Все деревья зазвучали,
Гнезда все запели вместе, —
Кто ж, однако, капельмейстер
В этом девственном оркестре?
Или важный серый чибис?
Он кивает носом вечно.
Или тот педант, который
В тон кукует безупречно?
Или аист? Он серьезно,
Как заправский дирижер,
Длинной хлопает ногою,
Направляя общий хор.
Нет, уселся капельмейстер
В сердце собственном моем,
Чувствую, как такт он держит, —
Узнаю Амура в нем.
Бродил я под тенью деревьев,
Один со своею тоской,
И снова старая греза
Впилась мне в сердце змеей.
Певицы воздушные! Где вы
Подслушали песнь мою?
Заслышу ее и снова
Отраву смертельную пью.
«Гуляла девица и пела
Ту песню раз и не раз;
У ней мы подслушали песню,
Она осталась у нас».
Молчите, лукавые птицы!
Я знаю, хочется вам
Тоску мою похитить…
Да я-то ее не отдам!
Все деревья звуков полны,
Гнезда все в лесу поют,
Чудный хор! Желал бы знать я,
Капельмейстер кто же тут?
Может быть тот серый чибис,
Что кивает головой?
Или тот педант, что мерно
Все кукует надо мной?
Или чопорный тот аист,
Что, кругом бросая взор,
Важно ногу поджимает, —
Уж не он ли дирижер?
Нет, в моем влюбленном сердце
Капельмейстер тот сидит:
То Амур! Над чудным хором
Он с улыбкою царит!
Ветер воет меж деревьев,
Мрак ночной вокруг меня;
Серой мантией окутан,
Я гоню в лесу коня.
Впереди меня порхают
Вереницы легких снов
И несут меня на крыльях
Под давно желанный кров.
Лают псы; встречают слуги
У крыльца с огнем меня:
Я по лестнице взбегаю,
Шумно шпорами звеня.
Освещен покой знакомый —
Как уютен он и тих, —
И она, моя царица,
Уж в обятиях моих.
Ветер воет меж деревьев;
Шепчут вкруг меня листы:
«Сны твои, ездок безумный,
Так же глупы, как и ты».
Бродил я под тенью деревьев,
Один, с неразлучной тоской;
Вдруг старая греза проснулась
И в сердце впилась мне змеей.
Певицы воздушныя! Где вы
Подслушали песню мою?
Заслышу ту песню — и снова
Отраву смертельную пью.
«Гуляла девица и пела
«Ту песню не раз и не раз:
«У ней мы подслушали песню,
«И песня осталась у нас».
Молчите, лукавыя птицы!
Я знаю, что хочется вам
Тоску мою злобно похитить…
Да я-то ее не отдам
На горы и долы, как сон неприветный,
Туман опустился осенний;
Деревья уже обезлиствены бурей
И смотрят толпой привидений.
Одно лишь меж ними, в печальном молчанье,
Еще не рассталось с листвою,
И влажное, точно от слез, все качает
Зеленой своей головою.
Ах, с этой печальной пустынею схожа
Душа моя, мрачно больная;
А дерево в летней зеленой одежде —
Твой образ, моя дорогая.
Талатта! Талатта!
Тысячи раз лой привет тебе, вечное море!
Сердце ликует в восторге великом —
Так тебе древле привет посылали
Тысячи Греков,
В бою побежденных и к родине милой идущих,
Светом прославленных Греков…
Волнуются воды,
Журча и сверкая
На солнце, что весело с неба
Розовых, ясных лучей проливает потоки.
Стаи испуганных чаек
С громкими криками вдаль улетают,
Топают гордые кони,
Всадники звонко в щиты ударяют
И далеко раздается, как песня победы:
Талатта! Талатта!
Здравствуй, вечное море!
Как звуки родные на дальней чужбине
Журчание волн твоих радует сердце!
Как грезы волшебный детства сверкают оне предо мною
И старое вновь воскресает
В образах чудных, любимых игрушек,
Пестрых подарков, огнями сияющих елок,
Коралловых красных деревьев,
Корабликов, золотом блещущих, перлов и раковин дивных,
Которые ты так таинственно скрыло
В светлых, прохладных чертогах пучины кристальной….
Как я томился на дальней чужбине!
Так увядающий, бледный цветочик томится
В душной, стеклянной теплице…
Словно сидел я в холодную, долгую зиму,
Мучимый тяжкой болезнью,
В комнате темной и скучной
И словно вдруг вышел на воздух:
О, как ослепительно блещет в глаза мне своими лучами
Весна изумрудная, солнцем воззванная к жизни!
Деревья белеют, покрытые цветом, как снегом.
Цветы молодые глядят на меня улыбаясь,
Пестрея на зелени свежей;
Все благоухает, жужжит, и смеется, и дышет,
И птички ноют, пропадая в лазури далекой…
Талатта! Талатта!
Ты, отступавшаго храброе сердце!
Как часто, постыдно, убийственно—часто
Севера злыя дикарки тебя поражали!
Большие глаза, торжествуя жестоко победу,
Сыпали грозныя стрелы;
Слова наточивши, коварно
Дикарки мне грудь разрывали;
Записками клинообразными мозг мой оне поражали,
Бедный, страдающий мозг!
Напрасно щитом я хотел заслониться —
Стрелы шипели, удары трещали
И севера злыя дикарки
Гнали меня вплоть до дальняго, синяго моря…
Свободно вздыхая, приветствую море,
Милое, жизнь мою спасшее море!
Талатта! Таллата!