Саван белый!... Смерть—картяна!...
Ум смиряющая даль!...
Ты уймись моя кручина,
Пропади моя печаль!
В этом царстве запустенья,
Планетарной немоты,
Не нашедшей разрешенья, —
Что-же значим —я, да ты?!...
Ты скачи, мой конь! Веселись со мной,
Далеко ведь степь расстилается.
Грусть-тоску унес ветерок степной,
Он так радостно в грудь врывается.
Прокатился он по полям родным,
Над лесами над могучими,
И легко теперь мне скакать под ним
С его свежестью, с его тучами.
Я один в степи, нет людей со мной,
Далека их спесь, мудрость узкая,
Вы мудрее их, — ветерок степной,
Даль широкая, земля Русская!
Месяц в небе высоком стоит,
Степь, покрытая снегом, блестит,
И уж сколько сияет по ней
Голубых и зеленых огней!..
Неподвижная ночь холодна,
И глубоко нема тишина,
И ломается в воздухе свет
Проплывающих звезд и планет...
Вот из белых, глубоких снегов,
На какой-то таинственный зов,
Словно белые люди встают,
И встают, и идут, и растут!
Светят лики неясные их,
И проходят одни сквозь других,
И по степи мерцает вокруг
Много, много светящихся рук...
Порой хотелось бы всех веяний весны
И разноцветных искр чуть выпавшего снега,
Мятущейся толпы, могильной тишины
И тут же светлых снов спокойного ночлега!
Хотелось бы, чтоб степь вокруг меня легла,
Чтоб было все мертво́ и царственно молчанье,
Но чтоб в степи река могучая текла
И в зарослях ее звучало трепетанье.
Ущелий Терека и берегов Днепра,
Парижской толчеи, безлюдья Иордана,
Альпийских ледников живого серебра,
И римских катакомб, и лилий Гулистана.
Возможно это все, но каждое в свой срок
На протяжениях великих расстояний,
И надо ожидать и надо, чтоб ты мог
Направить к ним пути своих земных скитаний, —
Тогда как помыслов великим волшебством
И полной мощностью всех сил воображенья
Ты можешь все иметь в желании одном
Здесь, подле, вкруг себя, сейчас, без промедленья!
И ты в себе самом — владыка из владык,
Родник таинственный — ты сам себе природа,
И мир души твоей, как Божий мир, велик,
Но больше, шире в нем и счастье, и свобода…
Одним из тех великих чудодействий,
Которыми ты, родина, полна,
В степях песчаных и солончаковых
Струится Волги мутная волна...
С запасом жизни, взятым на дорогу
Из недр глубоких северных болот,
По странам жгучим засухи и зноя
Она в себе громады сил несет!
От дебрей муромских и от скито́в раскола,
Пройдя вдоль стен святых монастырей,
Она подходит к капищам, к хурулам
Другого Бога и других людей.
Здесь, вдоль песков, окраиной пустыни,
Совсем в виду кочевий калмыков,
Перед лицом блуждающих киргизов,
Питомцев степи и ее ветров, —
Для полноты и резкости сравненья
С младенчеством культуры бытовой, —
Стучат машины высшего давленья
На пароходах с топкой нефтяной.
С роскошных палуб, из кают богатых,
В немую ширь пылающих степей
Несется речь проезжих бородатых,
Проезжих бритых, взрослых и детей;
И между них, чуть вечер наступает,
Совсем свободно, в заповедный час,
Себя еврей к молитве накрывает,
И Магомета раб свершает свой намаз;
И тут же родом, страшно поражая
Своею вздорной, глупой болтовней,
Столичный франт, на службу отезжая,
Все знает, видел и совсем герой!
Какая пестрота и смесь сопоставлений?!
И та же все единая страна...
В чем разрешенье этих всех движений?
Где всем им цель? Дана ли им она?
Дана, конечно! Только не добиться,
Во что здесь жизни суждено сложиться!
Придется ей самой себя создать
И от истории ничем не поживиться,
И от прошедшего образчиков не брать.
Не в праздничные дни в честь славного былого,
Не в честь Творца небес или кого другого
Сияет роскошью, вконец разубрана́,
В великом торжестве прибрежная страна.
От раннего утра, проснувшись с петухами,
Весь город на ногах. Он всеми алтарями,
Зажженными с зарей, клубится и дымит,
И в переливах струн, и в трелях флейт звучит.
От храмов, с их колонн, обвешанных цветами,
Струится свежестью; над всеми площадями,
В венках, блистающих лавровою листвой,
Ряд бронзовых фигур темнеет над толпой.
По главному пути, где высятся гробницы,
Одне вослед другим грохочут колесницы;
С них шкуры львиные блистают желтизной
И поднимают пыль, влачась по мостовой.
Цвет жизни, молодость собою воплощая,
Проходят девушки, листами пальм махая;
Все в пурпуре, ряды старейшин вдоль трибун
Сидят в дыму огней и в рокотаньи струн;
В безмолвной гавани товаров не таскают,
Нет свадьб по городу; суды не заседают;
Не жгут покойников... Все, все молчат дела,
Вся жизнь на торжество великое пошла...
Честь победителю! Исполнено призванье!
Ему весь этот блеск и жизни замиранье,
И пламя алтарей, и мягкий звук струны,
Терпенье мертвого, венчанье старины,
И ликования всех бедных и богатых...
Ему триумфы дня, ему разврат ночной,
Где яркий пурпур тог, смешавшись с белизной
Одежд девических, разорванных, помятых,
Спадет с широких лож на мягкие ковры...
Ему струи вина, ему азарт игры...
И только два лица в народе том молчали,
Во имя истинной и сознанной печали:
И были эти два — философ и поэт...
Они одни из всех молчали! Сотни лет
Прошли с тех давних пор. И нынче там в огромных
Развалинах — шакал гнездится в щелях темных,
И правдою веков, великой степи в тон,
Наложен царственно несокрушимый сон...
На сторону тех двух, которые молчали,
Все перешло молчать! И из безмолвной дали
Степей явилась смерть с песками заодно —
Случилось то, что им казалось — быть должно!