Река блестела, как стекло;
Сирены сладко пели;
Взялись мы бодро за весло
И вихрем полетели.
В стремленьи радостном своем,
Везде минуя мели,
Когда же в гавань мы войдем?
Когда достигнем цели?
От ливней пенится река,
Шумит меж берегами;
За быстрым бегом челнока
Пастух следит очами.
Уносит нас реки разлив,
И волны зашумели…
Когда же мы минуем риф?
Когда достигнем цели?
Горят пожаром облака,
И мы плывем к закату;
Подобна бурная река
Расплавленному злату…
Исчезло солнце в лоне волн,
Когда ж, минуя мели,
Увидит гавань утлый челн?
Когда достигнет цели?
Рассеяв дымку облаков,
Луна взошла высоко;
Не видно больше берегов
Шумящего потока.
Блеснула молния огнем,
Раскаты прогремели…
Теперь мы рифы обогнем,
Теперь достигнем цели!
Но вал громадный поднялся
Внезапно перед нами,
И с треском пали паруса,
Залитые волнами.
С собою нас несет волна,
Спасенья нет… Ужели
Нам эта гавань суждена?
Ужели мы — у цели?
Сказал поблекший лист опавшему листу:
— Один на дереве держусь я сиротливо;
В вершинах буйный вихрь бушует прихотливо
И ветви старые ломает на лету. —
Сказал опавший лист поблекшему листу:
— А я затоптан в грязь тяжелою стопою;
Напрасно буйный вихрь зовет меня с собою,
Он подхватить меня не может на лету. —
Сказал поблекший лист опавшему листу:
— О, научи меня, мольбе моей внимая:
Что сделать для того, чтоб мне дождаться мая
И снова пережить любви моей мечту? —
Сказал опавший лист поблекшему листу:
— Ты все от жизни взял: любовь с ее отрадой,
Ты жил и зеленел, теперь же вянь и падай:
Кто может пережить любви своей мечту! —
Налогом раззорен подобным грабежу,
Туземец умолял о милости раджу:
— Плоды моих трудов забрал ты повелитель,
Остался не при чем смиренный твой проситель.
И так как у меня до капли выжат сок,
То укажи, молю, счастливый уголок,
В котором я бы мог трудиться на свободе. —
— Что ж, — вымолвил раджа, — ступай себе в Мадрас. —
— Но брат твой, господин, в таком же правит роде. —
— В Пенджаб! — Но дядя твой не меньше грабит нас. —
— В Тангер! — Племянник твой в том городе правитель. —
— Ну, к черту уходи! — воскликнул повелитель,
Упорством бедняка рассерженный вконец.
— Увы, там, государь, твой царственный отец. —
Я видел юношей, идущих на заре
В храм славы, где сиял огонь на алтаре;
Тропою шли они, усеянной цветами,
И смело звонких струн касалися перстами.
Но истомил одних полдневный тяжкий зной
И прилегли они на отдых у дороги,
Другие же пошли дорогою иной,
А некоторых смерть взяла в свои чертоги.
Теперь настала ночь, но где огонь горит
На дивном алтаре — туда, неутомимы,
Идут последние поэты-пилигримы;
От их усталых глаз конец пути сокрыт,
И вам, грядущее поэтов поколенье,
Вам суждено найти загадки разрешенье.
Я арфу не вешал на иве прибрежной,
Не будет священный напев позабыт,
Пусть люди ей внемлют толпою небрежной —
Сионская песня, как прежде, звучит.
Чем горше плененье и гнет Вавилона —
Тем более песни святые нужны;
Величье Солима — в напевах Сиона,
И мы, как святыню, хранить их должны.
Не вешай священную арфу на ивах —
Игралищем ветра и волн прихотливых,
Но сам по заветным струнам ударяй,
И песни, пленявшие душу когда-то —
Не только храни вдохновенно и свято,
Но сам, полный веры, другим повторяй.
Снежинка падает и тает без следа,
Поглощена волной,
И лебедь царственный, скользя над глубиной,
Не знает, что найдет в пучине водяной
Успокоенье навсегда.
Среди могил воздушней и пышней
Лилея расцвела,
Не думая о том, что у ее корней
Ютится тление — и радостно над ней
Жужжит пчела.