Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обгоню.
Я колдую. Вихри чую. Грею сбрую я коню.
Конь мой спорый. Топи, боры, степи, горы пролетим.
Жарко дышит. Мысли слышит. Конь — огонь и побратим.
Враг мой равен. Полноправен. Чей скорей вскипит бокал?
Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обогнал.
Я стою на прибрежье, в пожаре прибоя,
И волна, проблистав белизной в вышине,
Точно конь, распаленный от бега и боя,
В напряженье предсмертном домчалась ко мне.И за нею другие, как белые кони,
Разметав свои гривы, несутся, бегут,
Замирают от ужаса дикой погони,
И себя торопливостью жадною жгут.Опрокинулись, вспыхнули, вправо и влево, -
И, пред смертью вздохнув и блеснувши полней,
На песке умирают в дрожании гнева
Языки обессиленных белых огней.
Царь Огненный Щит, на коне восьминогом,
Над миром поставленный богом Белбогом,
С Востока на Запад проходит свой путь.
И конь его — белый, и конь его — смелый,
Едва только, в знойностях, мир онемелый
Коня заприметит — и может вздохнуть.
Царь Огненный Щит выпивает все росы,
И сушит дороги, и жжет он откосы,
И влага восходит к нему из морей.
Но конь его, с каждою каплею влаги,
Все больше в себе ощущает отваги,
Растет восьминогой громадой своей.
Растет, подвигаясь по Небу с Востока,
Мгновеньями вспыхнет огромное око,
И огненный бросит над миром излом.
Растет, надвигаясь, и странно темнеет,
Меняется в цвете, густеет, чернеет,
И чу, под копытами рушился гром.
Царь Огненный Щит, вознесясь до зенита,
Замедлил, подумал, и глянул сердито,
Он поднял коня на дыбы, и глядит.
Вот дернул за повод, и грянули громы,
Для жаждущих — вниз сорвались водоемы,
И вдвое светлее Царь Огненный Щит.
Есть трава — растет
Возле тихих рек.
И не каждый год
Та трава цветет,
А когда придет
Человек.
Рост ее — стрела,
И красив узор.
Та трава была
Много раз светла,
Снова расцвела,
Как костер.
И горит огонь
Возле тихих рек.
Мчится красный конь,
Ржет, поет: Не тронь,
Не хватай огонь,
Человек.
С ржаньем конь скакал,
Убежал в простор.
Ярко промелькал.
Был расцветно-ал,
Возле рек сверкал
Цвет-костер.
И светла была
Влага тихих рек.
В мире весть прошла,
Что трава цвела: —
Был здесь, в мире зла,
Человек.
Мне снится древняя Аркона,
Славянский храм,
Пылают дали небосклона,
Есть час громам.
Я вижу призрак Световита,
Меж облаков,
Кругом него святая свита
Родных Богов.
Он на коне, и слишком знает
Восторг погонь,
О, вихри молний нагоняет
Тот белый конь.
Он бросил алую Аркону,
Туман завес,
И льнет к нетронутому лону
К степям Небес
Он позабыл священность красных
Заклятых стен,
Для свежей радости неясных
Измен измен.
И рог с вином им брошен в храме
И брошен лук,
И с ним несется небесами
Громовый звук.
Славянский мир объят пожаром,
Душа горит.
К каким ты нас уводишь чарам,
Бог Световит?
Что мне больше нравится в безднах мировых,
И кого отметил я между всех живых? Альбатроса, коршуна, тигра, и коня,
Жаворонка, бабочку, и цветы огня.Альбатрос мне нравится тем, что он крылат,
Тем, что он врезается в грозовой раскат.В коршуне мне нравится то, что он могуч,
И, как камень, падает из высоких туч.В тигре то, что с яростью мягкость сочетал,
И не знал раскаянья, Бога не видал.И в других желанно мне то, что — их вполне,
Нравятся отдельностью все созданья мне.Жаворонок — пением, быстротою — конь,
Бабочка — воздушностью, красотой — огонь.Да, огонь красивее всех иных живых,
В искрах — ликование духов мировых.И крылат, и властен он, в быстроте могуч,
И поет дождями он из громовых туч.По земле он ластится, жаждет высоты,
В красные слагается страстные цветы.Да, огонь красивее между всех живых,
В искрах ликование духов мировых.В пламени ликующем — самый яркий цвет.
В жизни — смерть, и в смерти — жизнь.Всем живым — привет!
Поехал Добрыня в домашнюю сторону. Закручинился.
Хочет домой.
Попадалася Смерть на дороге престрашная.
Говорит, покачав головой:
«Полно ездить по свету, и кровь лить напрасную,
кровь невинную в мире струить».
А Добрыня ей: «Ты-то кто? Царь ли, царевич ли?
Иль изволишь ты витязем быть?»
Отвечает ему: «Я не царь, не царевич я, и не витязь.
Я страшная Смерть».
«Ай ты страшная Смерть, как мечом я взмахну своим,
твою голову вскину на твердь!»
«Эй Добрыня, поспей с белым светом проститися,
выну пилья, засветят, звеня,
Подсеку, эти пилья — невиданно-острые,
подсеку, упадешь ты с коня».
Тут взмолился Добрыня:
«Ой Смерть ты престрашная!
Дай мне сроку на год и на два,
За грехи попрощаться, за силу убитую,
и о крови промолвить слова».
«Я не дам тебе воли на час на единственный». —
«Дай же сроку на этот лишь час».
«На минуту одну, на минуту не дам его». —
И минута иная зажглась.
Подсекла она молодца страшными пильями,
и еще, и еще подсекла.
И упал тут Добрыня с коня изумленного.
И душа из Добрыни ушла.
В венке из весенних цветов,
Цветов полевых,
Овеян вещаньями прошлых веков,
В одеждах волнистых, красиво-живых,
На белом коне,
Тропою своей,
Я еду, Ярило, среди Белорусских полей,
И звездные росы сияют на мне,
Погаснут, и снова зажгутся светлей,
Под рокот громов,
В венке из весенник цветов,
Цветов полевых.
По селам, за мной, хороводами, девы,
«Ярило», поют, «озари нам напевы»,
Яриле слагают свой стих,
Играют мне песни, на игрищах пляшут,
Сердца расцветают в миг пляски мирской,
Там где-то работают, где-то там пашут,
А игрища — в уровень с белой сохой.
Горсть желтых колосьев, колосья ржаные,
Я левой рукою держу,
И маки горят, васильки голубые
Роняю я в рожь, расцвечаю межу.
По селам, в их избах, и тесных, и узких,
В полях беспредельных, по имени — Русских,
Являюсь я взору, и грезы во сне,
Я между живых — как дающий забвенье,
Для них — я виденье
На белом коне,
Миг страсти, бог счастья, бог отдыхов пленных,
И вновь пробуждений и игрищ живых,
В венке из весенних цветов, не надменных,
Но вечно желанных цветов полевых.
Сорвавшись в горную ложбину,
Лежу на каменистом дне.
Молчу. Гляжу на небо. Стыну.
И синий выем виден мне. Я сознаю, что невозможно
Опять взойти на высоту,
И без надежд, но бестревожно,
Я нити грез в узор плету.Пока в моем разбитом теле
Размерно кровь свершает ток,
Я буду думать, пусть без цели,
Я буду звук — каких-то строк. О, дайте мне топор чудесный —
Я в камне вырублю ступень
И по стене скалы отвесной
Взойду туда, где светит день.О, бросьте с горного мне края
Веревку длинную сюда,
И, к камню телом припадая,
Взнесусь я к выси без труда. О, дайте мне хоть знак оттуда,
Где есть улыбки и цветы,
Я в преисподней жажду чуда,
Я верю в благость высоты.Но кто поймет? И кто услышит?
Я в темной пропасти забыт.
Там где-то конь мой тяжко дышит,
Там где-то звонок стук копыт. Но это враг мой, враг веселый,
Несется на моем коне.
И мед ему готовят пчелы,
И хлеб ему в моем зерне.А я, как сдавленный тисками,
Прикован к каменному дну
И с перебитыми руками
В оцепенении тону.
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.
Пушкин
Едва Владимир отошел,
Беды великие стряслися.
Обманно захватил престол
Убийца Глеба и Бориса.
Он их зарезал, жадный волк,
Услал блуждать в краях загробных,
Богопротивный Святополк,
Какому в мире нет подобных.
Но, этим дух не напитав,
Не кончил он деяний адских,
И князь древлянский Святослав
Был умерщвлен близ гор Карпатских.
Свершил он много черных дел,
Не снисходя и не прощая.
И звон над Киевом гудел,
О славе зверя возвещая.
Его ничей не тронул стон,
И крулю Польши, Болеславу,
Сестру родную отдал он
На посрамленье и забаву.
Но Бог с высот своих глядел,
В своем вниманьи не скудея.
И беспощаден был удел
Бесчеловечного злодея.
Его поляки не спасли,
Не помогли и печенеги.
Его как мертвого несли,
Он позабыл свои набеги.
Не мог держаться на коне,
И всюду чуял шум погони.
За ним в полночной тишине
Неслись разгневанные кони.
Пред ним в полночной тишине
Вставали тени позабытых.
Он с криком вскакивал во сне,
И дальше, дальше от убитых.
Но от убитых не уйти,
Они врага везде нагонят,
Они как тени на пути,
Ничьи их силы не схоронят.
И тщетно мчался он от них,
Тоской терзался несказанной.
И умер он в степях чужих,
Оставив кличку: Окаянный.
Это было в оно время, по ту сторону времен.
Жил Оника, супротивника себе не ведал он,
Что хотелося ему, то и деялось,
И всегда во всем душа его надеялась.
Так вот раз и обседлал он богатырского коня,
Выезжает в чисто поле пышноликое,
Ужаснулся, видит, стречу, словно сон средь бела дня,
Не идет — не едет чудо, надвигается великое.
Голова у чуда-дива человеческая,
Вся повадка, постать-стать как будто жреческая,
А и тулово у чуда-то звериное,
Сильны ноги, и копыто лошадиное.
Стал Оника к чуду речь держать, и чудо вопрошать:
«Кто ты? Царь или царевич? Или как тебя назвать?»
Колыхнулася поближе тень ужасная,
Словно туча тут повеяла холодная:
«Не царевич я, не царь, я Смерть прекрасная,
Беспосульная, бесстрастная, безродная.
За тобою». — Тут он силою булатною
Замахнулся, и на Смерть заносит меч, —
Отлетел удар дорогою обратною,
Меч упал, и силы нет в размахе плеч.
«Дай мне сроку на три года. Смерть прекрасная»,
Со слезами тут взмолился Воин к ней.
«На три месяца, три дня» — мольба напрасная —
«Три минутки». — Счет составлен, роспись дней.
Больше нет ни лет, ни месяцев, ни времени,
Ни минутки, чтоб другой наряд надеть.
Будет. Пал Оника Воин с гулом бремени.
Пал с коня. Ему мы будем память петь.
(заговор)Все мне грезятся мысли о воле.
Выхожу я из дома сам-друг,
Выхожу я во чистое поле,
Прихожу на зеленый луг.
На лугу есть могучие зелья
В них есть сила, а в силе веселье.
Все цветы, как и быть надлежит, по местам
И, мечту затаив в себе смелую,
Три былинки срываю я там,
Красную, черную, белую.
Как былинку я красную буду метать
Так далеко, что здесь никому не видать,
За шумящее синее Море,
К краю мира, на самый конец,
Да на остров Буян, что в кипящем просторе,
Да под меч-кладенец.
Зашумит и запенится Море.
А былинку я черную бросить хочу
В чащу леса узорного,
Я ее покачу, покачу
Под ворона черного.
Он гнездо себе свил на семи на дубах,
А в гнезде том уздечка покоится бранная,
На лубовых ветвях,
Заклятая, для сердца желанная,
С богатырского взята коня.
Упадет та уздечка, блестя и звеня.
Вот былинка еще остается мне, белая,
Я за пояс узорчатый эту былинку заткну,
Пусть колдует она, онемелая,
Там завит, там зашит, зачарован колчан,
В заостренной стреле заложил я весну.
Трем былинкам удел победительный дан,
И мечта — как пожар, если смелая.
Мне от красной былинки есть меч-кладенец,
Мне от черной былинки есть взнузданный конь,
Мне от белой былинки — мечтаний конец —
Есть колчан, есть стрела, есть крылатый огонь.
О, теперь я доволен, я счастлив, я рад,
Что на свете есть враг — супостат!
О, на этом веселом зеленом лугу
Я навстречу бросаюсь к врагу!
То не ветры в Небе слеталися,
То не тучи в Небе сходилися,
Наши витязи в бой собиралися,
Наши витязи с недругом билися.
Как со всею-то волей охотною
Развернули размашистость рьяную,
Потоптали дружину несчетную,
Порубили всю силу поганую,
Стали витязи тут похвалятися,
Неразумно в победе смеятися,
Что, мол, плечи могутны все биться хотят,
Кони добрые не уходилися,
И мечи-то их не притупилися,
Нам нездешнюю силу давай, говорят,
И с нездешнею силой мы справимся,
Да и так ли мы с ней позабавимся
Только слово такое промолвил один,
Как явилися двое воителей,
Только двое, не полчище вражьих дружин,
Но воителей, не говорителей
И воскликнули «Вступим-те, витязи, в бой,
Пусть вас семеро, нас только двое»
Не узнали воителей витязи, в этой минуте слепой,
Разгорелося сердце в груди ретивое,
Жажда биться в крови горяча
Налетел тут один на воителей, светят глаза огневые,
Разрубил пополам их, с плеча,
Стало четверо их, все четыре — живые.
Налетел тут другой, и испробовал силу меча,
Разрубил пополам, стало восьмеро их, все — живые.
Налетает тут третий, и очи горят огневые,
Разрубил пополам молодецким ударом с плеча,
Стало вдвое их больше, идут, все идут, все — живые.
Тут все витязи бросились эту дружину рубить,
Размахнутся — где недруги, вдвое им быть,
Надвигаются, грозно-немые
И безвестная сила растет и растет,
Все на витязей с боем идет.
И не столько уж витязи борются тут,
Как их добрые кони копытами бьют.
А безвестная рать все растет и растет,
Все на бьющихся витязей с боем идет.
Разрастаются силы, и грозны, и жутки
Бились витязи ровно три дня, три часа, три минутки,
Намахалися плечи могутные их,
Притупились мечи их булатные,
Уходилися кони в разбегах своих,
Утомили удары возвратные.
А безвестная рать все растет и растет,
Все на бьющихся витязей с боем идет.
Испугались бойцы тут могучие,
Побежали к горам,
Побежали к пещерам, к ущельям, где чащи дремучие,
Подбежит один витязь к горе — и останется там, каменеет,
Подбегает другой и, как камень, причтется к камням,
Третий, все, — подбежит изумленный — немеет.
С этих пор на Руси уже более витязей нет,
С этих пор в сумрак гор углубиться не всякий посмеет,
Странен глыб их узор, и таинственный свет
Над провалами часто белеет.
Поехал Светогор путем-дорогой длинной,
Весь мир кругом сверкал загадкою картинной,
И сила гордая была в его коне.
Подумал богатырь «Что в мире равно мне?»
Тут на пути его встречается прохожий.
Идет поодаль он И смотрит Светогор: —
Прохожий-то простой, и с виду непригожий,
Да на ногу он скор, и конь пред ним не спор.
Поедет богатырь скорей — не догоняет,
Потише едет он — все так же тот идет
Дивится Светогор, и как понять, не знает,
Но видит — не догнать, хоть ехать целый год
И богатырь зовет «Эй дивный человече,
Попридержи себя на добром я коне,
Но не догнать тебя». Не возбраняя встрече,
Прохожий подождал — где был он, в стороне.
С плеч снял свою суму, кладет на камень синий,
На придорожную зеленую плиту.
И молвил богагырь, с обычною гордыней,
С усмешкой поглядев на эту нищету: —
«Что у тебя в суме? Не камни ль самоцветный?»
«А подыми с земли, тогда увидишь сам».
Сума на взгляд мала, вид сверху неприветный,
Коснулся богатырь — и воли нет рукам
Не может шевельнуть. Обеими руками,
Всей силой ухватил, и в землю он угряз
Вдоль по лицу ею не пот, а кровь струями,
Пред тем неведомым прохожим, полилась
«Что у тебя в суме? Сильна моя отвага,
Не занимать мне стать, суму же не поднять».
И просто тот сказал: «В суме — земная тяга».
«Каким же именем, скажи, тебя назвать?»
«Микула Селянин». — «Поведай мне, Микула.
Судьбину Божию как я смогу открыть?»
«Дорога прямиком, а где она свернула
Налево, там коня во всю пускай ты прыть.
От росстани свернешь там Северные Горы,
Под Древним Деревом там кузница стоит.
Там спросишь кузнеца Он знает приговоры».
«Прощай». — «Прощай». И врозь. И новый путь лежит.
Поехал Светоюр прямым путем, и влево
На росстани свернул, во весь опор тут конь
Пустился к Северным Горам, вот Чудо-Древо,
Вот кузница, кузнец, поет цветной огонь.
Два тонких волоса кует кузнец пред горном.
«Ты что куешь, кузнец?» — «Судьбину я кую.
Кому быть в жизни с кем. Каким быть в мире зернам».
«На ком жениться мне? Скажи судьбу мою».
«Твоя невеста есть, она в Поморском царстве,
В престольном городе, во гноище лежит».
Услышав о своем предсказанном мытарстве,
Смутился Светогор. И новый путь бежит.
«Поеду я туда Убью свою невесту».
Подумал Сделал так Уж далеко гора.
Увидел он избу, когда приехал к месту
Там девка в гноище, все тело — как кора
Он яхонт положил на стол. Взял меч свой вострый.
В грудь белую ее мечом тем вострым бьет.
И быстро едет прочь. Весь мир — как праздник пестрый.
Прочь, струпья страшные. К иному путь ведет.
Проснулась спавшая Разбита злая чара.
Ниспала в гноище еловая кора.
И смотрит девушка Пред ней, светлей пожара,
Алеет яхонта цветистая игра.
Принес тот камень ей богатства неисчетны,
И множество у ней червленых кораблей.
Кузнец меж тем кует Пути бесповоротны.
Чарует красота. И слух идет о ней.
Пришел и Светогор красавицу увидеть.
И полюбил ее. Стал сватать за себя.
Женились Кто б сказал, что можно ненавидеть —
И через ненависть блаженным стать, любя.
Как спать они легли, он видит рубчик белый.
Он спрашивал, узнал, откуда тот рубец.
О, Светогор, когда б не тот порыв твой смелый,
Кто знает, был ли бы так счастлив твой конец! Год написания: без даты
В некотором царстве, за тридевять земель,
В тридесятом государстве — Ой звучи, моя свирель! —
В очень-очень старом царстве жил могучий сильный Царь,
Было это в оно время, было это вовсе встарь.
У Царя, в том старом царстве, был Стрелец-молодец.
У Стрельца у молодого был проворный конь,
Как пойдет, так мир пройдет он из конца в конец,
Погонись за ним, уйдет он от любых погонь.
Раз Стрелец поехал в лес, чтобы потешить ретивое,
Едет, видит он перо из Жар-Птицы золотое,
На дороге ярко рдеет, золотой горит огонь,
Хочет взять перо — вещает богатырский конь:
«Не бери перо златое, а возьмешь — узнаешь горе».
Призадумался Стрелец, Размышляет молодец,
Ваять — не взять, уж больно ярко, будет яхонтом в уборе,
Будет камнем самоцветным. Не послушался коня.
Взял перо. Царю приносит светоносный знак Огня.
«Ну, спасибо, — царь промолвил, — ты достал перо Жар-Птицы,
Так достань мне и невесту по указу Птицы той,
От Жар-Птицы ты разведай имя царственной девицы,
Чтоб была вступить достойна в царский терем золотой!
Не достанешь — вот мой меч, Голова скатится с плеч».
Закручинился Стрелец, пошел к коню, темно во взоре.
«Что, хозяин?» — «Так и так», мол. — «Видишь, правду я сказал:
Не бери перо златое, а возьмешь — узнаешь горе.
Ну, да что ж, поедем к краю, где всегда свод Неба ал.
Там увидим мы Жар-Птицу, путь туда тебе скажу.
Так и быть уж, эту службу молодому сослужу».
Вот они приехали к садам неземным,
Небо там сливается с Морем голубым,
Небо там алеет невянущим огнем,
Полночь ослепительна, в полночь там как днем.
В должную минутку, где вечный цвет цветет,
Конь заржал у Древа, копытом звонким бьет,
С яблоками Древо алостью горит,
Море зашумело. Кто-то к ним летит.
Кто-то опустился, жар еще сильней,
Вся игра зарделась всех живых камней.
У Стрельца закрылись очи от Огня,
И раздался голос, музыкой звеня.
Где пропела песня? В сердце иль в саду?
Ой свирель, не знаю! Дальше речь веду.
Та песня пропела: «Есть путь для мечты.
Скитанья мечты хороши.
Кто хочет невесты для светлой души,
Тот в мире ищи Красоты».
Жар-Птица пропела: «Есть путь для мечты.
Где Солнце восходит, горит полоса,
Там Елена-Краса золотая коса.
Та Царевна живет там, где Солнце встает,
Там где вечной Весне сине Море поет».
Тут окончился звук, прошумела гроза,
И Стрелец мог раскрыть с облегченьем глаза: —
Никого перед ним, ни над ним,
Лишь бескрайность Воды, бирюза, бирюза,
И рубиновый пламень над сном голубым.
В путь, Стрелец. Кто Жар-Птицу услышал хоть раз,
Тот уж темным не будет в пути ни на час,
И найдет, как находятся клады в лесу,
Ту царевну Елену-Красу.
Вот поехал Стрелец, гладит гриву коня,
Приезжает он к вечно-зеленым лугам,
Он глядит на рождение вечного дня,
И раскинул шатер-златомаковку там.
Он расставил там яства и вина, и ждет.
Вот по синему Морю Царевна плывет,
На серебряной лодке, в пути голубом,
Золотым она правит веслом.
Увидала она златоверхий шатер,
Златомаковкой нежный пленяется взор,
Подплыла, и как Солнце стоит пред Стрельцом,
Обольщается тот несказанным лицом.
Стали есть, стали пить, стали пить, и она
От заморского вдруг опьянела вина,
Усмехнулась, заснула — и тотчас Стрелец
На коня, едет с ней молодец.
Вот приехал к Царю. Конь летел как стрела,
А Елена-Краса все спала да спала.
И во весь-то их путь, золотою косой
Озарялась Земля, как грозой.
Пробудилась Краса, далеко от лугов,
Где всегда изумруд расцветать был готов,
Изменилась в лице, ну рыдать, тосковать,
Уговаривал Царь, невозможно унять.
Царь задумал венчаться с Еленой-Красой,
С той Еленой-Красой золотою косой.
Но не хочет она, говорит среди слез,
Чтобы тот, кто ее так далеко завез,
К синю Морю поехал, где Камень большой,
Подвенечный наряд там ее золотой.
Подвенечный убор пусть достанет сперва,
После, может быть, будут другие слова.
Царь сейчас за Стрельцом, говорит: «Поезжай,
Подвенечный наряд Красоты мне давай,
Отыщи этот край — а иначе, вот меч,
Коротка моя речь, голова твоя с плеч»
Уж нс вовсе ль Стрельцу огорчаться пора?
Вспомнил он: «Не бери золотого пера».
Снова выручил конь: перед бездной морской
Наступил на великого рака ногой,
Тот сказал: «Не губи». Конь сказал: «Пощажу.
Ты зато послужи». — «Честью я послужу»
Диво-Рак закричал на простор весь морской,
И такие же дива сползлися гурьбой,
В глубине голубой из-под Камня они
Чудо-платье исторгли, блеснули огни.
И Стрелец-молодец подвенечный убор
Пред Красой положил, но великий упор
Тут явила она, и велит наконец,
Чтоб в горячей воде искупался Стрелец.
Закипает котел Вот беда так беда.
Брызги бьют. Говорит, закипая, вода
Коль добра ты искал, вот настало добро.
Ты бери не бери золотое перо.
Испугался Стрелец, прибегает к коню,
Добрый конь-чародей заклинает огню
Не губить молодца, молодого Стрельца,
Лишь его обновить красотою лица.
Вот в горячей воде искупался Стрелец,
Вышел он невредим, вдвое стал молодец,
Что ни в сказке сказать, ни пером написать.
Тут и Царь, чтобы старость свою развязать,
Прямо в жаркий котел. Ты желай своего,
Не чужого Погиб Вся тут речь про него.
А Елена-Краса золотая коса —
Уж такая нашла на нее полоса —
Захотела Стрельца, обвенчалась с Стрельцом,
Мы о ней и о нем на свирели поем.
Засветились цветы в серебристой росе,
Там в глуши, возле заводей, в древних лесах.
Замечтался Поток о безвестной красе,
На пиру он застыл в непонятных мечтах.
Ласков Князь говорит «Службу мне сослужи».
Вопрошает Поток «Что исполнить? Скажи».
«К Морю синему ты поезжай поскорей,
И на тихие заводи, к далям озер,
Настреляй мне побольше гусей, лебедей».
Путь бежит. Лес поет Гул вершинный — как хор.
Белый конь проскакал, было вольно кругом,
В чистом поле пронесся лишь дым столбом.
И у синею Моря, далеко, Поток.
И у заводей он Мир богат Мир широк.
Слышит витязь волну, шелест, вздох камышей.
Настрелял он довольно гусей, лебедей.
Вдруг на заводи он увидал
Лебедь Белую, словно видение сна,
Чрез перо вся была золотая она,
На головушке жемчуг блистал.
Вот Поток натянул свой упругий лук,
И завыли рога, и запел этот звук,
И уж вот полетит без ошибки стрела, —
Лебедь Белая нежною речью рекла:
«Ты помедли, Поток Ты меня не стреляй
Я тебе пригожусь. Примечай».
Выходила она на крутой бережок,
Видит светлую красную Деву Поток
И в великой тиши, слыша сердце свое,
Во сырую он землю втыкает копье,
И за остро копье привязавши коня,
Он целует девицу, исполнен огня
«Ах, Алена душа, Лиховидьевна свет,
Этих уст что милей? Ничего краше нет»
Тут Алена была для Потока жена,
И уж больно его улещала она —
«Хоть на мне ты и женишься нынче. Поток,
Пусть такой мы на нас налагаем зарок,
Чтобы кто из нас прежде другого умрет,
Тот второй — в гроб — живой вместе с мертвым пойдет».
Обещался Поток, и сказал. «Ввечеру
Будь во Киеве, в церковь тебя я беру
Обвенчаюсь с тобой». Поскакал на коне.
И не видел, как быстро над ним, в вышине,
Крылья белые, даль рассекая, горят,
Лебедь Белая быстро летит в Киев град.
Витязь в городе Улицей светлой идет.
У окошка Алена любимого ждет.
Лиховидьевна — тут. И дивится Поток.
Как его упредила, ему невдомек.
Поженились. Любились. Год минул, без зла
Захворала Алена и вдруг умерла.
Это хитрости Лебедь искала над ним,
Это мудрости хочет над мужем своим.
Смерть пришла — так, как падает вечером тень.
И копали могилу, по сорок сажень
Глубиной, шириной И собрались попы,
И Поток, пред лицом многолюдной толпы,
В ту гробницу сошел, на коне и в броне,
Как на бой он пошел, и исчез в глубине.
Закопали могилу глубокую ту,
И дубовый, сплотившись, восстал потолок,
Рудожелтый песок затянул красоту,
Под крестом, на коне, в темной бездне Поток.
И лишь было там место веревке одной,
Привязали за колокол главный ее.
От полудня до полночи в яме ночной
Ждал и думал Поток, слушал сердце свое
Чтобы страху души ярым воском помочь,
Зажигал он свечу, как приблизилась ночь,
Собрались к нему гады змеиной толпой,
Змей великий пришел, огнедышащий Змей,
И палил его, жег, огневой, голубой,
И касался ужалами острых огней.
Но Поток, не сробев, вынул верный свой меч,
Змею, взмахом одним, смог главу он отсечь.
И Алену он кровью змеиной омыл,
И восстала она в возрожденности сил.
За веревку тут дернул всей силой Поток.
Голос меди был глух и протяжно-глубок.
И Поток закричал. И сбежался народ.
Раскопали засыпанных. Жизнь восстает.
Выступает Поток из ночной глубины,
И сияет краса той крылатой жены.
И во тьме побывав, жили долго потом,
Эти двое, что так расставались со днем
И молва говорит, что, как умер Поток,
Закопали Алену красивую с ним.
Но в тот день свод Небес был особо высок,
И воздушные тучки летели как дым,
И с Земли уносясь, в голубых Небесах,
Лебединые крылья белели в лучах.
Как во стольном том во городе во Киеве был пир,
Как у ласкового Князя пир идет на целый мир.
Пированье, столование, почестный стол,
Словно день затем пришел, чтоб этот пир так шел.
И уж будет день в половине дня,
И уж будет столь во полу-столе,
А все гусли поют, про веселье звеня,
И не знает душа, и не помнит о зле.
Как приходит тут к Князю сто молодцов,
А за ними другие и третий сто.
С кушаками они вкруг разбитых голов,
На охоте их всех изобидели. Кто?
А какие-то молодцы, сабли булатные,
И кафтаны на них все камчатные,
Жеребцы-то под ними Латинские,
Кони бешены те исполинские.
Половили они соболей и куниц,
Постреляли всех туров, оленей, лисиц,
Обездолили лес, и наделали бед,
И добычи для Князя с Княгинею нет.
И не кончили эти, другие идут,
В кушаках, как и те, кушаки-то не тут,
Где им надобно быть: рыболовы пришли,
Вместо рыбы они челобитье несли.
Всю де выловили белорыбицу там,
Карасей нет, ни щук, и обида есть нам.
И не кончили эти, как третьи идут,
В кушаках, как и те, и челом они бьют:
То сокольники, нет соколов в их руках,
Что не надо, так есть, много есть в кушаках,
Изобидели их сто чужих молодцов.
«Чья дружина?» — «Чурилы» — «А кто он таков?»
Тут Бермята Васильевич старый встает:
«Мне Чурило известен, не здесь он живет.
Он под Киевцем Малым живет на горах,
Двор богатый его, на семи он верстах.
Он привольно живет, сам себе господин,
Вкруг двора у него там железный есть тын,
И на каждой тынинке по маковке есть,
По жемчужинке есть, тех жемчужин не счесть.
Середи-то двора там светлицы стоят,
Белодубовы все, гордо гридни глядят,
Эти гридни покрыты седым бобром,
Потолок — соболями, а пол — серебром,
А пробои-крюки все злаченый булат,
Пред светлицами трои ворота стоят,
Как одни-то разные, вальящаты там,
А другие хрустальны, на радость глазам,
А пред тем как пройти чрез стеклянные,
Еще третьи стоят, оловянные».
Вот собрался Князь с Княгинею, к Чуриле едет он,
Старый Плен идет навстречу, им почет и им поклон.
Посадил во светлых гриднях их за убраны столы,
Будут пить питья медвяны до вечерней поздней мглы.
Только Князь в оконце глянул, закручинился: «Беда!
Я из Киева в отлучке, а сюда идет орда.
Из орды идет не Царь ли, или грозный то посол?»
Плен смеется. «То Чурило, сын мой, Пленкович пришел».
Вот глядят они, а день уж вечеряется,
Красно Солнышко к покою закатается,
Собирается толпа, их за пять сот,
Молодцов-то и до тысячи идет.
Сам Чурило на могучем на коне
Впереди, его дружина — в стороне,
Перед ним несут подсолнечник-цветок,
Чтобы жар ему лица пожечь не мог
Перво-наперво бежит тут скороход,
А за ним и все, кто едет, кто идет.
Князь зовет Чурилу в Киев, тот не прочь:
Светел день там, да светла в любви и ночь.
Вот во Киеве у Князя снова пир,
Как у ласкового пир на целый мир
Ликование, свирельный слышен глас,
И Чурило препожалует сейчас.
Задержался он, неладно, да идет,
В первый раз вина пусть будет невзачет
Стар Бермята, да жена его душа
Катеринушка уж больно хороша.
Позамешкался маленько, да идет,
Он ногой муравки-травки не помнет,
Пятки гладки, сапожки — зелен сафьян,
Руки белы, светлы очи, стройный стан.
Вся одежда — драгоценная на нем,
Красным золотом прошита с серебром.
В каждой пуговке по молодцу глядит,
В каждой петельке по девице сидит,
Застегнется, и милуются они,
Расстегнется, и целуются они.
Загляделись на Чурилу, все глядят,
Там где девушки — заборы там трещат,
Где молодушки — там звон, оконца бьют,
Там где старые — платки на шее рвут.
Как вошел на пир, тут Князева жена
Лебедь рушила, обрезалась она,
Со стыда ли руку свесила под стол,
Как Чурилушка тот Пленкович прошел.
А Чурилушка тот Пленкович прошел.
А Чурило только смело поглядел,
А свирельный глас куда как сладко пел.
Пировали так, окончили, и прочь,
А пороша выпадала в эту ночь.
Все к заутрени идут, чуть белый свет,
Заприметили на снеге свежий след.
И дивуются: смотри да примечай,
Это зайка либо белый горностай.
Усмехаются иные, говорят:
«Горностай ли был? Тут зайка ль был? Навряд.
А Чурило тут наверно проходил,
Красоту он Катерину навестил».
Говорили мне, что будто молодец
На Бермяту натолкнулся наконец,
Что Бермятой был он будто бы убит, —
Кто поведал так, неправду говорит.
Уж Бермяте ль одному искать в крови
Чести, мести, как захочешь, так зови.
Не убьешь того, чего убить нельзя,
Горностаева уклончива стезя.
Тот, кто любит, — как ни любит, любит он,
И кровавою рукой не схватишь сон.
Сон пришел, и сон ушел, лови его.
Чур меня! Хотенье сердца не мертво.
Знаю я, Чурило Пленкович красив,
С ним целуются, целуются, он жив.
И сейчас он улыбаяся идет,
Пред лицом своим подсолнечник несет.
Расцвечается подсолнечник-цветок,
Чтобы жар лицо красивое не сжег.