Высока ли высота поднебесная,
Глубока глубота акиян-море,
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омоты Непровския,
Чуден крест Леванидовской,
Долги плеса Чевылецкия,
Высокия горы Сорочинския,
Темны леса Брынския,
Черны грязи Смоленския,
А и быстрыя реки понизовския.
При царе Давыде Евсеевиче,
При старце Макарье Захарьевиче,
Было беззаконство великое:
Старицы по кельям — родильницы,
Че(р)н(е)цы по дарогам — разбойницы,
Сын с отцом на суд идет,
Брат на брата с боем идет,
Брат сестру за себя емлет.
Из далеча чиста поля
Выскокал тут, выбегал
Суровец-богатырь Суздалец,
Богатова гостя, заморе́нин, сын.
Он бегает-скачет по чисту полю,
Спрашивает себе сопротивника.
Себе сильна-могуча богатыря
Побиться-подраться-порататься,
Силы богатырски протведати,
А могучи плечи приоправити.
Он бегал-скакал по чисту полю,
Хобаты метал по темным лесам —
Не нашел он в поле сопротивника.
И поехал ко городу Покидашу,
И приезжал ко городу Покидошу.
Во славном городе Покидоше,
У князя Михайла Ефимонтьевича,
У него, князя, почестной пир.
А и тут молодцу пригодилося,
Приходил на княженецкой двор,
Походил во гридню во светлую,
Спасову образу молится,
Великому князю поклоняются.
А князь Михайла Ефимонтьевич
Наливал чару зелена вина в полтора ведра,
Подает ему, доброму молодцу,
А и сам говорил таково слово:
«Как молодец, именем зовут,
Как величать по изо(т)честву?».
Стал молодец он рассказовати:
«Князь-де Михайла Ефимонтьевич,
А мене зовут, добра молодца,
Суровец-богатырь Суздалец,
Богатова гостя, заморе́нин, сын».
А и тут князю то слово полюбилося,
Посадил ево за столы убраныя,
В ту скамью богатырскую
Хлеба с солью кушати
И довольно пити, прохлажатися.
Приуныли, приутихли (Дважды) на Дону донски да каза[ки]
А еицкие, донские (Дважды), запороцкие.
А и почем он[и при]уныли?
Потому оне приуныли (Дважды) на Дону дон[ски да ка]заки,
Ах, что взял у них государь-царь (Дважды) … город
Со тремя с темя са малыми с пригородка[ми],
А и со славною су Губаньей, с крепким Лютиком.
А во славном да во Черкасском во земляном городке
А стоит у казаков золотой бунчуг,
А на бунчуге стоит чуден золот крест,
А перед крестом туто стоит войскавой их атаман,
А по именю ли Фрол сын Минеевич.
Ко кресту тут собиралися донски казаки,
А и донские, гребенские, запоротски хохлачи.
Становились молодцы во единой войской круг,
Среди круга стоит войсковой атаман,
А по именю ли Фрол сын Минеевич.
Атаман речи говорил, будто в трубу трубил:
«А и вы, братцы казаки, вы яицкие, донски (Дважды), запоротские!
Пособите мне, атаману, [в]ы думу думати:
Челобитна ли нам писати, государю … подавать?
Самому ли мне, атаману, в Москву ехати?
[Пе]ремерье бы нам взять перед самим царем:
[З]але[г]ли пути-дороги за сине море гулять (Дважды)
Еще от вора от Васьки от Голицына с детьми,
Залегли пути-дороги за сине море,
А и не стало нам добычи на синем море
И на тихом Дону на Иваныче».
И поехал атаман в каменну Москву.
Еще будет атаман [в к]аменной Москве,
Поклонился государю о праву руку,
С[кво]зь слезы он словечко едва выговорил:
«Ах ты, свет (н)аш, надежда, благоверны царь,
А и грозен судар(ь), Петр Алексеевич!
Прикажи нам на Дону чем кормитися: (Дважды)
Залегли пути-дорож[ки] за си[н]е море
От вора от Васьки от Голицына с детьми,
Еще те …… дороги увольные».
……
Как да́лече-дале́че во чистом поле,
Что ковыль-трава во чистом в поле шатается, —
А и ездит в поле стар-матер человек,
Старой ли казак Илья Муромец.
А и конь ли под ним кабы лютой зверь,
Он сам на коне, как ясен сокол.
Со старым ведь денег не годилося:
Только червонцов золотых с ним семь тысячей,
Дробных денег сорок тысячей,
Коню ведь под старым цены не было.
Почему-то цены ему не было?
Потому-то коню цены не было, —
За реку-то он броду не спрашивал,
Котора река цела верста,
А скачет он с берегу на берег.
Наехали на старова станишники,
По-нашему, русскому, разбойники,
Кругом ево, старова, облавили,
Хотят ево, старова, ограбити,
С душей, с животом ево разлучить хотят.
Говорит Илья Муромец Иванович:
«А и гой есть вы, братцы станишники!
Убить меня, старова, вам не за что,
А взяти у старова нечево!».
Вы(мал) он из налушна крепкой лук,
Винимал он ведь стрелку каленую,
Он стреляет не по станишникам, —
Стреляет он, старой, по сыру дубу.
А спела титивка у туга лука,
Станишники с коней попадали,
Угодила стрела в сыр кряковистой дуб,
Изломала в черенья в ножевыя дуб.
От тово-та ведь грому богатырскова,
Тово-та станишники испужалися,
А и пять оне часов без ума лежат,
А и будто ото сна сами пробужаются:
А Селма стает, пересемывает,
А Спиря стает, то постыривает,
А все оне, станишники, бьют челом:
«Ты старой казак Илья Муромец!
Возьми ты нас в холопство вековечное!
Дадим рукописанье служить до веку».
Говорит Илья Муромец Иванович:
«А и гой есть вы, братцы станишники!
Поезжайте от меня во чисто поле,
Скажите вы Чурилу сыну Пленковичу
Про старова казака Илью Муромца».
А за славным было батюшком за Бойкалом-морем,
А и вверх было по матке Селенге по реке,
Из верхнева острогу Селендинскова,
Только высылка была удалым молодцам,
Была высылка добрым молодцам,
Удалым молодцам, селенденским казакам,
А вторая высылка — посольским стрельцам,
На подачу им даны были тобуноцки мужики,
Тобуноцки мужики, люди ясашныя.
Воевода походил у них Федор молодой Дементьянович
Есаулом походил у нево брат родной,
А по именю Прокопей Козеев молодец.
Переправились казаки за Селенгу за реку,
Напущались на улусы на мунгальския.
По грехам над улусами учинилося,
А мунгалов в домах не годилося:
Оне ездили за зверями обловами.
Оне тута, казаки, усмехаются,
Разорили все улусы мунгальские,
Он(е) жен-детей мунгалов во полон взяли,
Шкарб и живот у них обрали весь.
Оне стали, казаки, переправлятися
На другу сторону за Селенгу-реку,
Опилися кумысу, кобыльева молока.
Из-за тово было белова каменя
Как бы черныя вороны налетывали,
Набегали тут мунгалы из чиста поля,
Учинилася бой-драка тут великая:
Оне жен-детей мунгалок и отбили назад,
А прибили казаков много до́ смерти,
Вдвое-втрое казаков их переранили,
Тобуноцки мужики на побег пошли,
Достальных казаков своих выдали.
А прибудут казаки в Селенденской острог,
По базарам казаки оне похаживают,
А и хвастают казаки селендинскии молодцы,
А своими ведь дырами широкими.
Перед нашими широкими воротами
А утоптана трава, утолочена мурава,
А(щ)ипаны цветочки лазоревые.
Еще кто траву стоптал, кто мураву столочил?
Сотоптала-столочила красная девица душа,
Стоючи она с надежею, с милым другом.
Он держал красну девицу за белы ручки
И за хороши за перстни злаченыя,
Целовал-миловал, ко сер(д)цу прижимал,
Называл красну девицу животом своим.
И проговорит девица-душа красная:
«Ты надежа мой, надежа, сердечной друг!
А не честь твоя хвала молодецкая —
Без числа больно, надежа, упиваешься,
А и ты мной, красной девицей, похваляишься;
А и ты будто надо мной все насмехаешься!».
Ему тута молодцу за беду стало,
Как он бьет красну девицу по белу ее лицу:
Он расшиб у девицы лицо белое,
Проливал у девицы кровь горячую,
Замарал на девицы платье цветное.
Расплачится девица перед молодцом:
«Когда тебе девица не в любви пришла,
А и ты сделай мне, надежа, ветлянинькой стружек,
А и ты сделай мне на нем муравленой чердачок,
А и сделай беседу дорог рыбей зуб,
Исподерни ту беседу рытым бархатом,
А и дай мне, надежа, пятьдесят гребцов,
А другое пятьдесят в провожатые,
Отпусти меня, друг-надежа, за сине море,
За сине море во почестной монастырь,
Постригусь я, молодешунька, посхимлюся;
На пострыженья ты дай мне пятьдесят рублев,
На посхименья дай мне другое пятьдесят».
Во хорошем-та высоком тереме,
Под красным, под косящетым окошком
Что голубь со голубушкой воркует,
Девица с молодцом речи говорила:
«А душечка, удалой доброй молодец!
Божился доброй молодец, ратился,
А всякими неправдами заклинался,
Порукою давал мне Спасов образ,
Светителя Николу Чудотворца:
Не пить бы пива пьянова допьяна,
Зеленова вина не пить до повалу,
Сладкиев медов беспросыпных.
А ноне ты, мой надежда, запивашься:
Ты пьешь-та пива пьянова допьяна,
Зеленое вино пьешь до повалу,
А сладкие пьешь меды без просыпу».
Ответ держит удалой доброй молодец:
«Ты глупая девица да неразумная!
Не с радости пью я, молодец, — с кручины,
С тое ли ..... великия печали:
Записан доброй молодец в салдаты,
Поверстан доброй молодец я в капралы,
Не то мне, доброму молодцу, забедно,
Что царь меня на службу ту посылает,
А то мне, доброму молодцу, забедно —
Отец-мати старешуньки остаются,
А некому поить будет их, кормити;
Еще мне, доброму молодцу, забедно,
Что с недругом в одном мне полку быти.
В одной мне шириночке служити.
А под славным было городом под Ригою,
Что стоя(л) царь-государь по три годы,
Еще бывшей Алексей-царь Михайлович.
Изволил царь-государь нарежатися,
Нарежается царь-государь в каменну Москву,
А и бывшей Алексей-царь Михайлович.
Что поутру было рано-ранешонько,
Как на светлой заре на утренней,
На восходе было краснова солнушка,
Как бы гуси-лебеди воскикали,
Говорили салдаты новобраныя:
«А свет-государь, благоверной царь,
А и бывшей Алексей-царь Михайлович!
Ты изволишь нарежаться в каменну Москву,
Не оставь ты нас, бедных, под Ригою,
Уж и так нам-де Рига наскучила,
Она скучила нам, Рига, напрокучила:
Много холоду-голоду принели,
Наготы-босоты вздвое того».
Что злата труба под Ригою протрубила,
Прогласил государь благоверной царь:
«А и детушки, вы, салдаты новобраные!
Не одним вам Рига-та наскучила,
Самому мне, государ(ю), напроскучила.
Когда бог нас принесет в каменну Москву,
А забудем бедность-нужу великую,
А и выставлю вам погребы царския,
Что с пивом, с вином, меды сладкия».
Еще там на горах наехали бухары. (Дважды).
Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу!
А наехал Жинжа: «Здравствуй, масти пане!» (Дважды).
Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу!
Потонцуй же, Жинжа! — гаразд, масти пане! (Дважды).
Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу!
Он зачел же скакать, учел припевати. (Дважды).
Весур, весур валахтантарарах-тарандафуру!
Привели ему, жиду, что жидовку хорошу. (Дважды).
Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу!
Он зачал охлестывати и ошевертовати. (Дважды).
Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу!
Еще имали былы свои добрыя кони. (Дважды).
Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу!
А поехали былы на своих добрыех конях. (Дважды).
Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу!
Оне с холмы на холмы, на холмы-горы. (Дважды).
Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу!
Еще хелмы да велми куварзы визан! (Дважды).
Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу!
Еще шанцы да шпенцы, бекбеке бекенцы, бекушенцы.
Ох, горюна! Ох, горю хмелина!
Гуляли девушки подле реки
По круту по красну бережку.
Ох, горюна! ох, горю хмелина!
Садили девушки хмель в огород.
Ох, горюна! ох, горю хмелина!
Сами оне приговаривали:
«Ох, горюна! ох, горю хмелина!
Рости, хмелюшка, корнем глубок,
Корнем глубок да ты ли́стом широк!
Ох, горюна! ох, горю хмелина!
Шишки велики, белы, что снег.
Ох, горюна! ох, горю хмелина!
Без тебе, хмелюшка,
Пива не варят и вина не курят,
Добрыя молодцы не женются,
Красны девицы замуж не идут.
Ох, горюна! ох, горю хмелина!».
Теща к зятю боса пришла,
Она в полог к зятю нага легла,
Поутру встала, сам мокра:
«Зять-злокоман, не ты ли пошутил?
Не ты ли пошутил, подол намочил?».
«А и тешшинька ты, ты те(ш)ша ласковая!
Ко греху пришло до ... дошло».
Теща к зятю закаялася:
«Да не дай бог бывать ко зятю в дом,
Да не дай бог бывать у зятя в доме,
Завали, боже, дорогу пеньем-колодьем,
Пеньем-колодьем и выскорью!».
Когда светел-радошен
Во Москве благоверной царь,
Алексей царь Михайлович:
Народил бог ему сына,
Царевича Петра Алексеевича,
Первова императора по земле [св]еторусския.
Как плотники-мастеры
Во всю ноченьку не спали:
Колыбель-люльку делали
Оне младому царевичу,
А и нянюшки-мамушки,
Сенныя красныя деушки
Во всю ноченьку не спали:
Шинкарочку вышивали
По белому рытому бархоту
Оне красныем золотом;
Тюрьмы с покаяннами
Оне все распущалися;
А и погребы царские
Оне все растворялися.
У царя благовернова
Еще пир и стол на радосте;
А князи сбиралися,
Бояра сезжалися
А дворяна сходилися,
А все народ божей
На пиру пьют-едят,
Прохложаются.
Во веселье, в радосте
Не видали, как дни прошли
Для младова царевича
Петра Алексеевича,
Первова императора
Кабы по гара́м, гора́м, по высокием гора́м,
Кабы по дала́м, дола́м, по широкием дола́м,
А и покрай было моря синева
И по тем по хорошием зеленым лугам,
Тут ходила-гуляла душа красная девица,
А копала она коренья-зелья лютое.
Она мыла те кореньица в синем море,
А сушила кореньица в муравленой печи,
Растирала те коренья во серебряном кубце,
Разводила те кореньица меды сладкими,
Рассычала коренья белым сахором
И хотела извести своего недруга.
Невзначае извела своего друга милова,
Она по роду братца родимова.
И росплачится девица над молодцом,
Она плачет, девица, убиваючи,
Она жалобна, девица, причитаючи:
«Занапрасно головушка погибнула!».
А и горя, горе-гореваньица!
А в горе жить — некручинну быть,
Нагому ходить — не стыдитися,
А и денег нету — перед деньгами,
Появилась гривна — перед злыми дни,
Не бывать плешатому кудрявому,
Не бывать гулящему богатому,
Не отростить дерева суховерхова,
Не откормить коня сухопарова,
Не утешити дитя без матери,
Не скроить атласу без мастера.
А горя, горе-гореваньица!
А и лыком горе подпоясалась,
Мочалами ноги изапутаны!
А я от горя — в темны леса,
А горя прежде век зашол;
А я от горя — в поче[ст]ной пир,
А горя зашел, впереди сидит;
А я от горя — на царев кабак,
А горя встречает, уж пива тащит,
Как я наг-та стал, насмеялся он.
А стать почитать, стать сказывати:
А и городы все, пригородья все,
Малую деревню — и ту спомянуть.
А в Нижнем славном Нове-городе, на перегородье
В бубны звонят, в горшки благовестят,
Да помелами кадят, мотовилами крестят,
Стих по стиху на дровнях волокут.
А и молоду молодку под полос(т)ью везут.
А на лавицы ковер, на пече приговор,
На полатех мужик с Ориною лежит.
А не мил мне Семен: не купил мне серег,
Только мил мне Иван: да купил сарафан,
Он, положа на лавку, примеривать стал,
Он красной клин в середку вбил.
А был я на Волме, на Волме-горах,
А купил я девоньку, да Улкой зовут,
Дал я за девоньку полтину да рубль.
……
Зарайским городом,
За Резанью за старою,
Из далеча чиста поля,
Из раздолья широкова
Как бы гнедова тура
Привезли убитова,
Привезли убитова
Атамана польскова,
Атамана польскова,
А по имени Михайла Черкашенина.
А птицы-ластицы
Круг гнезда убиваются,
Еще плачут малы ево дети
Над белым телом,
С высокова терема
Зазрила молодая жена,
А плачет-убивается
Над ево белым телом,
Скрозь слезы свои
Она едва слово промолвила,
Жалобно причитаючи,
Ко ево белу телу:
«Казачья вольная
Поздорову приехали,
Тебе, света моего,
Привезли убитова,
Привезли убитова
Атамана польскова,
А по именю Михайла Черкашенина».
А из Крыму ли, братцы, из Нагаю,
Из тоя ли орды бесурманския,
А ехали два братца родимыя,
Под бо́льшим-та братом конь уставает,
А меньшей за бо́льшева умирает:
«А и гой еси, мой братец родимой!
А я тебе, братец, посверстняе,
А пеша ту дороженьку повыду».
Когда было добру молодцу время,
Народ, господа ево почитали,
А стало доброму молодцу безвременье —
Некто́-де молодца не почитает,
А сам се молодец размышляет:
«Сокол ли то на сем свете не птица?
На ево-та безвременьица бывает:
Он пеш да по чисту полю гуляет;
Худая та птичка — куличонко,
И та над соколом насмеялась,
Наперед-та ево залетела».
Во хорошом во зеленом садочку
Гуляла душа красна девица.
Завидел удалой доброй молодец:
«Не моя ли-та земчуженка ката(е)тся?
Не моя ли-та алмазная ката(е)тся?
А сам бы-та я тое земчуженку проалмазил,
Посадил бы я на золотой свой спеченик,
Ко яхантам, двум камушкам, придвинул».
А девушка у девушки спрашивала:
«А с кем ночесь, сестрица, ты начевала?»
«Одна-де начесь я начевала,
В полночь лишь приходил ко мне докука,
Засыкал белу рубашку до пупа».
А девушка-та девушке припеняла:
«Зачем ты мне, сестрица, не сказала?
А я бы-де докуке досадила:
Всю ночь бы с себя я не спустила».
«А и теща, ты теща моя,
А ты чертова перешница!
Ты поди, погости у мене!».
А и ей выехать не́ на чем.
Пешком она к зятю пришла,
А в полог отдыхать легла
Она в жары петровския.
А зять на пиру пировал,
А увидел за женой за своей,
За ее-та за дочерью,
На повете чужова мужика,
Он худыя-та шутки шутил.
Осердяся он домой-та ушел,
Ему тут поталанелося;
Изашел свою тешшенку
У себя в пологу, на мосту.
Смех отсмехивает,
Он и трублю от(т)рубливает.
А и не жаль мне-ка битова, грабленова,
А и тово ли Ивана Сутырина,
Только жаль доброва молодца похмельнова,
А того ли Кирилы Даниловича:
У похмельнова доброва молодца бойна голова болит.
«А вы, милы мои братцы-товарищи-друзья!
Вы купите винца, опохмельтя молодца.
Хотя горько да жидко — давай еще!
Замените мою смерть животом своим:
Еще не в кое время пригожусь я вам всем!».
Благословите, братцы, старину сказать,
Как бы старину стародавную.
Как бы в стары годы, прежния,
Во те времена первоначальныя
А и сын на матере снопы возил,
Молода жена в при́прежи была,
Ево матушка обленчива,
Молода жена зарывчева,
Молоду жену свою поддерживал,
Он матушку свою подстегивал
Своим кнутиком воровинныем,
Изорвался кнутик, он — березиной.
А и по (к)рай было моря синева, (Дважды)
А на ус(т)ь(е) Дону тихова,
На крутом красном берегу
А и стоит крепкой Азов-город (Дважды)
Со стеной белокаменной, (Дважды)
И со башными наугольными, (Дважды.)
И со рвами глубокими, (Дважды)
С земляными роскатами, (Дважды)
И с рогатками железными.
Середи Азова-города
Тут сто[ит] темна темница.