(отрывок из поэмы «Прогулка»)
Я говорю: Какое побужденье,
Какой толчок в теченьи долгих лет
Отшельника мани́л в лесную чащу
К его безмолвной келье? Что его
В пустыне укрепляться заставляло,
Как бы бросать там навсегда свой якорь,
Пока он не смежит свои глаза,
В последний раз послав свой взгляд прощальный
На солнце и на звезды? — О, не только
Страх пред мечом грозящим, угрызенья,
Обиды не поправленные роком,
И оскорблений боль неотомщенных,
Таких, что отомстить за них нельзя,
Растоптанная гордость, перемена
В благополучьи, ужас нищеты,
Что ум на край безумия приводит,
Обманутая дружба, боль влеченья,
В другом не пробудившего взаимность,
С отчаянием слитая любовь,
Иль мука, что дошла до агонии; —
Он не всегда бежал от нестерпимых
Невыносимых пыток; но нередко,
Влекомый безмятежным наслажденьем,
Он счастия искал, свободы, мира;
Затем что в нашем счастьи — ощущенье
Центральное есть мир.
Ему хотелось видеть постоянство,
Что было, есть и будет бесконечно,
Себе такой награды он искал.
И что другое было твердой скрепой
Для братства, что воздвигло монастырь,
Высоко на скале, — приют воздушный, —
Или в уединения долины, —
Что привлекло их всех из дальних мест,
Содружеством их сливши неразрывным? —
Инстинкт успокоения всемирный,
Желанье подтвержденного покоя,
Внутри и вне; возвышенность, смиренность;
Жизнь, где воспоминанье и надежда
Слились в одно, и где земля спокойна,
Где лик ее меняется едва
Работой рук для нужд неприхотливых,
Иль силою круговращенья года,
Где царствует бессмертная Душа,
В согласии с своим законом ясным,
И небо для услады созерцанья
Открыто в невозбранной тишине.
Я говорю: Какое побужденье,
Какой толчок втеченьи долгих лет
Отшельника манил в лесную чащу
К его безмолвной келье? Что́ его
В пустыне укрепляться заставляло,
Как бы бросать там навсегда свой якорь,
Пока он не смежит свои глаза,
В последний раз послав свой взгляд прощальный
На солнце и на звезды? — О, не только
Страх пред мечом грозящим, угрызенья,
Обиды непоправленныя роком,
И оскорблений боль неотомщенных,
Таких, что отомстить за них нельзя,
Растоптанная гордость, перемена
В благополучьи, ужас нищеты,
Что ум на край безумия приводит,
Обманутая дружба, боль влеченья,
В другом не пробудившаго взаимность,
С отчаянием слитая любовь,
Иль мука, что дошла до агонии; —
Он не всегда бежал от нестерпимых
Невыносимых пыток; но нередко,
Влекомый безмятежным наслажденьем,
Он Счастия искал, свободы, мира;
Затем что в нашем счастьи — ощущенье
Центральное есть мир.
Ему хотелось видеть постоянство,
Что было, есть и будет безконечно,
Себе такой награды он искал.
И что̀ другое было твердой скрепой
Для братства, что воздвигло монастырь,
Высоко на скале, — приют воздушный, —
Или в уединения долины, —
Что̀ привлекло их всех из дальних мест,
Содружеством их сливши неразрывным? —
Инстинкт успокоения всемирный,
Желанье подтвержденнаго покоя,
Внутри и вне; возвышенность, смиренность;
Жизнь, где воспоминанье и надежда
Слились в одно, и где земля спокойна,
Где лик ея меняется едва
Работой рук для нужд неприхотливых,
Иль силою круговращенья года,
Где царствует безсмертная Душа,
В согласии с своим законом ясным,
И небо для услады созерцанья
Открыто в невозбранной тишине.
Мильтон! Зачем тебя меж нами нет?
Британии ты нужен в дни паденья!
Везде заветов прошлого забвенье,
Погибла честь, померкнул правды свет.
Родимый край под гнетом тяжких бед,
В оковах лжи, тоски, ожесточенья.
О, пробуди в нас честные стремленья,
Стряхни могильный сон, восстань, поэт!
Твоя душа была звездой блестящей,
Твой голос был как светлый вал морской —
Могучий, и свободный, и звенящий;
Ты твердо шел житейскою тропой.
Будь вновь для нас зарею восходящей,
Будь факелом над смутною толпой!