Ночи теплый мрак гвоздики
Благовонием поят;
Точно рой златистых пчелок,
Звезды на небе блестят.
В белом домике, сквозь зелень
Вижу, гаснет огонек;
Слышу стук стеклянной двери,
Слышу милый голосок…
Сладкий трепет; робкий шепот,
Нега счастья и любви…
И — внимательнее розы,
Вдохновенней соловьи.
В мраке жизненном когда-то
Чудный образ мне светил;
Но потуск тот светлый образ,
Мрак совсем меня покрыл.
Дети, ежели в потемках
Ужас чувствовать начнут,
Чтоб боязнь свою рассеять,
Песню громкую поют.
Так и я, ребенок глупый,
Я пою теперь в потьмах.
Песнь моя звучит уныло,
Но рассеян ей мой страх.
Когда-то в жизни, полной мрака,
Мне образ ласковый светил;
Но он погас, — и сумрак ночи
Меня тотчас же охватил.
Когда ждет впотьмах ребенок,
Невольный страх его гнетет,
И, чтоб прогнать свой страх гнетущий,
Он песню звонкую поет.
И я — такой ребенок глупый,
Средь ночи песню я пою,
И хоть звучит она уныло,
Я все ж прогнал ей скорбь мою.
Мы здесь построим на скале
Храм третьего завета:
Нам третий, новый дан завет;
Страдание отпето.
Душа от двойственности злой
Навек освободилась,
И наконец-то глупость мук
Телесных прекратилась!
Ты слышишь бога в мраке воли?
Стоусто он вещает.
Над нашей головой мильон
Его огней сверкает!
Его присутствие равно
И свет и мрак волнует;
Бог — все что в них заключено,
Он в нашем поцелуе.
В долине всадник, между гор;
Конь замедляет шаг.
«Ах, ждет ли меня любовь моя
Или тяжкий могильный мрак?»
Ответил голос так:
«Могильный мрак!»
И всадник едет вперед, вперед
И говорит с тоской:
«Мне рано судьба судила смерть,
Ну что же, в земле — покой».
И голос за горой:
«В земле — покой!»
Слеза бежит по его лицу,
И на сердце грусть, тоска:
«Что ж, если в земле лишь найду покой,
То, значит, земля легка».
В ответ издалека:
«Земля легка!»
Вот силой волшебнаго слова
Я множество вызвал теней;
Оне не хотят уже снова
Вернуться в мрак ночи своей.
Со страху забыл в те мгновенья
Властительный заговор я;
В туманный свой дом привиденья
Влекут за собою меня.
Куда меня, мрака вы дети,
Хотите с собою унесть?
Не все мне постыло на свете —
Здесь чистыя радости есть!
Душою стремлюся всегда я
За чудным, прекрасным цветком;
Мне жизнь без него молодая
Тяжелым была бы ярмом.
Хоть раз бы до вечной разлуки
Цветок свой на грудь я привлек!
Хоть раз бы блаженныя му̀ки
Испил я из губок и щек!
Промолви своими устами
Она одно слово любви —
Я в мрак бы сейчас же за вами
Последовал, духи мои!
Услышала страшная стая,
Кивают мне все головой…
Ну, вот, я пришел, дорогая;
Что̀-ж, любишь ли, светик ты мой?..
Вот вызвал я силою слова
Бесплотных призраков рать:
Во мглу забвенья былого
Уж им не вернуться опять.
Заклятья волшебного строки
Забыл я, охвачен тоской,
И духи во мрак свой глубокий
Влекут меня за собой.
Прочь, темные силы, не надо!
Оставьте, духи, меня!
Земная мила мне услада
В сиянье алого дня.
Ищу неизменно, всегда я
Прелестного цветка;
На что мне и жизнь молодая,
Когда любовь далека?
Найти забвенье в желанье,
Прижать ее к пылкой груди!
Хоть раз, в едином лобзанье
Блаженную боль обрести!
Пусть только подаст устами
Любви и нежности знак —
И тут же готов я за вами
Последовать, духи, во мрак.
И, тайный страх навевая,
Кивает толпа теней.
Ну вот, я пришел, дорогая, —
Ты любишь? Скажи скорей!
Меркнет вечернее море,
И одинок, со своей одинокой душой,
Сидит человек на пустом берегу
И смотрит холодным,
Мертвенным взором
Ввысь, на далекое,
Холодное, мертвое небо
И на широкое море,
Волнами шумящее.
И по широкому,
Волнами шумящему морю
Вдаль, как пловцы воздушные,
Несутся вздохи его —
И к нему возвращаются, грустны;
Закрытым нашли они сердце,
Куда пристать хотели…
И громко он стонет, так громко,
Что белые чайки
С песчаных гнезд подымаются
И носятся с криком над ним…
И он говорит им, смеясь:
«Черноногие птицы!
На белых крыльях над морем вы носитесь,
Кривым своим клювом
Пьете воду морскую;
Жрете ворвань и мясо тюленье…
Горька ваша жизнь, как и пища!
А я, счастливец, вкушаю лишь сласти:
Питаюсь сладостным запахом розы,
Соловьиной невесты,
Вскормленной месячным светом;
Питаюсь еще сладчайшими
Пирожками с битыми сливками;
Вкушаю и то, что слаще всего, —
Сладкое счастье любви
И сладкое счастье взаимности!
Она любит меня! Она любит меня!
Прекрасная дева!
Теперь она дома, в светлице своей, у окна,
И смотрит на вечерний сумрак —
Вдаль, на большую дорогу,
И ждет, и тоскует по мне — ей-богу!
Но тщетно и ждет, и вздыхает…
Вздыхая, идет она в сад,
Гуляет по́ саду
Среди ароматов, в сиянье луны,
С цветами ведет разговор
И им говорит про меня:
Как я — ее милый — хорош,
Как мил и любезен, — ей-богу!
Потом и в постели, во сне, перед нею,
Даря ее счастьем, мелькает
Мой милый образ;
И даже утром, за кофе, она
На бутерброде блестящем
Видит мой лик дорогой
И страстно седает его — ей-богу!»
Так он хвастает долго,
И порой раздается над ним,
Словно насмешливый хохот,
Крик порхающих чаек.
Вот наплывают ночные туманы;
Месяц, желтый, как осенний лист,
Грустно сквозь сизое облако смотрит…
Волны морские встают и шумят…
И из пучины шумящего моря
Грустно, как ветра осеннего стон,
Слышится пенье:
Океаниды поют,
Милосердные, чудные девы морские…
И слышнее других голосов
Ласковый голос
Среброногой супруги Пелея…
Океаниды уныло поют:
«Безумец! безумец! Хвастливый безумец!
Скорбью истерзанный!
Убиты надежды твои,
Игривые дети души,
И сердце твое — словно сердце Ниобы —
Окаменело от горя.
Сгущается мрак у тебя в голове,
И вьются средь этого мрака,
Как молнии, мысли безумные!
И хвастаешь ты от страданья!
Безумец! безумец! Хвастливый безумец!
Упрям ты, как древний твой предок,
Высокий титан, что похитил
Небесный огонь у богов
И людям принес его,
И, коршуном мучимый,
К утесу прикованный,
Олимпу грозил, и стонал, и ругался
Так, что мы слышали голос его
В лоне глубокого моря
И с утешительной песнью
Вышли из моря к нему.
Безумец! безумец! Хвастливый безумец!
Ты ведь бессильней его,
И было б умней для тебя
Влачить терпеливо
Тяжелое бремя скорбей —
Влачить его долго, так долго,
Пока и Атлас не утратит терпенья
И тяжкого мира не сбросит с плеча
В ночь без рассвета!»
Долго так пели в пучине
Милосердые, чудные девы морские.
Но зашумели грознее валы,
Пение их заглушая;
В тучах спрятался месяц; раскрыла
Черную пасть свою ночь…
Долго сидел я во мраке и плакал.