1
Едва припомню барский сад,
Опять привидится раскосый,
Хмельной, широкогрудый, босый
Садовник — отставной солдат.
Таким привидится он мне
И в сотый раз, едва припомню
Осенний сад, пролом в плетне,
Коловший до крови шиповник.
Была пуглива ветвь ветлы,
Был клен багрян наполовину,
А он лишайные стволы
Обмазывал раствором глины.
И не терпелось тем сильней
Вломиться в сад, назло солдату,
Чем больше красного арката
Роняли воробьи с ветвей.
2
Рубаху красную на Пасху,
Кожух дубленый к Покрову,
Картонную на святки маску —
Зеленоклювую сову, —
Меня подарки утешали,
Но было больно мне смотреть,
Как мяла мать каемку шали,
Лица не в силах утереть.
Она обнову мне дарила
И снова, так, что жизнь отдашь,
Кого-то доброго молила:
«Даруй нам пищу, боже наш!»
И проливала, вопрошая,
Святые слезы — сердце жглось…
Так голодать до урожая
Нам с божьей помощью пришлось.
3
Божницу подпирал плечами
Церковный староста, пока
Тянули жребий поречане
И снаряжали ходока
В Торжок за солью, за свечами.
Минуя села и слободки,
Ворча на жребий свой, ходок
По насту вешнему неходко
Спешил к Ефремию в Торжок
Сушить опорки и обмотки.
Костер на площади соборной
Не угасал тогда. Попы
Взамен свечей и соли сорной
Выманивали у толпы
Пчелиный воск и холст узорный.
А поречане на дорогу
Глядели сумрачно в ночи.
И остывало понемногу,
Как непосоленные щи,
Их упование на бога…
Под матицей коптила плошка,
На сходке маялся народ:
Делили соль столовой ложкой —
По ложке поровну на рот,
А было соли всей — лукошко…
4
Когда Папанин в океане
Ледовом вырос, как гора,
Дворы покрыла ропаками
И айсбергами детвора.
Кто: те ли, эти ли любимей?
Равно имели мы в виду
И тех, дрейфующих на льдине,
И этих, зябнущих на льду.
Нам дорог берег, обретенный
Отцами в схватках боевых.
Котовский, Щорс, Чапай, Буденный —
Герои сверстников моих.
Есть, не в пример наукам хитрым,
Совсем не хитрая одна:
Распознавать по детским играм,
Чем озабочена страна.
Во льдах, с погодой не в ладу,
Вели суровые поморы
Поток плотов на поводу, —
О берег бились волны спора:
— Вконец погубит, лиходей!
— Подохнем, братцы, без причастья!
— Смышленых, видишь ты, людей
Шлет к супостатам обучаться
Владеть мечом и долотом
Да городить дома в туманах…
— Вишь, срезал бороду, потом
Нательный крест сорвет с гайтана…
Недолог спор, недолги сборы,
Пока палаты небогаты,
Открыть кабак, закрыть соборы,
Копить казну, рубить фрегаты…
Страна посевов и лесов
Роптала глухо. Но Петру
Уже виднелся порт Азов, —
И он, как парус на ветру,
Упрям в работе плодотворной.
Он на лесах, весь на виду.
Ропщи, страна, но будь покорна
Его стремлению!
Пойдут
Людей дубовых караваны
По зыбям северных морей,
Пробьются к южному лиману —
И, где ни кинут якорей,
Купцам, вельможам нерадивым
Понять помогут вымпела,
Что воля росса породила
И что Россия создала.
Страна дубов, убогих срубов
(На поле копны урожая)
Роптала явственней, сквозь зубы,
Едва не бунтом угрожая:
— Опять указ для голытьбы:
«Валить дубы под самый корень».
А ноне время молотьбы!
Не быть добру! —
Кто правый в споре?
Не быть добру — еще не видят
Добра лесные жители.
Но вот плоты, на стрежень выйдя,
Опять Петра увидели.
Широкое его лицо
Сияло бритыми щеками.
Он выше вздыбленных лесов
И тверд, как тот закладный камень.
Он говорил: «Друзья, радейте!»
А через ямы, через кочки
Уже дворовые гвардейцы
Несли ковши, катили бочки
И жгли бенгальские костры —
Во славу флота жгли на мачтах…
Среди бород, среди расстриг
И на плотах хмельная качка.
Но он один, как исполин,
Стоял, и хмель его не трогал,
Мечтою трезвою палим
О славе русского народа.
Султан гвардейца на ветру,
Покрыта инеем кокарда.
Стрелки, оледенев, замрут
Перед конем кавалергарда.
Декабрь на площади. С ветвей
Соседних кленов опадали
Комочки пуха. Воробей
И во?рон битвы не дождались.
Того не выждал и народ,
В кабак забившийся от стужи,
Кликуша выла у ворот,
Слезились будочники тут же
От умиления…
Царем
В морозный этот полдень станет
Жандарм.
Ликуй, кто одарен
Тулупом, чином и крестами!
В тумане площадь. На стене
Незавершенного собора
Дремал архангел, посинев.
И он увидел штурм нескоро.
А выше на лесах стоял
Строитель сгорбленный. (Веками
Строитель так стоял, тая
За пазухой тяжелый камень.)
Еще невнятен и ему
Был гул на площади Сенатской,
Но ужас голода, чуму,
Сиротство нищенской, кабацкой
Родни, злорадство богатеев
Тогда строитель угадал;
Гвардейцев смелую затею
Благословил он — и когда
На белом хо?леном коне
Кавалергард на площадь вынес
Державу и, осатанев,
Огнем велел восставших выместь, —
Худую спину распрямив,
Перекрестив свою сермягу,
Сказав: «Царь-батюшка, прими
Мою холопскую присягу!» —
Метнул строитель с высоты
Лесов согретый кровью камень:
Руки движением простым
Стал гнев, накопленный веками.
1
Прибрежной липы ствол дуплистый
Увидел я издалека.
Услышал плеск листвы росистой,
Подобный плеску ручейка;
Чуть испытав сердец томленье,
Там мы расстались у реки,
Я уповал на примиренье,
На кроткость крохотной руки.
И упований долголетье —
Как сон тревожный в мире том,
Где мы, расставшись на рассвете,
С восхода солнца встречи ждем.
Благословенна свежесть мая
И утренняя дрожь ветвей,
Дорога к берегу лесная,
Листва над хатою твоей!
2
Только белая блузка —
Грустный времени след —
И короткой и узкой
Стала за восемь лет.
И глаза словно те же,
Тот же выговор слов,
Только русая реже
Прядь спадает на лоб.
Только гостеприимства
Молчаливей обряд.
Ярче свет материнства —
Светлый женственный взгляд.
3
Маньчжурские сопки, карельские скалы,
Бесчисленных странствий моих колеи
На сгорбленном глобусе, верю, искала,
Сжигая шальные открытки мои.
А ныне… А ныне — как не было странствий,
Дороги и годы не выкрали страсть.
Дай руку, уверься в моем постоянстве,
Дай сердцем натруженным к сердцу припасть.
1.
ТАНКИ НОЧЬЮ
Меня разбудят громы. Я открою
Окно, увижу: вновь по мостовой
Ребристые идут гора с горою
Бок о бок… И увижу: вестовой
Идет, высокий, статный, с донесеньем.
Так, родина, о славе возвестят
Сыны твои стальные в том весеннем
Ночном часу, когда поэты спят.
2.
ВОДИТЕЛЬ ГРУЗОВИКА
Полотнищем обтянут кумачовым
И хвойными ветвями убран кузов.
Но чем водитель скроет след ночевок
В пути своем среди снегов и грузов?
От сна в кабине словно стал сутулей
И много старше… Что еще заметим?
Правей руля, в стекле, пробитом пулей,
Дробится луч, — водитель свыкся с этим.
3.
КОННИЦА
Был воздух чище влаги родниковой
(Два-три в году — так редки эти дни).
Шла конница, притуплены подковы
Об острые карельские кремни.
Когда прошли по-боевому споро
Два скорбных, неоседланных коня,
Я шапку снял — почтил бойцов, которым
Не довелось прожить такого дня.
Гранит и мрамор вознесен
Стеной отвесной. Вид утеса
Являет город, и во всем
Я узнаю каменотеса.
Он узловатою рукой.
Лица широкою тоской
Напоминает мне о днях,
В былом затерянных. Не слезы,
Но своды города роднят
Меня с тоской каменотеса.
Ему, строителю дворцов,
Дарован был в конце концов
Годами скопленный сугроб,
Сухой, что дым гранитной пыли,
Чахотки угол — узкий гроб —
И крест сосновый на могиле.
Цари, вельможи, торгаши,
Хоромы ваши хороши!
Но вашей участи последней
Веселый день был смерти днем,
И я, дворцов его наследник, —
Наследник памяти о нем.
И чтобы образ, вросший в своды,
Увидел позднюю родню,
Я все преддверия, все входы,
Весь этот город охраню
От всех подкупных и продажных,
От злобствующих столько зим,
С каменотесом враждовавших,
С прославленным мастеровым.
Левый берег в огне, а на правом
Пеплом кроются угли костра,
И связисты сквозь тьму к переправам
Тянут кабель, — работа быстра.
И, незримы, сползая по скатам,
Пробираются к лодкам стрелки.
Возвестит предрассветным набатом
Батарея о штурме реки.
Тишину разорвут на клочья
Всплески весел и гром пальбы.
Берег с берегом, мерясь мощью,
Водяные взметнут столбы.
Вспенят волны реки величавой
Мастера лобовых атак,
И рванутся в штыки у причалов,
И отхлынет, не выстояв, враг.
А связисты протянут кабель
Над водой и отправят весть:
Там, где буйствовал враг и грабил,
Жег и рушил, — вершится месть.
Рассвет наплывающий инеем брызжет,
Снега полосует косыми ножами.
У горного дуба мы встали на лыжи,
Рванулись и день догонять побежали.
Деревья мелькают на склоне горы,
Кустарник приветливо прутьями машет;
Стремителен бег наш, свободен порыв,
А день убегает за горы — и дальше.
Пред нами сугробы бескрайной страны,
Над нами январское солнце в зените,
А сдвоенный след мой — две длинных струны —
О родине снежной звените, звените!
Минута привала. Подуем в ладони,
Умоемся пригоршней снега, затем
На лыжи — рванемся, догоним, догоним,
Догоним морозный, сверкающий день.
Милой называл, — не улыбнулась;
Как люблю рассказывал, — грустила;
Целовал бы молча, — отвернулась;
Уходить собрался, — не пустила…
Положила руку
На мое плечо —
Лучше бы ни звука
Не сказать еще…
Долго ли стояли на поляне?
Выпала вечерняя роса.
Кто любил когда-нибудь — оглянет
Родины дремучие леса
И увидит эту,
Близко ли, далече,
Сломанную ветку
В знак прощальной встречи.
Тогда осина помахала красным
Платком косому клину журавлей,
И ты, прождав любимую напрасно,
Пришел к реке, себя увидел в ней.
И, доживая день быстротекущий,
Ты явственно, всем сердцем осознал,
Что плеск листвы иссяк
И что гнетущий
Крик журавлей в тебе зазимовал.