Совсем примерная семья!
Порядок, мир... Чем не отрада?
Но отчего вдруг вспомнил я
Страничку из суде́б Царьграда:
По лику мертвого царя
Гуляют кистью богомазы,
И сурик, на щеках горя,
Румянит крупные алмазы;
Наведена улыбка губ,
Заштукатурены морщины...
А все же это — только труп
И лицевая часть картины!
Когда обширная семья
Мужает и растет,
Как грустно мне, что знаю я
То, что их, бедных, ждет.
Соблазна много, путь далек!
И, если час придет,
Судьба их родственный кружок
Опять здесь соберет!
То будет ломаный народ
Борцов-полукалек,
Тех, что собой завалят вход
В двадцатый, в лучший век...
Сквозь гробы их из вечной тьмы
Потянутся на свет
Иные, лучшие, чем мы,
Борцы грядущих лет.
И первым добрым делом их,
Когда они придут,
То будет, что отцов своих
Они не проклянут.
Когда в семье — психически-больной,
Вы не касайтесь даже стороной
Болезни тягостной и всех ее причин,
Что было поводом и в чем ее почин.
Шутил ли дед и следом шутки той
Явился внук психически-больной;
Родной отец его жил долго, был здоров,
И только передал от деда след грехов?..
Кто знает, как, за чей старинный счет
Родился вдруг в семействе идиот
И обеспечены доходности врачей
В развитье медленных и злых параличей!
А мы... Не наша ль общая вина,
Что та иль эта жизнь теперь темна?..
Мы были добрыми и злыми невпопад
И, подтолкнув с горы, кричим теперь: «Назад!»
И вот сижу в саду моем тенистом
И пред собой могу воспроизвесть,
Как это будет в час, когда умру я,
Как дрогнет все, что пред глазами есть.
Как полетят повсюду извещенья,
Как потеряет голову семья,
Как соберутся, вступят в разговоры,
И как при них безмолвен буду я.
Живые связи разлетятся прахом,
Возникнут сразу всякие права́,
Начнется давность, народятся сроки,
Среди сирот появится вдова.
В тепло семьи дохнет мороз закона, —
Быть может, сам я вызвал тот закон;
Не должен он, не может ошибаться,
Но и любить — никак не может он.
И мне никто, никто не поручится, —
Я видел сам, и не один пример:
Как между близких, самых близких кровных,
Вдруг проступал созревший лицемер...
И это все, что здесь с такой любовью,
С таким трудом успел я насадить,
Ему спокойной, смелою рукою,
Призвав закон, удастся сокрушить...
И мнится мне: иду дорожкой сада,
Мне не тяжел обычный полдня жар;
Иду нетвердо, опираться надо,
И сад не тот, и сам я слаб и стар,
И одинок... Семья, что дом мой оживляла,
Как луг цветы, давно уж подросла,
Меньшая дочь давно большою, взрослой стала;
Все разбрелись из отчего дупла.
В могилах спят Остапы, Марьи, Гришки,
Что день и ночь толкались по дворам...
В моих коленах дрожь, мне тяжко от одышки,
Туман какой-то лепится к глазам.
Из-под бровей, на лбу моем нависших,
Темней чем прежде кажет небосклон;
Мелькают в мыслях сотни лиц почивших...
О, как ты крут, горы знакомой склон!
Как далеко мне кажется до дома,
Хочу присесть, едва-едва иду;
Была скамья тут... как была знакома!
Иль нет ее? Быть может, не найду?
Я помню — тут у нашего соседа
Сзывал рабочих ко́локола звон;
Я помню час семейного обеда,
Мы шли к столу, неслись со всех сторон;
Был длинен стол, все дружно восседали,
Все ели всласть — здоровым все равно;
Как было шумно, как мы хохотали...
Где этот смех? Веселье — где оно?
Здоровье где? О, как же я тоскую!
Мне много лет... Я стар стал... Я дрожу...
Чу, колокол! Проснулся я — гляжу:
Кругом семья?! Я всех их расцелую!
Я здесь, в своих полях. Счастливая судьба
Меня над бездной вод щадила и ласкала,
И «в море сущего» далекого раба
Молитва чья-нибудь в путях оберегала.
Я невридим и жив. Вхожу под милый кров
По ветхим ступеням, скрипящим под ногами,
С душой, не павшею под бурею годов,
И сыслью тяжкою, воспитанной годами, —
Вхожу, задумавшись, с морщиной на челе,
Средь полной тишины, царящей на селе.
В душе моей светло. Я вам хочу сказать,
От детства милые сады, дубы, березы,
Что счастлив я теперь, что молодости розы
Цветут в моих мечтах, как некогда, опять,
Что где-то далеко задержанные слезы
Готовы вырваться на свет из тайника.
Мне хочется сказать, родные очертанья,
Что бережно хранил и нес издалека
Я вами родственно внушенные преданья
И, падая порой в окрестной темноте,
Я вам принес назад их в прежней чистоте!
В душе моей светло. Вхожу под милый кров...
Здесь все осталося без всякой перемены,
И мебель старая домашних мастеров,
И белой известью окрашенные стены,
И те же образа, и даже запах тот,
Что жил здесь некогда, теперь нще живет
На полках, между книг ненужных и забытых
И пылью времени, как саваном, покрытых...
Привет тебе, земля! Как много, много дней
Я вспоминал тебя в скитаньях непрестанных
По водам пенистым обманчивых морей
И в мирной тишине заливов чужестранных!
Как часто о твоей мне думалось судьбе,
Когда, не зная сна и позабыв о скуке,
По книгам избранных и родственных тебе
Учился я тебя сильней любить в разлуке.
И не по книгам, нет! Семья твоих детей,
Простых твоих сынов семья, ясней чем книги,
На тесной палубе, меж пушек и снастей,
Учила уважать и чтить твои вериги...
Нет, родина моя! Ты все еще сильна,
Ты все еще жива в спокойствии смиренном,
ак моря синего немая глубина,
Как мысль великая в величии нетленном.
В душе моей светло. Какая тишь кругом!
Какое грустное на сердце оживленье!
Кто здесь? Откликнитесь! Но нет! везде покой.
Среди безмолвных стен брожу я одиноко,
Но чую на себе внимательное око,
И кто-то ласково беседует со мной.