Мир безмятежный отческаго дома
И юности пленительныя грезы,
Которыми ты радуешь семью,
Ты, милая сестра, покинуть хочешь.
Так знай, что в свете суетном и шумном,
Куда тебя судьба твоя зовет,
Обречена ты скорбь и слезы встретит;
И если дашь сынов отчизне новых,
Страдальцев лишь толпу умножишь ты…
Но все-же ты должна их дух питать
Разсказами о подвигах героев.
В печальныя живешь ты времена,
И добродетель ждут судьбы гоненья;
Лишь мужеству победа суждена,
А слабых душ — один удел: паденье!
Те существа, которым жизнь ты дашь,
Должны несчастны быть, иль малодушны;
Так пусть они несчастны лучше будут.
Меж доблестью и счастьем на земле
Глубокая лежит давно уж бездна.
Увы! явились поздно в этот мир
Те, чья душа стремится жадно к свету;
И юность человечества прошла!
Но предоставь все это небу. Свято
В груди своей храни одну заботу,
Чтобы за счастьем рабски не гонялись
Сыны твои; что-б не были они
Пустых надежд игрушкой, или страха:
И оценят потомки доблесть их.
В наш жалкий век насмешке иль презренью
Обречены великия сердца;
Героев поглотить должна могила,
Чтоб имя их толпа благословила!
Отчизна взор свой полный ожиданья
К вам устремляет, женщины. Когда
Луч ваших глаз нам в сердце проникает,
Не страшны меч и пламя нам. Герои
Склоняются пред вами добровольно,
И приговор ваш дорог мудрецу!
Под солнцем всюду ваша власть всесильна;
И потому я требую у вас
Отчета в ней. Уже-ль природу нашу
Изнежили и исказили вы?
Ужели вас должны мы упрекнуть
За наш позор, за эту слабость воли,
За то, что ум бездействием обят,
Что мужество гражданское погибло,
И царствуют лишь пошлость и разврат?
Стремленье в нас будить к делам великим
Любовь должна. При виде красоты
Родятся в нас возвышенныя чувства
И мужество нам наполняет грудь.
Тот не любил, чье сердце не дрожало,
Обятое восторгом в грозный миг,
Когда пред ним боролися стихии,
Когда неслись гонимы ветром тучи
И на море вздымалися валы,
На высях гор качался лес дремучий
И разщеляла молния скалы!
К тем, кто служить отчизне не достоин,
Кто низких целей сделался рабом,
И кто бежит опасности, — презренье
Должны бы вы глубокое питать,
Коль мужество еще не разучились
Изнеженности вы предпочитать;
И женщину любить не может тот,
В чьем сердце трусость рабская живет.
Стыдитесь называться матерями
Лишеннаго отваги поколенья.
Детей своих к тернистому пути,
К невзгодам и трудам, что добродетель
Сопровождают здесь, приготовляйте;
А к благам тем, которых в наши дни
Так жаждут все, в них ненависть посейте.
Для дорогой отчизны выростая,
Пускай они узнают, чем она
Одолжена делам их предков славных.
Так юноши спартанские росли,
Хранители эллинской древней славы,
Под веяньем преданий о героях
Покамест битвы час не наступал.
Невеста меч тогда вручала другу,
И если с поля битвы на щите
Он возвращался бледен, недвижим,
Она без слов склонялася над ним,
Своей косой лишь темной прикрывая,
В знак скорби, лик того, кто пал в бою
За родину свободную свою!
Виргиния, божественной красою
Блистала ты! Но Рима властелин
К тебе пылал напрасно грубой страстью;
Ты, гордаго полна негодованья,
Отвергла нечестивый этот пыл.
Ты безмятежно, пышно расцветала;
И в дни, когда мечтанья золотыя
Ласкают нас, в дни радужной весны
Тебе свой меч отец неумолимый
В грудь чистую, как лилия, вонзил.
И ты во мрак безропотно сошла.
Ты говорила: пусть скорей поблекнет
Краса моя, пусть ночь меня обемлет, —
Не разделю с тираном ложе я;
И если Риму смерть моя нужна,
Что-бы воскреснуть мог он к жизни новой,
Рази, отец, я умереть готова!
О, героиня! в дни твои ясней
Сияло солнце, чем сияет ныне;
Но все-ж твой прах несчастную отчизну
Со скорбью и слезами примиряет.
Крик мести над гробницею твоей
Звучал из уст сынов возставших Рима,
И децемвир пал под мечами их.
Сердца зажгла отвагою свобода,
И римлян Марс к победам вновь повел,
И за страной страна им покорялась
От юга до полярных, вечных льдов.
О, если-б женщин мужество опять
Могло твой дух — Италия — поднять!
Мир безмятежный отческого дома
И юности пленительные грезы,
Которыми ты радуешь семью,
Ты, милая сестра, покинуть хочешь.
Так знай, что в свете суетном и шумном,
Куда тебя судьба твоя зовет,
Обречена ты скорбь и слезы встретит;
И если дашь сынов отчизне новых,
Страдальцев лишь толпу умножишь ты…
Но все же ты должна их дух питать
Рассказами о подвигах героев.
В печальные живешь ты времена,
И добродетель ждут судьбы гоненья;
Лишь мужеству победа суждена,
А слабых душ — один удел: паденье!
Те существа, которым жизнь ты дашь,
Должны несчастны быть, иль малодушны;
Так пусть они несчастны лучше будут.
Меж доблестью и счастьем на земле
Глубокая лежит давно уж бездна.
Увы! явились поздно в этот мир
Те, чья душа стремится жадно к свету;
И юность человечества прошла!
Но предоставь все это небу. Свято
В груди своей храни одну заботу,
Чтобы за счастьем рабски не гонялись
Сыны твои; что б не были они
Пустых надежд игрушкой, или страха:
И оценят потомки доблесть их.
В наш жалкий век насмешке иль презренью
Обречены великие сердца;
Героев поглотить должна могила,
Чтоб имя их толпа благословила!
Отчизна взор свой полный ожиданья
К вам устремляет, женщины. Когда
Луч ваших глаз нам в сердце проникает,
Не страшны меч и пламя нам. Герои
Склоняются пред вами добровольно,
И приговор ваш дорог мудрецу!
Под солнцем всюду ваша власть всесильна;
И потому я требую у вас
Отчета в ней. Ужель природу нашу
Изнежили и исказили вы?
Ужели вас должны мы упрекнуть
За наш позор, за эту слабость воли,
За то, что ум бездействием обят,
Что мужество гражданское погибло,
И царствуют лишь пошлость и разврат?
Стремленье в нас будить к делам великим
Любовь должна. При виде красоты
Родятся в нас возвышенные чувства
И мужество нам наполняет грудь.
Тот не любил, чье сердце не дрожало,
Обятое восторгом в грозный миг,
Когда пред ним боролися стихии,
Когда неслись гонимы ветром тучи
И на море вздымалися валы,
На высях гор качался лес дремучий
И расщеляла молния скалы!
К тем, кто служить отчизне не достоин,
Кто низких целей сделался рабом,
И кто бежит опасности, — презренье
Должны бы вы глубокое питать,
Коль мужество еще не разучились
Изнеженности вы предпочитать;
И женщину любить не может тот,
В чьем сердце трусость рабская живет.
Стыдитесь называться матерями
Лишенного отваги поколенья.
Детей своих к тернистому пути,
К невзгодам и трудам, что добродетель
Сопровождают здесь, приготовляйте;
А к благам тем, которых в наши дни
Так жаждут все, в них ненависть посейте.
Для дорогой отчизны вырастая,
Пускай они узнают, чем она
Одолжена делам их предков славных.
Так юноши спартанские росли,
Хранители эллинской древней славы,
Под веяньем преданий о героях
Покамест битвы час не наступал.
Невеста меч тогда вручала другу,
И если с поля битвы на щите
Он возвращался бледен, недвижим,
Она без слов склонялася над ним,
Своей косой лишь темной прикрывая,
В знак скорби, лик того, кто пал в бою
За родину свободную свою!
Виргиния, божественной красою
Блистала ты! Но Рима властелин
К тебе пылал напрасно грубой страстью;
Ты, гордого полна негодованья,
Отвергла нечестивый этот пыл.
Ты безмятежно, пышно расцветала;
И в дни, когда мечтанья золотые
Ласкают нас, в дни радужной весны
Тебе свой меч отец неумолимый
В грудь чистую, как лилия, вонзил.
И ты во мрак безропотно сошла.
Ты говорила: пусть скорей поблекнет
Краса моя, пусть ночь меня обемлет, —
Не разделю с тираном ложе я;
И если Риму смерть моя нужна,
Чтобы воскреснуть мог он к жизни новой,
Рази, отец, я умереть готова!
О, героиня! в дни твои ясней
Сияло солнце, чем сияет ныне;
Но все ж твой прах несчастную отчизну
Со скорбью и слезами примиряет.
Крик мести над гробницею твоей
Звучал из уст сынов восставших Рима,
И децемвир пал под мечами их.
Сердца зажгла отвагою свобода,
И римлян Марс к победам вновь повел,
И за страной страна им покорялась
От юга до полярных, вечных льдов.
О, если б женщин мужество опять
Могло твой дух — Италия — поднять!
То было ранним утром. Первый луч
Рассвета, сквозь затворенные ставни,
Пробился в спальню темную мою,
И в час, когда уже слабей и слаще
Смыкает сон ресницы нам, предстал
Передо мной, в лицо смотря мне кротко,
Знакомый образ той, что научила
Меня любить впервые и потом
Покинула измученного горем.
Не мертвою явилась мне она,
Но вид ее был грустен, как у тех,
Которые несчастны… Тихо руку
Свою она ко лбу мне приложила
И молвила со вздохом: «жив-ли ты?
Хранишь-ли обо мне воспоминанье
В душе своей?» — Откуда, я ответил,
И как пришла ко мне ты, дорогая?
Как о тебе я плакал, и как плачу,
Я думал, что не можешь ты узнать
О том, и скорбь моя при этой мысли
Еще сильней и жгучей становилась.
Ужель меня опять покинешь ты?
Я этого страшусь. Но что-же было
С тобой, скажи. Все та-ли ты, что прежде,
И что тебе так удручает сердце? —
«Ты сном обят, произнесла она,
И мысль твоя помрачена забвеньем:
Я умерла. И год прошел с тех пор,
Как ты меня в последний раз увидел».
Мучительной, безмерною тоскою
Ее слова наполнили мне грудь.
«Я умерла, она сказала дальше,
На утре дней, в расцвете полном сил,
Когда так жаждешь жить, — и не успела
Еще душа утратить веры в счастье.
Летами удрученный иль недугом
Взывает часто к смерти, чтоб она
Пришла его избавить от страданья;
Но юности так страшно умирать,
Так жаль надежд, могиле обреченных!
Зачем тому, кто жизни не изведал,
Сокрытое от нас природой знать?
И лучше преждевременного знанья,
Слепая скорбь». — Умолкни, дорогая,
Я возразил, умолкни! Сердце мне
Терзаешь ты печальной этой речью.
Так ты мертва, а я еще живу!
Так этой чистой, нежной красоты
Не пощадила смерть; и не коснулась
Моей презренной, грубой оболочки!
Как часто я ни думал, что лежишь
В могиле ты, что в жизни не встречаться
Уж больше нам; но все не верил я.
Что-ж это — смерть? На опыте изведать
Я мог-бы нынче, что зовем мы смертью,
И избежать преследований рока.
Я юн еще, но молодость моя
Проходит грустно, старости подобно,
Которой так боюсь я, хоть она
И не близка, и утро дней моих
Не многим отличается от ночи! —
Она опять: «Для горя и невзгод
Родились мы: бежало счастье нас,
И небеса над нами издевались».
Я продолжал: — Теперь, когда мой взор
Слезами застилается, и бледно
Лицо мое; когда тоской тяжелой
Я удручен при мысли, что навек
Покинула меня ты, дорогая, —
Скажи, молю: покамест ты жила,
Являлась-ли в душе твоей порою
Хоть тень любви, хоть искра состраданья
К несчастному, что так тебя любил?
То горем, то надеждою томимый,
Тогда я дни и ночи проводил;
Сомненья те гнетут меня поныне.
О! если жизнь печальную мою
Хотя единый раз ты пожалела,
Не скрой, молю! Пускай воспоминанье
О прошлых днях мне утешеньем служит,
Коль будущее отнято у нас! —
Она в ответ мне: «успокойся, бедный,
И верь, что никогда к твоей судьбе
При жизни не была я безучастна,
Как и теперь не безучастна к ней.
Ах! и сама ведь я страдала тоже;
Не упрекай несчастную меня!»
— Страданьем нашим, юностью погибшей,
Воскликнул я, и муками любви,
Которые испытываю я,
Утраченной надеждой заклинаю:
Дай прикоснуться мне к руке твоей! —
И подала она мне тихо руку,
Пока ее я крепко, крепко жал
И целовал, и обливал слезами,
А сердце билось, полное восторга,
И замирало слово на устах,
Очам моим внезапно день блеснул…
Она в лицо мне ласково взглянула
И молвила: «забыл ты, милый мой,
Что я уж красоты своей лишилась
Давно… и тщетно ты, обятый страстью,
Несчастный друг, трепещешь и горишь;
В последний раз прощай! Разлучены
С тобою мы навек душой и телом;
Ты для меня уж не живешь и больше
Не будешь жить. Обет, произнесенный
Тобой, судьба разорвала. Прощай!»
Отчаянья исполненный хотел
Я вскрикнуть; слезы подступали
К глазам моим, и судорожно я
Вскочил… но тут мои раскрылись веки,
И сон исчез; но предо мной она
Стояла все и, мне казалось, видел
Я в солнечных лучах ее черты…
То было ранним утром. Первый луч
Разсвета, сквозь затворенныя ставни,
Пробился в спальню темную мою,
И в час, когда уже слабей и слаще
Смыкает сон ресницы нам, предстал
Передо мной, в лицо смотря мне кротко,
Знакомый образ той, что научила
Меня любить впервые и потом
Покинула измученнаго горем.
Не мертвою явилась мне она,
Но вид ея был грустен, как у тех,
Которые несчастны… Тихо руку
Свою она ко лбу мне приложила
И молвила со вздохом: «жив-ли ты?
Хранишь-ли обо мне воспоминанье
В душе своей?» — Откуда, я ответил,
И как пришла ко мне ты, дорогая?
Как о тебе я плакал, и как плачу,
Я думал, что не можешь ты узнать
О том, и скорбь моя при этой мысли
Еще сильней и жгучей становилась.
Ужель меня опять покинешь ты?
Я этого страшусь. Но что-же было
С тобой, скажи. Все та-ли ты, что прежде,
И что тебе так удручает сердце? —
«Ты сном обят, произнесла она,
И мысль твоя помрачена забвеньем:
Я умерла. И год прошел с тех пор,
Как ты меня в последний раз увидел».
Мучительной, безмерною тоскою
Ея слова наполнили мне грудь.
«Я умерла, она сказала дальше,
На утре дней, в расцвете полном сил,
Когда так жаждешь жить, — и не успела
Еще душа утратить веры в счастье.
Летами удрученный иль недугом
Взывает часто к смерти, чтоб она
Пришла его избавить от страданья;
Но юности так страшно умирать,
Так жаль надежд, могиле обреченных!
Зачем тому, кто жизни не изведал,
Сокрытое от нас природой знать?
И лучше преждевременнаго знанья,
Слепая скорбь». — Умолкни, дорогая,
Я возразил, умолкни! Сердце мне
Терзаешь ты печальной этой речью.
Так ты мертва, а я еще живу!
Так этой чистой, нежной красоты
Не пощадила смерть; и не коснулась
Моей презренной, грубой оболочки!
Как часто я ни думал, что лежишь
В могиле ты, что в жизни не встречаться
Уж больше нам; но все не верил я.
Что-ж это — смерть? На опыте изведать
Я мог-бы нынче, что̀ зовем мы смертью,
И избежать преследований рока.
Я юн еще, но молодость моя
Проходит грустно, старости подобно,
Которой так боюсь я, хоть она
И не близка, и утро дней моих
Не многим отличается от ночи! —
Она опять: «Для горя и невзгод
Родились мы: бежало счастье нас,
И небеса над нами издевались».
Я продолжал: — Теперь, когда мой взор
Слезами застилается, и бледно
Лицо мое; когда тоской тяжелой
Я удручен при мысли, что навек
Покинула меня ты, дорогая, —
Скажи, молю: покамест ты жила,
Являлась-ли в душе твоей порою
Хоть тень любви, хоть искра состраданья
К несчастному, что так тебя любил?
То горем, то надеждою томимый,
Тогда я дни и ночи проводил;
Сомненья те гнетут меня поныне.
О! если жизнь печальную мою
Хотя единый раз ты пожалела,
Не скрой, молю! Пускай воспоминанье
О прошлых днях мне утешеньем служит,
Коль будущее отнято у нас! —
Она в ответ мне: «успокойся, бедный,
И верь, что никогда к твоей судьбе
При жизни не была я безучастна,
Как и теперь не безучастна к ней.
Ах! и сама ведь я страдала тоже;
Не упрекай несчастную меня!»
— Страданьем нашим, юностью погибшей,
Воскликнул я, и муками любви,
Которые испытываю я,
Утраченной надеждой заклинаю:
Дай прикоснуться мне к руке твоей! —
И подала она мне тихо руку,
Пока ее я крепко, крепко жал
И целовал, и обливал слезами,
А сердце билось, полное восторга,
И замирало слово на устах,
Очам моим внезапно день блеснул…
Она в лицо мне ласково взглянула
И молвила: «забыл ты, милый мой,
Что я уж красоты своей лишилась
Давно… и тщетно ты, обятый страстью,
Несчастный друг, трепещешь и горишь;
В последний раз прощай! Разлучены
С тобою мы навек душой и телом;
Ты для меня уж не живешь и больше
Не будешь жить. Обет, произнесенный
Тобой, судьба разорвала. Прощай!»
Отчаянья исполненный хотел
Я вскрикнуть; слезы подступали
К глазам моим, и судорожно я
Вскочил… но тут мои раскрылись веки,
И сон исчез; но предо мной она
Стояла все и, мне казалось, видел
Я в солнечных лучах ея черты…
К вам, праотцы людского рода,
Несется песнь хвалы потомков,
Тяжелым горем удрученных.
Виновнику движенья звезд
В те дни любезнее вы были,
Чем ныне мы, и солнца свет
Сиял приветливее вам.
Сносить беспомощно страданья,
Для слез рождаться и для мук,
Могильный мрак- предпочитать
Эфирному сиянью дня —
Такой ли дать удел могло
Нам сострадательное небо
И справедливые законы?
Хотя, по древнему преданью,
Вы также впали в заблужденье,
Отдавшее людей во власть
Болезней, скорби и страданий,
Но тяжелее преступленья
Потомков ваших — ум мятежный
И безрассудные желанья
Вооружили против нас
Олимп разгневанный и руку
Природы-матери. С тех пор
Нам стала тягостнее жизнь,
И грудь, питающую нас,
Мы прокляли, и гнев Эреба
Над миром жалким разразился.
О праотец людского рода!
Ты первый видел свет дневной,
Багряное сиянье звезд
И новых тварей на полях;
Ты первый видел, как Зефир
Летал по девственным лугам,
Как горные потоки били
О скалы и долины с шумом,
Еще не слышанным никем,
Как на цветущих берегах,
Где было суждено позднее
Возникнуть шумным городам,
Еще господствовал покой,
Потом неведомый уж людям;
Как над роскошными холмами,
Которых плуг еще не тронул,
Луч яркий Феба восходил
И позлащенная луна.
Как счастлива тогда была
Земля в неведении зла
И участи своей плачевной!
О, сколько, праотец несчастный,
Твоим сынам дано судьбою
Скорбей и горьких испытаний!
Вот новым гневом увлеченный
Брат кровью брата осквернил
С тех пор бесплодные поля,
И в первый раз под сводом неба
Свои смерть крылья распростерла.
Братоубийца, обреченный
Скитаться в страхе по земле,
Чтоб одиночества избегнуть
И гнева бурь и непогод,
Таящихся в лесах дремучих,
Впервые город воздвигает,
Жилище мрачное забот.
Так смертных сблизили друг с другом,
Соединив под общим кровом,
Укоры совести и страх.
С тех пор рукою нечестивца
Соха покинута была,
И труд тяжелый земледельца
Презренным стал в глазах людей,
И в их жилищах грешных праздность
И тунеядство поселились;
В телах расслабленных исчезла
Природой данная им сила,
А души леность усыпила
И мрачное оцепененье,
И высшее несчастье — рабство
Обрушилось на род людской.
Ты, спасший род свой криводушный
От гнева страшного небес
И волн морских, на высях гор
Шумевших грозно среди туч,
Кому сквозь черный ночи мрак
Явился белый голубь с веткой —
Надежды возрожденной знаком,
Кому опять блеснуло ярко
На западе благое солнце
Из туч, его скрывавших долго,
Разрисовав свод мрачный неба
Цветами чудными Ириды.
Так обновленный род людской
На землю снова возвратился,
А с ним вернулись преступленья
И страсти прежние, которым
Сопутствуют все те же муки.
Забыт гнев мстительного моря,
И святотатственные руки
Плодят несчастия и слезы
На обновленных берегах
Под обновленным небосклоном.
Теперь к тебе стремлюсь я мыслью,
К тебе, отец благочестивых,
Муж праведный, могучий духом,
И к поколенью твоему.
Поведаю, как в час полдневный,
Когда сидел ты у шатра,
Вблизи дубравы, где паслись
Твои стада в тени дерев,
Под видом путников явились
Три мужа — жители небес,
Блаженством дух твой преисполнив.
Поведаю, как сильно сердце
Твое, Ревекки мудрой сын,
Любовь слепая поразила
К прекрасной дочери Давана,
Когда под вечер, близ колодца,
В долине радостной Харрана
Средь пастухов ее ты встретил.
Непобедимая любовь!
Она заставила тебя
Изгнанье долгое сносить,
И муки тяжкие, и рабство.
Была пора (теперь толпа
Не верит песне ионийской
И вымыслам легенд туманных),
Когда несчастная земля
Была любезна нашим предкам,
Век золотой переживавшим,
Не потому, что реки, медом
Текущие, стремились с гор,
И тигры с овцами дружились,
И пастухи волков водили
К источнику, играя с ними,-
Но потому, что род людской,
Свободный от печалей тяжких,
Не знал своей судьбы и бед.
Легенд прекрасных покрывало
Законы тайные природы
Своим туманом осеняло,
И люди счастьем наслаждались,
И достигал корабль их мирно,
При свете радостной надежды,
Последней пристани своей.
Еще живет такое племя
Среди лесов калифорнийских:
Там люди счастливы еще.
Их сердца не грызет забота,
Болезнь не изнуряет тела,
Леса снабжают пищей их,
Ущелья скал жилищем служат,
Питьем — источники долин,
А смерть является нежданно.
О необятные пространства
Природы мудрой! Беззащитны
Вы против нашего вторженья:
Повсюду проникаем мы.
В моря, в пещеры и в леса,
Внося насилие в те земли,
Где люди мирные живут.
Мы научаем их страданьям,
Которые им чужды были,
И незнакомым им страстям,
Навеки изгоняя счастье.
Не думал я, чтоб над отцовским садом
Ты снова мне когда-нибудь засветишь,
Знакомая, прекрасная звезда;
Что из окна родимого жилища,
Где протекли дни детства моего,
Где радостей своих конец я видел,
Я обращу к тебе, как прежде, речь…
Каких картин, каких безумных мыслей
Твой яркий блеск и блеск твоих подруг
Не порождал в уме моем, бывало!
Я помню, как по целым вечерам
Просиживал один я молчаливо,
Смотря на небеса… а вдалеке
Однообразно квакали лягушки,
И вкруг меня в траве и на кустах
Горели светляки, и ветерок
Шумел листвой дерев благоуханных
И темными ветвями кипарисов,
Да слышался порою говор слуг,
В отцовском доме занятых работой.
Как много дум, как много светлых грез
Мне навевали горы голубые
И моря даль, когда я видел их.
Лететь туда — в неведомые страны,
Хотелось мне… Там счастье, думал я!
О, если б мог тогда я угадать,
Какая ждет судьба меня в грядущем,
Охотно бы на смерть я променял
Бесцветное свое существованье.
Да, я не знал, что буду обречен
Влачить свою безрадостную юность
В пустынном, диком этом городке
Среди людей, которым чуждо знанье,
И даже слово это ненавистно!
Они над ним глумятся и меня
Бегут, ко мне исполнены враждою.
Не зависть ими руководит, нет
(Они во мне не видят человека,
Который выше их), но мысль, что сам
Я существом себя считаю высшим,
Хоть никогда, ни с кем я не был горд.
Здесь я томлюсь без жизни, без любви
И, окружен суровой неприязнью,
Невольно сам суровым становлюсь.
Я чувствую, как прежняя любовь
Презренью к людям место уступает,
Как исчезает юность дорогая,
Что славы мне дороже и венца —
Дороже, чем лучи дневного света,
Чем самое дыхание мое!
Да!.. И тебе здесь суждено поблекнуть,
Без радости, без пользы — бедный цвет
Единственный в пустыне этой жизни!
Протяжный звон доносится ко мне:
То бьют часы на старой колокольне.
Знакомый звон!.. Я помню, как в ночи
Он утешал меня, когда, порою,
Ребенок боязливый, я не мог
Сомкнуть очей от страха в спальне темной
И призывал, в слезах, рассвета луч; —
Все, что бы здесь ни видел я, ни слышал,
Все вызывает в памяти моей
Ряд милых сердцу образов… Но мысль
О горьком, ненавистном настоящем,
А вместе с ней и тщетное желанье
То воротить, чему возврата нет,
И это слово грустное: «я был»
Мои воспоминанья омрачают!..
Я узнаю и этот старый зал,
Что обращен к лучам прощальным солнца;
Любил я стены пестрые его,
Где чья-то кисть пасущееся стадо
И солнечный восход изобразила;
Они в те дни, когда рука с рукой
Со мною шли обманчивые грезы,
Так услаждали детский мой досуг!
Я помню зал тот зимнею порою,
При блеске ослепительном снегов…
Под окнами высокими бывало
Сердитый ветер воет и гудит,
А детский смех мой звонко раздается,
Дразня его!.. Да, то была пора,
Когда еще печальный этот мир,
Нам страшных тайн своих не открывая,
Глядит на нас приветно и светло; —
Когда, еще не сломлен, не запятнан,
Ребенок жизнь беспечную свою
И полную чарующих обманов
Так любит и небесную красу
В ней видит, как неопытный любовник.
Погибшие надежды юных лет!
О чем бы речь я не завел, но к вам
Все возвращаюсь… Год идет за годом,
И чувства изменяются и мысли;
Но вы все живы в памяти моей.
Я знаю: слава — призрак; наслажденья,
Богатство — суета, вся эта жизнь —
Бесплодное, ненужное страданье;
И, стало быть, меня лишает рок
Немногого, в удел мне посылая
Ничтожество… Но все ж, когда порой
Я вспомню вас, надежды молодые,
Далеких дней пленительные сны;
Когда, взглянув на путь свой безотрадный,
Я вижу, что из всех моих надежд
Одна лишь смерть теперь мне остается;
То сердце вдруг сжимается тоской,
И мне еще становится яснее,
Что для меня здесь утешенья нет.
И знаю я, когда настанет час,
Что положить предел страданьям должен,
И мир страной покажется мне чуждой,
И будущность сокроется от глаз,
Я и тогда о вас все думать буду…
Вздох у меня вы вырвете еще,
И отравит минут последних сладость
Мне мысль, что жизнь бесплодно прожита…
Не раз я, в вихре юности мятежной,
Среди борьбы, волнений и тревог
Смерть призывал. Я долгие часы
Просиживал в раздумьи над рекою,
И мне казалось, лучше б схоронить
В ее волнах и горе и надежды…
Когда ж, потом, недуг меня к могиле
Приблизил, как глубоко я скорбел
Об юности, на гибель обреченной,
О смятых ранней бурею цветах!
И в поздний час, при бледном свете лампы,
Я на одре страдальческом своем,
Оплакивая жизни скоротечность,
Песнь юным дням прощальную слагал.
О! кто же их без вздоха вспомнить может —
Те бесконечно радостные дни,
Когда впервые ласковой улыбкой
Стыдливая дарит нас красота,
И все вокруг встречает нас приветом…
Когда еще молчат, иль только шепчут,
Чуть слышно, бледной зависти уста,
И даже свет (кто б это мог подумать!)
Готов нам руку помощи подать!
Он юноше прощает заблужденья,
И, празднуя его вступленье в жизнь,
Склоняется пред ним, как бы желая
В нем своего властителя признать.
О, эти дни!.. быстрей они от нас,
Чем ночью блеск зарницы, исчезают,
И кто из бедных смертных не поник
Подавленный глубокою тоскою,
Когда пора прекрасная умчалась,
И в сердце пламень юности потух!
Нэрина! Разве каждый уголок
Мне и тебя здесь также не напомнит,
И не живешь ты в памяти моей?
Куда, куда, ты скрылась, дорогая?
Зачем воспоминанье лишь одно
Здесь о тебе осталось, и не видит
Тебя уж больше родина твоя?
Вот то окно, в которое когда-то
Со мной ты говорила; В нем теперь
Лишь звездные лучи трепещут грустно.
Где ты — скажи! Что ж милый голос твой
Мне не звучит как прежде, как в то время
Когда, его вдали услышав даже,
Я чувствовал, что бледное лицо
Мое румянцем вспыхивало ярким?..
Иные дни настали… От меня
Сокрылась ты — на век. И ты: «была»!..
И вот теперь другие люди ходят
По улице, где ты ходила прежде…
На этих зеленеющих холмах,
Где ты жила, живут теперь они…
Как быстро и поспешно ты прошла;
Подобно сновиденью ты исчезла…
На чистом, молодом твоем челе
Сияла радость… Верой в жизнь и счастье
И юности святым огнем горел
Твой взор… Судьба тот пламень угасила;
Ты умерла, но старая любовь
Еще живет в душе моей поныне.
Увижу ли веселый праздник я,
Где пестрая толпа беспечно пляшет, —
Я говорю себе: ты не придешь сюда;
В весельи их не примешь ты участья.
Весну ли я встречаю, что приносит
Влюбленным в дар и песни и цветы, —
Я думаю: к тебе не возвратится
Уже весна… и не придет любовь!
Гляжу ль я на безоблачное небо,
На яркие, цветущие поля,
Иль в сердце мне сойдет внезапно радость,
Опять я восклицаю: никогда
Ты радостей уж больше не узнаешь,
Ты не увидишь неба и полей!
Тебя не стало, вечно дорогая,
Но к каждой мысли, к каждому движенью
Души моей, печально ли оно
Иль радостно, примешиваться будет
Всегда воспоминанье о тебе!