим лирным звоном
Мне свой возвысить должно глас,
Она мне будет Аполлоном,
Ее владение Парнас.
Когда ни начинаю
Любезну лиру строить
И девять сестр парнасских
Когда ни вобразятся
В уме, к стихам возженном,
И в сердце, ими пленном, —
Мне слышится всечасно,
Что мне они вещают:
«Не трать, не трать напрасно
Часов младого века
И, духа не имея,
В стихах не упражняйся;
Других путей довольно,
Которые приносят
И сладость, и утехи
На свете человекам.
Оставя Аполлона,
Ступай за Марсом в поле;
Военна бога лавры
Похвальнее, чем наши.
Когда не ощущаешь
К оружию охоты
И звук мечей противен,
Противно ратно поле, —
Взойди, взойди в чертоги,
Где Фемис обитает
И где весы златые
С закрытыми очами
Она в руках имеет;
Внемли ее законам
И с нею собеседуй;
Ты обществу полезен,
Себе и миру будешь.
Когда и то немило —
Проникнути старайся
Во таинства природы;
Будь нужным гражданином
Изобретеньем в поле
Обильнейшия жатвы,
Садов и скотоводства;
Искателем в натуре
Вещей, доныне скрытых.
Достичь горы Парнасской
И лавра стихотворна
Охоты не довольно
И прилежанья мало;
К тому потребен разум,
Который чист и светел,
Как ток воды прозрачной
Или стекло прозрачно,
Чтоб всем вещам природы
Изображаться ясно,
Порядочно, согласно;
Потребны остры мысли,
Чтоб связи всей натуры
Проникнуть сильны были;
Потребны дух и сердце,
Которы ощущают
Людские страсти точно
И ясно сообщают
Их силу и движенье,
Болезнь, изнеможенье.
Способности толики
Писателю потребны,
Что разумы велики
Сей путь переменяли,
Когда они узнали
Его велику важность,
И труд, и попеченье.
Но в ком слепая дерзость
Брала отважно силу
И тщетная охота
Которых воспаляла, —
Те стыд плодом имели
И, не дошед Парнаса,
С стихами исчезали.
О музы, горды музы!
Я внемлю ваше слово,
И сердце уж готово
К вам жар мой погасити,
Но жар мой к стихотворству
Моя охота множит;
А больше оной множит
Прекрасная Ириса.
Сердечно, иль притворно,
Она и стих мой хвалит,
Она того желает,
Чтоб с музами я знался.
Коль вам противно это,
То мне Ириса будет
И Аполлон и музы.
Когда я вображу парнасских муз собор,
Мне стихотворцев к ним бегущих кажет взор.
Иной, последуя несчастливой охоте,
С своею музою ползет в пыли и в поте
И, грубости своей не чувствуючи сам,
Дивится прибранным на рифму он стихам.
А паче тех умы болезнь сия терзает,
Кто красоты прямой слагать стихи не знает
И, следуя во всем испорченну уму,
Не ставит и цены искусству своему;
Взносясь на высоту невежей похвалами,
Мнит пользовать народ прегнусными делами.
Уродство таково не прославляет вас,
И страждут от него и музы, и Парнас.
О вы, писатели, привлечь к себе почтенье
Подайте лучшее уму вы рассужденье.
Чтоб тронуть чем-нибудь читателей сердца,
Мысль чистая нужна, дух сильный для творца,
Искусство в языке, изображенье внятно,
Чтоб стих твой, как ручей, тек быстро и приятно.
Когда богатством дух твой одарен таким,
Пленяешь ты чтеца и обладаешь им;
Смеется он с тобой, с тобой в печали рвется,
И что прочтет, в его то мысли остается.
Где не прочищен ум и где порядка нет,
Читатель тамо твой с тобой теряет свет.
Холодные стихи не услаждают мысли,
Их меру только знав, за таинство не числи.
Не думай, что к верхам Парнаса ты достиг,
Напутав несколько стихов в единый миг.
Хотя и без труда свои ты рифмы сеешь,
Но все то будет вздор, коль духа не имеешь.
Стремяся в высоту, за мыслью мысль гоня,
Не обуздаешь ты парнасского коня;
Терновый ставишь куст там, где сулил мне розу,
Наместо красна дня сбираешь тьму и грозу.
Невежам кажется, что твой худой успех
Всеобщая болезнь есть стихотворцев всех.
Он тако говорит: «Хоть пишешь ты исправно,
Да мне и всякие стихи читать не нравно».
Несладко кажется невежам пенье муз,
Но отчего такой рождается в них вкус?
Причина ты тому, коль вывести наружу:
Ты вел чтеца к реке, завел его ты в лужу;
Хотел своей игрой его ты усладить,
Но прежде мог ему игрою досадить,
И, грубостью такой его касаясь слуха,
Несносен стал ему, как беспокойна муха.
Он, не прочистивши стихом твоим ума,
Не скажет ли, что все есть стихотворство тьма?
Мы сами иногда на заключенье скоры:
Один подьячий крал, а все зовутся воры.
Итак, чтоб заслужить честь с именем творца
И Аполлонова достойну быть венца,
Старайся выражать свои ты мысли ясно;
Сам прежде в страсть входи, когда что пишешь страстно,
И воспевай стихи с искусством языка;
Песнь будет через то приятна и сладка.
Когда ты прочищать мысль станешь понемногу,
Начнешь тем сыскивать в сердца чтецов дорогу
И, музы своея склоняя их на глас,
Из них составишь ты преславнейший Парнас.
Песнь Амфионова сердца мягчила дики,
И звери слушали приятной сей музыки.
Ты пением своим невеж увеселишь
И грубость их сердец, как Амфион, смягчишь,
Когда так станешь петь для утешенья россов,
Как Сумароков пел и так, как Ломоносов,
Великие творцы, отечеству хвала,
И праведную честь им слава воздала.
Разженные сердца парнасским жаром, пойте,
Лишь только голос свой по правилам муз стройте.
Младым россиянам уже примеры есть,
Каким путем себя на верх парнасский весть;
А в ком из них к стихам удачи не родится,
Не лучше ли тому назад поворотиться?
Оставя стены града,
Которы орошает
Москва своим теченьем;
Брега, брега зелены,
Луга, прекрасны рощи,
Усыпанны красами,
Где, кажется, и воздух,
Прельщенный ими, дышит;
Где к чести женска пола
Приятности натуры,
Краса, приятность, прелесть
Сияют в пущей силе;
А ныне как зефиры
Весну предвозвестили,
По рощам нежны птички
И соловьи запели;
Когда сама природа,
С красою их сравняться,
Все прелести сбирает;
Когда в часы прохладны
Красавиц многих лики,
Подобно милым нимфам
Дианы и Авроры,
В полях, в лесах гуляют,
И в воздухе амуры,
Взвиваяся над ними,
Их вдвое украшают,
Заразы изощряют
Сердцам для утешенья,
Которые родились
Пленять и быть плененны, —
Ты, ты сей град оставил,
В уединенье скрылся!
Иль сельские пастушки
Тебе приятней наших?
И игры полевые
Тебе милее наших?
И дикие фауны
С свирелями своими
Тебе приятней стали
Тех песней, песней сладких,
Которы восхищают,
Которы утешают
Сердца и чувства наши?
Внимать уже не будешь,
Не будешь боле слышать
Приятных разговоров...
Но, ах! постойте, музы,
Мой голос удержите,
Перо остановите.
О чем писать дерзаю?
К кому писать дерзаю?
Пишу, пишу я к другу,
Пишу — и возмущаю
Его спокойны мысли,
Его спокойно сердце,
Хотя о постоянстве
Его души уверен;
Но дружеско ль желанье
Вводить другого в слабость,
И в роскошь влечь, и в праздность?
Когда мне часть судила
Жить суетно на свете
И дни свои младые
В пустых забавах тратить,
В забавах и желаньях,
В пустом увеселеньи
И в скучном обращеньи, —
На что вводить и друга
В такое ж развлеченье,
Досады и смущенье
И грудь его тем жалить,
Чем грудь моя пронзенна?
Живи уединенно,
Когда тебе приятно,
Живи, мой друг любезный;
Ключи, с горы биющи,
И чистые потоки,
Леса, поля широки
Твой дух утешат боле,
Чем здешние забавы.
Коль чувствуешь ты сладость
В своем уединеньи;
Простое обращенье
С своими поселяны
Когда тебе приятно;
Прохладная пещера
И тень приятных рощей
Тебе когда утешны;
Коль сердца не терзаешь,
Когда воображаешь
Себе мирскую пышность,
И дни твои спокойно
И тамо протекают, —
Живи, живи в утехах!
Ты счастлив несомненно.
Далеко обитаешь
Огромной света скуки;
Но ты и не взираешь
На порченые нравы.
Не видно бесполезной
Там роскоши любви, —
Итак, мой друг любезный,
В свободе там живи,
Пока плоды Цереры
Твое покроют поле
И сладкая Помона
Сады твои наполнит;
Между сует и скуки
Я стану только слушать,
Что мне вещают музы,
Что мне вещает сердце.
И музы мне, и сердце
Согласно то вещают:
«Люби, люби науки,
А паче добродетель!
Люби ты общу пользу,
Безумным людям смейся,
Порочных удаляйся,
А злых не опасайся».
Оставь и не лишай меня, о муза! лиры,
Не принуждай меня писать еще сатиры.
Не столько быстр мой дух, не столько остр мой слог,
Чтоб я пороки гнать иль им смеяться мог.
Привыкнув воспевать хвалы делам преславным,
Боюсь сатириком стать низким и несправным.
Слог портится стихов от частых перемен;
К тому ж я не Депро, не Плавт, не Диоген:
Противу первого я слабым признаваюсь,
С вторым не сходен дух, быть третьим опасаюсь.
И так уж думают, что я, как Тимон, дик,
Что для веселостей не покидаю книг.
А сверх всего, хотя б за сатиры я взялся,
Чему ты хочешь, чтоб в сатире я смеялся?
Изображением страстей она жива,
Одушевляется чрез острые слова;
Взводить мне на людей пороки — их обижу.
Я слабости ни в ком ни маленькой не вижу.
Здесь защищают все достоинства свои:
Что кривды нет в судах, божатся в том судьи.
Что будто грабят всех — так, может быть, то ложно.
Не лицемерствуют они, живут набожно.
Отцы своих детей умеют воспитать,
И люди взрослые не знают, что мотать.
Законники у нас ни в чем не лицемерны;
Как Еве был Адам, женам мужья так верны.
Надень ты рубищи, о муза! и суму,
Проси ты помощи нищетству своему;
Увидишь, что богач дверь к щедрости отворит
И наградить тебя полушкой не поспорит.
Не щедрый ли то дух — взяв тысячный мешок,
Полушкою ссудить? ведь это не песок.
Размечешься совсем, когда не жить потуже,
А нищий богача, ты знаешь, сколько хуже.
Так вздумаешь теперь, что много здесь скупых, —
Никак! и с фонарем ты в день не найдешь их;
То скупость ли, скажи, чтоб денежки беречь,
Не глупость скупо жить, давнишняя то речь.
Что кто-нибудь живет воздержно, ест несладко —
Так пищу сладкую ему, знать, кушать гадко;
Хотя он редьку ест, но ест, как ананас,
Ничем он через то не обижает нас;
Что видим у него на платье дыр немало —
Знать, думает, что так ходить к нему пристало;
Ты скажешь, если он так любит быть одет,
На что ж он с росту рост бессовестно берет?
Изрядный то вопрос! Он должников тем учит;
Когда их не сосать, так что ж он с них получит?
Не философ ли он, что так умно живет?
В заплате нам долгов он исправляет свет.
Все добрым нахожу, о чем ни начинаю, —
Чему ж смеяться мне? я истинно не знаю.
Ты хочешь, чтоб бранил отважных я людей,
Но где ж бы взяли мы без них богатырей?
Герой из драчуна быть может и буяна
И может превзойти впоследок Тамерлана.
На что осмеивать великий столько дух?
Когда б не смелым быть, бояться б должно мух.
Картежники тебе, как. кажется, не нравны,
Не все ли чрез войну мы быть родимся славны?
Не надобно ли .нам и для себя пожить?
Когда не картами, так чем дух веселить?
«Стихами», — скажешь ты, — какое наставленье!
«Чтоб, благородное оставя упражненье,
Я стал читать стихи!» — картежник говорит.
Но что ж ты думаешь, он это худо мнит?
Поверь, чтоб, слыша то, я ввек не рассердился.
Конем родился конь, осел ослом родился,
И тяжко бы ослу богатыря возить,
А лошади в ярме пристало ль бы ходить?
Всяк в оном и удал, кто дух к чему имеет,
И каждый в том хитер, о чем кто разумеет.
Не слушает твоей картежник чепухи,
Масть к масти прибирать — и это ведь стихи;
И игры, как стихи, различного суть роду,
И льзя из них сложить элегию иль оду;
Сорвавши карта банк прославит игреца,
А, тысячный теряв рест, трогает сердца.
Итак, мы некое имеем с ними свойство;
За что ж нам приходить чрез ссоры в беспокойство?
Оставим их в игре, они оставят нас;
Не страшен нашему картежничий Парнас;
Итак, не нахожу в них, кроме постоянства.
Что ж, муза! ты еще терпеть не можешь пьянства.
Весьма бы хорошо исправить в этом свет,
Чтоб пьянство истребить, да средства в оном нет.
Притом подвержены тому вы, музы, сами;
Поите вы творцов Кастальскими струями,
И что восторгом звал ликующий Парнас,
Так то-то самое есть пьянство здесь у нас.
Чему же мне велишь, о муза! ты смеяться?
Коль пьянству? Так за вас мне прежде всех приняться;
Не лучше ли велишь молчанье мне блюсти?
У нас пороков нет, ищи в других; прости!