Летая по свету, конечно, за медком,
Пчела влетела в дом.
Увидевши в окне горшочки
И в тех горшках цветочки,
Ну как не залететь?
Где до любимого коснется,
Не только что пчелам - и нам, людям, неймется.
Любимое хоть в щелку поглядеть -
И то отрада, -
А тут пчеле цветы - чего ж ей больше надо?
К тому ж людской разборчивый и прихотливый род
Цветов к себе дурных в хоромы не берет,
А из отличных все пород.
Коль и на взгляд иной не так приятен,
Так уж наверно ароматен.
И подлинно, пчела
В дому один цветок породистый нашла,
Да только, не в родню, он что-то рос так бедно
И цвел так бледно,
Что не на что взглянуть.
Пчела подумала: "Попробую нюхнуть!
Авось утешусь ароматом,
Авось медку найду хоть атом!"
Но что же?.. И того
Не оказалось у него.
Пчела плечами только жала:
"Земля, что ль, под тобой, цветочек, отощала?"
Подумала и вниз сползла -
Земля хорошая была
И полита как надо.
Трудолюбивую пчелу взяла досада.
(Кто сам трудолюбив,
К бездействию других ужасно щекотлив;
Сейчас подумает, что, верно, тот ленив.)
И, приписав все лени,
Пчела укоры, пени
На хилого цветка
Посыпала как из мешка:
"Урод, - жужжит она, - позор своей породы!
Ты знаешь, как ее повсюду чтут народы?
А ты свои дары природы
Куда девал?"
И жало
Уж местью задрожало.
"А я, - тогда цветок уныло отвечал, -
Блажен, когда б об этом и не знал.
Желаньем не томясь и к цели равнодушный,
Я, может, лучше б цвел и в этой сфере душной!
Окно на север здесь, любезная, взгляни!
Насупротив - стена, и я всю жизнь в тени,
В тени!.. Меж тем с порой изящества начало
В душе про сладкое про что-то зашептало,
Но вместе с тем, увы, тогда ж казалось мне,
Что что-то здесь в моем окне
Тот сладкий шепот заглушало,
Но я тогда еще был мал,
Неясно это понимал
И рос, как все. Когда ж с явленьем почек
Все закричали: "Вот цветочек!" -
Тогда широкая молва
Души неясные слова
Собой мне разяснила.
Я понял, чем меня природа одарила,
Какой блестящий мне дала она удел.
За ним, достичь его желаньем полетел -
Душа лишь только средств искала, -
Но в них, увы, судьба мне жадно отказала!
Я жажду солнца, но оно
В мое не жалует окно!
Желанья пылкие желаньями остались,
От безнадежности лучи их к центру сжались,
И спертый жар теперь как ад во мне палит
И весь состав мой пепелит!
Так не дивись, пчела, что я цвету так вяло,
И не брани меня, не разобрав, за лень.
Ничтожности моей начало -
Тень!.."
Талант, молись, чтоб счастья солнце
Взглянуло иногда в твое оконце.
Иначе, как цветы,
В тени замрешь и ты.
<10 июля 1849>
В глубокой древности один законодатель
И, как велось, богам приятель,
С одним из них в радушный час
Сидевши глаз на глаз,
Был удостоен откровенья
И наставленья,
Как сделать счастливым народ.
Конечно, первое условье
Для счастия - здоровье.
Вот он для улучшения своих людских пород
Постановил в закон: чуть где родись урод
Иль хворенький иной, иль просто недоношен,
Дитя быть должен в море брошен;
А если быть кому по правилам в живых, -
Чтобы ни пятнышка на них,
Ни бородавочки нигде не оставалось,
Сейчас чтобы срезалось
Иль выжигалось.
Устроен на скале Тарпейской комитет.
Набрали членов добрых, честных,
Умом, ученостью известных,
Хирургов цвет.
И в этом комитете
Осматривались все и подчищались дети.
Проходит двадцать, тридцать лет,
Вот новое уже явилось поколенье,
Но вовсе не видать в породе улучшенья.
Уродов не перевелось.
Знать, члены матерей щадили.
В делах политики в расчет не брать же слез,
И добрых членов заменили
Другими, покрутей;
Но улучшение людей
Вперед у них, глядят, все мало подается.
Не действует на членов ни арест,
Ни крест;
Смени иного - он смеется
И очень, очень рад:
В другое место заберется, -
Везде, где ни служи, - везде жирней оклад,
Чем в членах комитета.
Смекнувши это,
Сейчас
Оклады увеличили для членов во сто раз,
И место сделалось первейшим в государстве.
Но улучшилась ли людей порода в царстве?
Член, точно, местом дорожит,
Поэтому от всякой малости дрожит
И, несмотря на материно горе,
Ребенка всякого почти кидает в море.
Оно, спокойней и верней -
Дитя отпето
И нет вперед ответа.
А если жить и даст по доброте своей,
То с пятнышками у детей
Обрезав и кругом с запасом,
Без носа часом
Их пустит в свет иль без ушей
И изо всякого обделает урода.
А вместе с тем
Все прекращалося, и наконец совсем
С земли исчезла вся порода.
Остались члены для развода.
И слышал я вчера:
Потомки их весьма способны в цензора.
1849 (?)
Где завелась дурная связь,
Людей порядочных стыдясь,
Там их как можно избегают,
Друзей под масть уж подбирают;
Друзья под масть лишь потакают;
За снисходительность же их
Хозяин также должен в них
Оправдывать их заблужденья:
За снисхожденье - снисхожденье.
Потом, боясь их оскорбить,
Он не откажет разделить
И с ними то, что им по нраву,
И так он нехотя отраву,
Сначала морщась, будет пить,
Потом, привыкнув, находить,
Что этот яд не так опасен,
Что ропот на него напрасен,
Потом, привыкнув, находить,
Что этот яд не так опасен,
Что ропот на него напрасен,
И будет даже удивляться,
Как мог он этого бояться.
Но между тем увидит сам,
Что он к порядочным людям
Стал больше прежнего не к масти,
В кругу их быть - уж род напасти,
Упрека полны взоры их.
Тут, с горем убежав от них,
Встревожив совесть, он стремится
В разгуле страсти позабыться,
И, упоенный, счастлив он;
Тут совесть отыскала сон.
И вот на поприще разврата
Уж он далек, уж нет возврата,
Расслабла совесть ото сна,
От опьяненья, а она,
Бывало, тенью неразлучной
Плелась за ним, как страж докучный,
И берегла его от бед.
Но тень резка, коль ярок свет.
Его же солнце вихрь могучий
Страстей, пороков черной тучей
Затмил, как в сумраке предмет;
Он мрачен стал - и тени нет.
Так он один в потемках бродит,
В потемках тень за ним не ходит.
Победу празднуя, порок
Нахально носит свой венок.
И если встретит вдруг презренье,
Уж не раскаянье, а мщенье
В душе порочной закипит:
К злодейству - шаг, коль совесть спит.
Все вовремя свое берет!
Быть дорогим всему черед,
Когда что надо.
Садовник, школенный на английский манер
Для разведенья парков, сквер,
Из своего превычурного сада
В простой фруктовый сад зашел
Да глазом как кругом обвел —
Смутился!
Так глаз его к дорожкам приучился,
К их красноватому песку,
К обстриженному дерну по шнурку,
Где по аллеям в грунте,
Ровней солдат во фрунте,
Стоят подстриженны деревья и кусты,
Где всюду столько чистоты,
Не говоря уж про цветы!
А это: без толку деревьями засажен:
Где между них — аршин, где — сажень;
Подбора вовсе нет пород:
Там вишня между груш растет,
Тут между яблонями — слива,
Все в беспорядке, как пришлось,
Везде неряшество, навоз, —
Куда как некрасиво!..
То подпертой тычиной сук,
То сам хозяин, как паук,
Оплел все дерево сетями,
Не ладя, видно, с воробьями…
«Ну уж сад!.. —
Сказал наш садовод, с хозяином столкнувшись. —
Забрался я к тебе, любезный, да не рад!
Ходить совсем нельзя, тут лазей все нагнувшись;
Дорожек нет; в глаза торчат
Сучки, листы! Тут с раза
Иль ногу вывихнешь, или уйдешь без глаза!
А звал еще смотреть!.. Нет, в нашем — хоть танцуй!..»
— «Толкуй себе, толкуй! —
Хозяин отвечал. — Твой садик — точно, загляденье;
А мой хоть некрасив, нечист,
Зато уж обеденье!
По осени, убрав свой желтый лист,
Приди ко мне опять — дам фруктов и варенья!»
Не унывай, артист,
Что все в тебе для света модного шершаво;
Зато подчас за твой талант
Тебе и самый модный франт,
Завидуя, воскликнет: «Браво!»
Право!..
1849 или 1850