Море — вечное стремленье, горы — царственный покой.
Если ты стремишься к счастью, вверь ладью волне морской:
Час придет, волненьем вечным утомится жадный взор, —
Спи тогда с разбитым сердцем в тихом царстве мертвых гор.Год написания: без даты
В небе духи жгли костер,
Грозовые исполины.
Раскаленные рубины
Осветили грани гор.
Был раскидистым закат,
Захватил в горах изломы
Миг, и вот хохочут громы,
Набегающе гремят.
Весь надоблачный простор
Был — над царством гор взметенный,
Исполинами зажженный,
Торжествующий костер.
Исполинские горы,
Заповедные скалы,
Вы — земные узоры,
Вы — вселенной кристаллы.Вы всегда благородны,
Неизменно прекрасны,
От стремлений свободны,
К человеку бесстрастны.Вы простерли изломы,
Обрамленные мохом,
Вы с борьбой незнакомы,
Незнакомы со вздохом.Вы спокойно безмолвны,
Вас не тронут рыданья,
Вы — застывшие волны
От времен Мирозданья.
От последней улыбки луча
На горах засветилася нега,
И родились, блестя и журча,
Два ключа из нагорного снега.
И, сбегая с вершины горы,
Обнимаясь в восторге едином,
Устремились в иные миры,
К отдаленным лугам и долинам.
И в один сочеталися ключ,
Он бежал, прорезая узоры
Но от мрака разгневанных туч
Затуманились хмурые горы.
И последняя ласка луча
Потонула в туманной печали
И холодные капли ключа
На остывшую землю упалиГод написания: без даты
Южный полюс Луны задремал, он уснул между гор величавых,
Поражающих правильной формой своей.
Это мысль, заключенная в стройных октавах,
Эти горы живут без воды, в полосе неподвижных лучей, —
Ослепительно ярких, как ум, и ложащихся отблеском странным
На долины, что спят у подножия гор,
Между кратеров мертвых, всегда светлотканных,
Вечно тихих, нетронутых тьмой, и ничей не ласкающих взор.
Эти страшные горы горят неподвижностью вечного света,
Над холодным пространством безжизненных снов,
Это ужас мечты, это дума веков,
Запредельная жизнь Красоты, беспощадная ясность Поэта.
Меня не манит тихая отрада,
Покой, тепло родного очага,
Не снятся мне цветы родного сада,
Родимые безмолвные луга.
Краса иная сердцу дорога,
Я слышу рев и рокот водопада,
Мне грезятся морские берега,
И гор неумолимая громада.
Среди других обманчивых утех
Есть у меня заветная утеха:
Забыть, что значит плач, что значит смех, —
Будить в горах грохочущее эхо.
И в бурю созерцать, под гром и вой,
Величие пустыни мировой.
Колеблются стебли зеленой долины,
Их красит цветов разноцветный убор.
А справа и слева дымятся вершины,
Дымятся вершины торжественных гор.
Я бросил свой дом, он исчез за горами,
Оставил навеки родную семью.
Под Небом глубоким с его облаками,
Меж гор многоснежных, в раздумьи стою.
Я жду, чтобы брызнули краски рассвета,
Чтоб легкий от гор удалился дымок.
Но в сердце напрасно ищу я ответа,
Где Запад и Север, где Юг и Восток.
Я жду. Все воздушней оттенки Лазури.
Над сонной долиной — немой полусвет.
Бледнеют обрывки умолкнувшей бури.
И вот загорается где-то рассвет.
Блеснули цветы пробужденной долины.
В небесном пространстве заискрился день.
Но с левой горы, с недоступной вершины,
Легла на меня исполинская тень.
Я стал удаляться от тени угрюмой,
Но тень, вырастая, скользила за мной.
Долина блистала смеющейся думой,
А я был преследуем тьмою ночной.
И вспыхнул закат перламутрово-алый,
За горы склонялся задумчивый день,
До новой горы доходил я, усталый,
И с правой горы опрокинулась тень.
И тени слились. И заря догорела.
И горы окутались в сумрак ночной.
С вершины к вершине, протяжно, несмело,
Пророчества духов неслись надо мной.Год написания: без даты
«Что ты слышишь в горах?» ты спросила меня.
«Что ты слышишь в горах?» я спросил. «Расскажи мне сначала.»
«Пробужденье веселого летнего дня»,
Ты с улыбкою мне отвечала.
«Мелодичное пенье альпийских рожков,
И блеянье овец, и мычанье быков,
И журчанье ключей искрометных,
Над вершиной бесшумный полет облаков,
Пенье птиц, крики птиц перелетных…
Ну, а ты?»
И, задумавшись, я отвечал: —
«Нет, мне слышен не шепот, а ропот,
Ропот черной грозы, и раскатный обвал,
Точно демонов яростный топот,
Заблудившихся путников горестный крик,
Монотонно-гремящее эхо,
Человеческих воплей ответный двойник,
Звук чьего-то злорадного смеха.
И еще, что слышнее всех бурь и громов,
Что страшнее, чем звон долголетних оков
И тяжелые муки изгнанья: —
Это — сон вековых непробудных снегов,
Это — Смерти молчанье…»Год написания: без даты
Ветер, вечный мой брат,
Ветер гор и морей,
Что такое есть в песне протяжной твоей,
Что волнует меня, как ненайденный клад,
И со мной говорит в полумраке ночей,
И меня увлекает куда-то назад,
К освежительным снам,
И как дух я иду по прозрачным волнам,
Надо мной в высоте сочетанья планет,
И созвучной мечте окончания нет,
Всюду сон, всюду свет,
Всюду звон мировой,
Глубина хороша красотой неживой,
Там как будто бы льды из хрустальной воды,
И чтоб тихо гореть, им не нужно звезды, —
И горят предо мной
Высота с глубиной,
В глубине высоты
Свет иной красоты,
И горит между двух
Мой блуждающий дух,
Много дышит лучей,
Много видит мой взгляд,
И незримый летит над дорогой моей,
То шепнет впереди, то умчится назад,
Ветер, вечный мой брат,
Ветер гор и морей.
Безмолвствуют высоты,
Застыли берега.
В безмерности дремоты
Нагорные снега.
Здесь были океаны,
Но где теперь волна?
Остались лишь туманы,
Величье, глубина.
Красивы и усталы,
В недвижности своей,
Не грезят больше скалы
О бешенстве морей.
Безжизненно, но стройно,
Лежат оплоты гор.
Печально и спокойно
Раскинулся простор.
Ни вздоха, ни движенья,
Ни ропота, ни слов.
Безгласное внушенье
Чарующих снегов.
Лишь мгла долин курится,
Как жертвы бледный дым.
Но этой мгле не слиться
С тем царством снеговым.
Здесь кончили стремленья
Стремительность свою.
И я как привиденье
Над пропастью стою.
Я стыну, цепенею,
Но все светлей мой взор.
Всем сердцем я лелею
Неизреченность гор.
На море Океане есть остров Красота,
Сидят в резной избушке три дочери Христа.
Перед цветным оконцем шьют молча три сестры.
Гора там есть, и остры уступы у горы.
И если кто восхочет к заманчивой черте,
Он больно режет ноги в той вольной высоте.
Не смотрят — видят сестры, и старшая сестра
Берет иглу булатну, и говорит: «Пора».
Берет иглу булатну, нить шелкову притом,
И вышивает гору на Море голубом.
Потом сестре середней передает тот плат,
Встает на нем дорога: пойдешь — нельзя назад.
И плат берет узорный тут младшая сестра,
И алым расцветает узором вся гора.
В те самые минутки как расцветает плат,
У путника на высях светло глаза горят.
От ран ему не больно, не льется больше кровь,
А брызнет, так немедля в цветках зажжется вновь.
И год идет за годом, и ропщет Океан,
Но остров тот не гибнет, с богатством горних стран.
И с самого рассвета до поздней до поры,
Перед цветным оконцем шьют молча три сестры.
Фирвальдштетское озеро — Роза Ветров,
Под ветрами колышатся семь лепестков.
Эта роза сложилась меж царственных гор
В изумрудно-лазурный узор.
Широки лепестки из блистающих вод,
Голубая мечта, в них качаясь, живет.
Под ветрами встает цветовая игра,
Принимая налет серебра.
Для кого расцвела ты, красавица вод?
Этой розы никто никогда не сорвет.
В водяной лепесток — лишь глядится живой,
Этой розе дивясь мировой.
Горы встали кругом, в снеге рады цветам,
Юной Девой одна называется там.
С этой Девой далекой ты слита Судьбой,
Роза-влага, цветок голубой.
Вы равно замечтались о горной весне,
Ваша мысль — в голубом, ваша жизнь — в белизне.
Дева белых снегов, голубых ледников,
Как идет к тебе Роза Ветров!
Вершины белых гор
Под красным Солнцем светят.
Спроси вершины гор,
Они тебе ответят.
Расскажут в тихий час
Багряного заката,
Что нет любви для нас,
Что к счастью нет возврата.
Чем дальше ты идешь,
Тем глубже тайный холод.
Все — истина, все — ложь,
Блажен лишь тот, кто молод.
Нам скупо светит день,
А ты так жаждешь света.
Мечтой свой дух одень,
В ином же жди привета.
Чем выше над землей,
Тем легче хлопья снега,
С прозрачной полумглой
Слилась немая нега.
В прозрачной полумгле
Ни мрака нет, ни света.
Ты плакал на земле,
Когда-то, с кем-то, где-то.
Пойми, один, теперь: —
Нет ярче откровенья,
Как в сумраке потерь
Забвение мгновенья.
Мгновенье красоты
Бездонно по значенью,
В нем высшее, чем ты.
Служи предназначенью!
Взойди на высоту,
Побудь как луч заката,
Уйди за ту черту,
Откуда нет возврата!
За горами за дольними
Там Небо беззвездное,
За горами за дольними
Есть Море железное
Путь в Море бесследный,
Есть в Море столб медный,
На столбе том чугунный Пастух,
От всех он живых вдали,
До Неба тот столб от Земли,
На Восток и на Запад чугунный Пастух
Говорит, размышляя вслух.
У того Пастуха убедителен вид,
Он, заповедуя, детям своим говорит: —
Железу, булату, синему, красному,
Меди и стали,
Свинцу,
Серебру, золоту, ценному камню прекрасному,
Стрелам и пищали,
Борцам заурядным, кулачным, и чудо-борцу,
Великий дает им завет
Вы все, увидавшие свет,
Железо, каменья, свинец,
Другие металлы, узнайте теперь свой конец,
В мать свою Землю сокройтесь, в глубины Молчанья великого,
В безгласную Ночь,
От лица светлоликого
Прочь!
Пищалям, кинжалу, ножу, топору —
Кровавую кончить игру,
Пусть на луке застынет навек тетива.
Крепче кольчуги и тверже булата
Воля, что сжата
В эти слова,
Я их замыкаю замками, и ключ
Бросаю под Камень горюч,
На дно,
В железное Море. Да будет отныне решенье мое свершено!
Я в горы ушел до рассвета: —
Все выше, туда, к ледникам,
Где ласка горячего лета
Лишь снится предвечным снегам, —
Туда, где холодные волны
Еще нерожденных ключей
Бледнеют, кристально-безмолвны,
И грезят о чарах лучей, —
Где белые призраки дремлют,
Где Время сдержало полет,
И ветру звенящему внемлют
Лишь звезды, да тучи, да лед.
Я знал, что века пролетели,
Для сердца Земля умерла.
Давно возвестили метели
О гибели Блага и Зла.
Еще малодушные люди
Цепей не хотели стряхнуть.
Но с думой о сказочном чуде
Я к Небу направил свой путь.
И топот шагов неустанных
Окрестное эхо будил,
И в откликах звучных и странных
Я грезам ответ находил.
И слышал я сагу седую,
Пропетую Гением гор,
Я видел Звезду Золотую,
С безмолвием вел разговор.
Достиг высочайшей вершины,
И вдруг мне послышался гул: —
Домчавшийся ветер долины
Печальную песню шепнул.
Он пел мне: «Безумный! безумный!
Я — ветер долин и полей,
Там праздник, веселый и шумный,
Там воздух нежней и теплей».
Он пел мне: «Ты ищешь Лазури?
Как тучка растаешь во мгле!
И вечно небесные бури
Стремятся к зеленой Земле».
«Прощай!» говорил он. «Хочу я
К долинам уйти с высоты, —
Там ждут моего поцелуя,
Там дышат живые цветы».
«У каждого дом есть уютный,
Открытый дневному лучу.
Прощай, пилигрим бесприютный,
Спешу… Убегаю… Лечу!»
Все смолкло. Снега холодели
В мерцаньи вечерних лучей.
И крупные звезды блестели
Печалью нездешних очей.
Далекое Небо вздымалось,
Ревнивую тайну храня.
И что-то в душе оборвалось,
И льды усыпили меня.
Мне чудилось: Колокол дальний
С лазурного Неба гудел,
Все тише, нежней и печальней, —
Он что-то напомнить хотел.
И, видя хребты ледяные,
Я понял в тот призрачный миг,
Что, бросив обманы земные,
Я правды Небес не достиг.
То не ветры в Небе слеталися,
То не тучи в Небе сходилися,
Наши витязи в бой собиралися,
Наши витязи с недругом билися.
Как со всею-то волей охотною
Развернули размашистость рьяную,
Потоптали дружину несчетную,
Порубили всю силу поганую,
Стали витязи тут похвалятися,
Неразумно в победе смеятися,
Что, мол, плечи могутны все биться хотят,
Кони добрые не уходилися,
И мечи-то их не притупилися,
Нам нездешнюю силу давай, говорят,
И с нездешнею силой мы справимся,
Да и так ли мы с ней позабавимся
Только слово такое промолвил один,
Как явилися двое воителей,
Только двое, не полчище вражьих дружин,
Но воителей, не говорителей
И воскликнули «Вступим-те, витязи, в бой,
Пусть вас семеро, нас только двое»
Не узнали воителей витязи, в этой минуте слепой,
Разгорелося сердце в груди ретивое,
Жажда биться в крови горяча
Налетел тут один на воителей, светят глаза огневые,
Разрубил пополам их, с плеча,
Стало четверо их, все четыре — живые.
Налетел тут другой, и испробовал силу меча,
Разрубил пополам, стало восьмеро их, все — живые.
Налетает тут третий, и очи горят огневые,
Разрубил пополам молодецким ударом с плеча,
Стало вдвое их больше, идут, все идут, все — живые.
Тут все витязи бросились эту дружину рубить,
Размахнутся — где недруги, вдвое им быть,
Надвигаются, грозно-немые
И безвестная сила растет и растет,
Все на витязей с боем идет.
И не столько уж витязи борются тут,
Как их добрые кони копытами бьют.
А безвестная рать все растет и растет,
Все на бьющихся витязей с боем идет.
Разрастаются силы, и грозны, и жутки
Бились витязи ровно три дня, три часа, три минутки,
Намахалися плечи могутные их,
Притупились мечи их булатные,
Уходилися кони в разбегах своих,
Утомили удары возвратные.
А безвестная рать все растет и растет,
Все на бьющихся витязей с боем идет.
Испугались бойцы тут могучие,
Побежали к горам,
Побежали к пещерам, к ущельям, где чащи дремучие,
Подбежит один витязь к горе — и останется там, каменеет,
Подбегает другой и, как камень, причтется к камням,
Третий, все, — подбежит изумленный — немеет.
С этих пор на Руси уже более витязей нет,
С этих пор в сумрак гор углубиться не всякий посмеет,
Странен глыб их узор, и таинственный свет
Над провалами часто белеет.
В старинном замке Джэн Вальмор,
Красавицы надменной,
Толпятся гости с давних пор,
В тоске беспеременной:
Во взор ее лишь бросишь взор,
И ты навеки пленный.
Красивы замки старых лет.
Зубцы их серых башен
Как будто льют чуть зримый свет,
И странен он и страшен,
Немым огнем былых побед
Их гордый лик украшен.
Мосты подъемные и рвы, —
Замкнутые владенья
Здесь ночью слышен крик совы,
Здесь бродят привиденья.
И странен вздох седой травы
В час лунного затменья.
В старинном замке Джэн Вальмор
Чуть ночь — звучат баллады
Поет струна, встает укор,
А где-то водопады,
И долог гул окрестных гор,
Ответствуют громады.
Сегодня день рожденья Джэн.
Часы тяжелым боем
Сзывают всех, кто взят ей в плен,
И вот проходят роем
Красавцы, Гроль и Ральф, и Свен,
По сумрачным покоям.
И нежных дев соседних гор
Здесь ярко блещут взгляды,
Эрглэн, Линор, и ясен взор
Пышноволосой Ады, —
Но всех прекрасней Джэн Вальмор,
В честь Джэн звучат баллады.
Певучий танец заструил
Медлительные чары.
Пусть будет с милой кто ей мил,
И вот кружатся пары
Но бог любви движеньем крыл
Сердцам готовит кары.
Да, взор один на путь измен
Всех манит неустанно.
Все в жизни дым, все в жизни тлен,
А в смерти все туманно.
Но ради Джэн, о, ради Джэн,
И смерть сама желанна.
Бьет полночь. — «Полночь!» — Звучный хор
Пропел балладу ночи. —
«Беспечных дней цветной узор
Был длинен, стал короче» —
И вот у гордой Джэн Вальмор
Блеснули странно очи.
В полночный сад зовет она
Безумных и влюбленных,
Там нежно царствует Луна
Меж елей полусонных,
Там дышит нежно тишина
Среди цветов склоненных.
Они идут, и сад молчит,
Прохлада над травою,
И только здесь и там кричит
Сова над головою,
Да в замке музыка звучит
Прощальною мольбою.
Идут Но вдруг один пропал,
Как бледное виденье,
Другой холодным камнем стал,
А третий — как растенье.
И обнял всех незримый вал
Волненьем измененья.
Под желтой дымною Луной,
В саду с травой седою,
Безумцы, пестрой пеленой,
И разной чередою,
Оделись формою иной
Пред девой молодою.
Исчезли Гроль и Ральф, и Свен
Среди растений сада.
К цветам навек попали в плен
Эрглэн, Линор и Ада.
В глазах зеленоглазой Джэн —
Змеиная отрада.
Она одна, окружена
Тенями ей убитых.
Дыханий много пьет она
Из этих трав излитых.
В ней — осень, ей нужна весна
Восторгов ядовитых.
И потому, сплетясь в узор,
В тоске беспеременной,
Томятся души с давних пор,
Толпой навеки пленной,
В старинном замке Джэн Вальмор,
Красавицы надменной.
Поехал Светогор путем-дорогой длинной,
Весь мир кругом сверкал загадкою картинной,
И сила гордая была в его коне.
Подумал богатырь «Что в мире равно мне?»
Тут на пути его встречается прохожий.
Идет поодаль он И смотрит Светогор: —
Прохожий-то простой, и с виду непригожий,
Да на ногу он скор, и конь пред ним не спор.
Поедет богатырь скорей — не догоняет,
Потише едет он — все так же тот идет
Дивится Светогор, и как понять, не знает,
Но видит — не догнать, хоть ехать целый год
И богатырь зовет «Эй дивный человече,
Попридержи себя на добром я коне,
Но не догнать тебя». Не возбраняя встрече,
Прохожий подождал — где был он, в стороне.
С плеч снял свою суму, кладет на камень синий,
На придорожную зеленую плиту.
И молвил богагырь, с обычною гордыней,
С усмешкой поглядев на эту нищету: —
«Что у тебя в суме? Не камни ль самоцветный?»
«А подыми с земли, тогда увидишь сам».
Сума на взгляд мала, вид сверху неприветный,
Коснулся богатырь — и воли нет рукам
Не может шевельнуть. Обеими руками,
Всей силой ухватил, и в землю он угряз
Вдоль по лицу ею не пот, а кровь струями,
Пред тем неведомым прохожим, полилась
«Что у тебя в суме? Сильна моя отвага,
Не занимать мне стать, суму же не поднять».
И просто тот сказал: «В суме — земная тяга».
«Каким же именем, скажи, тебя назвать?»
«Микула Селянин». — «Поведай мне, Микула.
Судьбину Божию как я смогу открыть?»
«Дорога прямиком, а где она свернула
Налево, там коня во всю пускай ты прыть.
От росстани свернешь там Северные Горы,
Под Древним Деревом там кузница стоит.
Там спросишь кузнеца Он знает приговоры».
«Прощай». — «Прощай». И врозь. И новый путь лежит.
Поехал Светоюр прямым путем, и влево
На росстани свернул, во весь опор тут конь
Пустился к Северным Горам, вот Чудо-Древо,
Вот кузница, кузнец, поет цветной огонь.
Два тонких волоса кует кузнец пред горном.
«Ты что куешь, кузнец?» — «Судьбину я кую.
Кому быть в жизни с кем. Каким быть в мире зернам».
«На ком жениться мне? Скажи судьбу мою».
«Твоя невеста есть, она в Поморском царстве,
В престольном городе, во гноище лежит».
Услышав о своем предсказанном мытарстве,
Смутился Светогор. И новый путь бежит.
«Поеду я туда Убью свою невесту».
Подумал Сделал так Уж далеко гора.
Увидел он избу, когда приехал к месту
Там девка в гноище, все тело — как кора
Он яхонт положил на стол. Взял меч свой вострый.
В грудь белую ее мечом тем вострым бьет.
И быстро едет прочь. Весь мир — как праздник пестрый.
Прочь, струпья страшные. К иному путь ведет.
Проснулась спавшая Разбита злая чара.
Ниспала в гноище еловая кора.
И смотрит девушка Пред ней, светлей пожара,
Алеет яхонта цветистая игра.
Принес тот камень ей богатства неисчетны,
И множество у ней червленых кораблей.
Кузнец меж тем кует Пути бесповоротны.
Чарует красота. И слух идет о ней.
Пришел и Светогор красавицу увидеть.
И полюбил ее. Стал сватать за себя.
Женились Кто б сказал, что можно ненавидеть —
И через ненависть блаженным стать, любя.
Как спать они легли, он видит рубчик белый.
Он спрашивал, узнал, откуда тот рубец.
О, Светогор, когда б не тот порыв твой смелый,
Кто знает, был ли бы так счастлив твой конец! Год написания: без даты
(славянское сказание)В начале времен
Везде было только лишь Небо да Море.
Лишь дали морские, лишь дали морские, да светлый
бездонный вкруг них небосклон.
В начале времен
Бог плавал в ладье, в бесприютном, в безбрежном просторе,
И было повсюду лишь Небо да Море.
Ни леса, ни травки, ни гор, ни полей,
Ни блеска очей, Мир — без снов, и ничей.
Бог плавал, и видит — густая великая пена,
Там Кто-то лежит.
Тот Кто-то неведомый тайну в себе сторожит,
Название тайной мечты — Перемена,
Не видно ее никому,
В немой сокровенности — действенно-страшная сила,
Но Морю и Небу значение пены в то время невидимо было.
Бог видит Кого-то, и лодку направил к нему.
Неведомый смотрит из пены, как будто бы что заприметил.
«Ты кто?» — вопрошает Господь.
Причудливо этот безвестный ответил: —
«Есть Плоть, надлежащая Духу, и Дух, устремившийся в Плоть.
Кто я, расскажу. Но начально
Возьми меня в лодку свою».
Бог молвил: «Иди». И протяжно затем, и печально,
Как будто бы издали голос раздался вступившего с Богом в ладью: —
«Я Дьявол». — И молча те двое поплыли,
В своей изначальной столь разнствуя силе.
Весло, разрезая, дробило струю.
Те двое, те двое.
Кругом — только Небо да Море, лишь Море да Небо немое.
И Дьявол сказал: «Хорошо, если б твердая встала Земля,
Чтоб было нам где отдохнуть». И веслом шевеля,
Бог вымолвил: «Будет. На дно опустись ты морское,
Пригоршню песку набери там во имя мое,
Сюда принеси, это будет Земля, Бытие».
Так сказал, и умолк в совершенном покое.
А Дьявол спустился до дна,
И в Море глубоком,
Сверкнувши в низинах тревожным возжаждавшим оком,
Две горсти песку он собрал, но во имя свое, Сатана.
Он выплыл ликуя, играя,
Взглянул — ни песчинки в руке,
Взглянул, подивился — свод Неба пред этим сиял и синел вдалеке,
Теперь — отодвинулась вдвое и втрое над ним высота голубая.
Он снова к низинам нырнул.
Впервые на Море был бешеный гул,
И Небо содвинулось, дальше еще отступая,
Как будто хотело сокрыться в бездонностях, прочь.
Приблизилась первая Ночь.
Вот Дьявол опять показался. Шумней он дышал и свободней.
В руке золотилися зерна песку,
Из бездны взнесенные ввысь, во имя десницы Господней.
Из каждой песчинки — Земли создалось по куску.
И было Земли ровно столько, как нужно,
Чтоб рядом улечься обоим им дружно.
Легли.
К Востоку один, и на Запад другой.
Несчетные звезды возникли вдали,
Над бездной морской,
Жемчужно.
Был странен, нежданен во влажностях гул.
Бог спал, но не Дьявол. Бог крепко заснул.
И стал его Темный толкать потихоньку,
Толкать полегоньку,
Чтоб в Море упал он, чтоб в Бездне Господь потонул.
Толкнет — а Земля на Востоке все шире,
На Запад толкнет — удлинилась Земля,
На Юг и на Север — мелькнули поля,
Все ярче созвездья в раздвинутом Мире,
Все шире на Море ночная Земля.
Все больше, грознее. Гудят водопады.
Чернеют провалы разорванных гор.
Где ж Бог? Он меж звезд, там, где звезд мириады!
И враг ему Дьявол с тех пор.
1
И да, и нет — здесь все мое,
Приемлю боль — как благостыню,
Благославляю бытие,
И если создал я пустыню,
Ее величие — мое!
2
Весенний шум, весенний гул природы
В моей душе звучит не как призыв.
Среди живых — лишь люди не уроды,
Лишь человек хоть частию красив.
Он может мне сказать живое слово,
Он полон бездн мучительных, как я.
И только в нем ежеминутно ново
Видение земного бытия.
Какое счастье думать, что сознаньем,
Над смутой гор, морей, лесов, и рек,
Над мчащимся в безбрежность мирозданьем,
Царит непобедимый человек.
О, верю! Мы повсюду бросим сети,
Средь мировых неистощимых вод.
Пред будущим теперь мы только дети.
Он — наш, он — наш, лазурный небосвод!
3
Страшны мне звери, и черви, и птицы,
Душу томит мне животный их сон.
Нет, я люблю только беглость зарницы,
Ветер и моря глухой перезвон.
Нет, я люблю только мертвые горы,
Листья и вечно немые цветы,
И человеческой мысли узоры,
И человека родные черты.
4
Лишь демоны, да гении, да люди,
Со временем заполнят все миры,
И выразят в неизреченном чуде
Весь блеск еще не снившейся игры, —
Когда, уразумев себя впервые,
С душой соприкоснутся навсегда
Четыре полновластные стихии: —
Земля, Огонь, и Воздух, и Вода.
5
От бледного листка испуганной осины
До сказочных планет, где день длинней, чем век,
Все — тонкие штрихи законченной картины,
Все — тайные пути неуловимых рек.
Все помыслы ума — широкие дороги,
Все вспышки страстные — подъемные мосты,
И как бы ни были мы бедны и убоги,
Мы все-таки дойдем до нужной высоты.
То будет лучший миг безбрежных откровений,
Когда, как лунный диск, прорвавшись сквозь туман,
На нас из хаоса бесчисленных явлений
Вдруг глянет снившийся, но скрытый Океан.
И цель пути поняв, счастливые навеки,
Мы все благословим раздавшуюся тьму,
И, словно радостно-расширенные реки,
Своими устьями, любя, прильнем к Нему.
6
То будет таинственный миг примирения,
Все в мире воспримет восторг красоты,
И будет для взора не три измерения,
А столько же, сколько есть снов у мечты.
То будет мистический праздник слияния,
Все краски, все формы изменятся вдруг,
Все в мире воспримет восторг обаяния,
И воздух, и Солнце, и звезды, и звук.
И демоны, встретясь с забытыми братьями,
С которыми жили когда-то всегда,
Восторженно встретят друг друга объятьями, —
И день не умрет никогда, никогда!
7
Будут игры беспредельные,
В упоительности цельные,
Будут песни колыбельные,
Будем в шутку мы грустить,
Чтобы с новым упоением,
За обманчивым мгновением,
Снова ткать с протяжным пением
Переливчатую нить.
Нить мечтанья бесконечного,
Беспечального, беспечного,
И мгновенного и вечного,
Будет вся в живых огнях,
И как призраки влюбленные,
Как-то сладко утомленные,
Мы увидим — измененные —
Наши лица — в наших снах.
8
Идеи, образы, изображенья, тени,
Вы, вниз ведущие, но пышные ступени, —
Как змей сквозь вас виясь, я вас люблю равно,
Чтоб видеть высоту, я падаю на дно.
Я вижу облики в сосуде драгоценном,
Вдыхаю в нем вино, с его восторгом пленным,
Ту влагу выпью я, и по златым краям
Дам биться отблескам и ликам и теням.
Вино горит сильней — незримое для глаза,
И осушенная — богаче, ярче ваза.
Я сладко опьянен, и, как лукавый змей,
Покинув глубь, всхожу… Еще! Вот так! Скорей!
9
Я — просветленный, я кажусь собой,
Но я не то, — я остров голубой:
Вблизи зеленый, полный мглы и бури,
Он издали являет цвет лазури.
Я — вольный сон, я всюду и нигде: —
Вода блестит, но разве луч в воде?
Нет, здесь светя, я где-то там блистаю,
И там не жду, блесну — и пропадаю.
Я вижу все, везде встает мой лик,
Со всеми я сливаюсь каждый миг.
Но ветер как замкнуть в пределах зданья?
Я дух, я мать, я страж миросозданья.
10
Звуки и отзвуки, чувства и призраки их,
Таинство творчества, только что созданный стих.
Только что срезанный свежий и влажный цветок,
Радость рождения — этого пения строк.
Воды мятежились, буря гремела, — но вот
В водной зеркальности дышет опять небосвод.
Травы обрызганы с неба упавшим дождем.
Будем же мучиться, в боли мы тайну найдем.
Слава создавшему песню из слез роковых,
Нам передавшему звонкий и радостный стих!