(Княгине
3.
А. Волконской.)
То не кукушка в роще темной
Кукует рано по заре;
В Путивле плачет Ярославна,
Одна на городской стене:
«Я покину бор сосновый,
Вдоль Дуная полечу,
И в Каяль-реке бобровый
Я рукав мой обмочу;
Я домчусь к родному стану,
Где кипел кровавый бой;
Князю я обмою рану
На груди его младой.»
В Путивле плачет Ярославна
Зарей на городской стене:
«Ветер, ветер, о могучий,
Буйный ветер, что шумишь?
Что ты в небе черны тучи
И вздымаешь, и клубишь?
Что ты легкими крылами
Возмутил поток реки,
Вея ханскими стрелами
На родимые полки?»
В Путивле плачет Ярославна
Зарей на городской стене:
«В облаках ли тесно веять
С гор крутых чужой земли?
Если хочешь ты лелеять
В синем море корабли:
Что же страхом ты усеял
Нашу долю? Для чего
По ковыль-траве развеял
Радость сердца моего?»
В Путивле плачет Ярославна
Зарей на городской стене:
«Днепр мой славный! ты волнами
Скалы Половцев пробил;
Святослав с богатырями
По тебе свой бег стремил:
Не волнуй же, Днепр широкий,
Быстрый ток студеных вод;
Ими князь мой черноокий
В Русь святую поплывет.»
В Путивле плачет Ярославна
Зарей на городской стене:
«О река! отдай мне друга;
На волнах его лелей,
Чтобы грустная подруга
Обняла его скорей;
Чтоб я боле не видала
Вещих ужасов во сне;
Чтоб я слез к нему не слала
Синим морем на заре.»
В Путивле плачет Ярославна
Зарей на городской стене:
«Солнце, солнце ты сияешь
Всем прекрасно и светло!
В знойном поле что сжигаешь
Войско друга моего?
Жажда луки с тетивами
Иссушила в их руках,
И печаль колчан с стрелами
Заложила на плечах.»
И тихо в терем Ярославна
Уходит с городской стены.
Из мрачных северных лесов,
С восточных дальних берегов,
Сыны отваги и свободы,
Стремятся дикие народы
С двойной секирою, пешком,
В звериной коже, с булавами,
И на конях с копьем, с стрелами,
И череп вражий за седлом.
Дошли; рассыпались удары,
Клубится дым, горят пожары,
Стон тяжкий битвы заглушал,
И Рим, колосс держанный, пал;
Порочный пал он, жертва мщенья, -
И шумно ветры разнесли
Ужасный гром его паденья
В концы испуганной земли.
Но туча грозная народов
С небесным гневом пронеслась,
И пыль от буйных переходов
В полях кровавых улеглась.
Навеки мертвое молчанье
Сменило вопли и стенанье.
Уже паденья страшный гул
В пустыне горестной уснул;
В тумане зарево не рдеет,
И черный дым уже редеет;
Яснеет мгла; с печальных мест
Вдали стал виден светлый крест.
Другие люди, вера, нравы,
Иной язык, права, уставы,
Чистейший мир, рожденный им,
Явился вдруг чудесно с ним, -
И проповедники святые
На пепелища роковые
Пришли с Евангельем в руках,
И меж развалин на могилы
Воссели, полны тайной силы;
Горела истина в очах;
Глас тихий, скорбных утешитель,
Небесной воли возвеститель,
Вселенной жизнь другую дал;
Так их божественный учитель
По вере мертвых воскрешал.
В груди моей стесняя горе,
Разбитый бурею пловец,
На синее смотрю я море,
Как бы на жизнь смотрел мертвец;
Но поневоле, думы полный,
Внезапной страшною грозой,
Когда мой челн губили волны,
Влекомый яркою звездой.
Увы! не мой один волнами
Челнок надежды погублен,
И в даль неверную звездами
Не я один был увлечен!
И кто тревогой не смущался,
Желанной цели достигал,
С мечтой любимой не прощался,
Кто слез долину миновал?
Когда бы ты из волн сердитых,
О море! выкинуть могло
Все то, что в кораблях разбитых
Высоких дум и чувств легло;
Когда б из бездны кто явился,
Погибших повесть рассказал, —
То б мир, быть может, изумился
О том, чего никто не знал.
Как много в участи мятежной,
Быв жертвой неизбежных бед,
Тоской увяли безнадежной,
И уж давно пропал их след!
О, много, много перл огнистых
На дне морском погребено,
И много веяний душистых
В эфирной тме утаено!
И сколько светлых упований,
Оторванных налетом гроз,
И сердца радостных мечтаний,
Истлевших от горючих слез!
И тайны чудного условья
Меж дум небесных и страстей —
Одно лишь знает изголовье
И мрак томительных ночей.
Сиротка
Я слышу, сиротам
Внезапно веет благость,
Что легче будет нам
Печальной жизни тягость.
Уж дан приют, — но я
Бежать туда не смею:
Мой путь страшит меня,
Идти одна робею.
Ангел
Не бойся, я с тобой,
Невинных я хранитель,
И благости святой
Известна мне обитель;
Отрада в том моя,
Что всех от бед спасаю,
И вот слепого я
Путь мрачный услаждаю.
Слепец
О верь, малютка, мне:
Вожатый он чудесный,
В земном тревожном сне
Блестя мечтой небесной.
Святую тайну знай:
Недаром сердце стонет;
Молись и уповай, —
Челнок твой не потонет.
Все трое вместе
Как сладостно любить
Тебя, о провиденье!
В тебе себя забыть,
Душой обнять терпенье!
О дай же нам, Творец,
В счастливой, тяжкой доле
Направить пыл сердец
К Твоей священной воле!
Воздушная песнь
Бог неба — Бог земли:
Среди высот надзвездных
Хранит в своей любви
Печальных, безнадежных;
Он к ним стремит свой взор;
Их не глушат моленья,
Ни сфер небесных хор,
Ни серафимов пенье.
С крутых муравчатых холмов
В долину ручеек стремится,
Играет, плещет меж кустов,
Светлее зеркала струится;
Но вскоре бурною зимой
Морозов звонких ужаснется,
И, уж окованный волной,
Блестящий ток не шевельнется.
И роза юная в полях
Царевной гордою светлеет,
Вот вплетена она в венках,
Вот на груди огнем алеет;
Но, видно, грусть знакома ей:
В разлуке с веткою родимой
Она час от часу томней, —
И вот увял цветок любимый.
На тихий дол, на темный лес
Луна свой блеск бросает нежно,
Краса полуночных небес
Плывет по звездам безмятежно,
И на нее любовь глядит.
Она ясней воспоминанья! —
Но туча вслед за ней летит,
И меркнет милое сиянье.
Так гонит все враждебный рок —
Волна замрет и не струится;
И вянет радостный цветок,
И ясный луч внезапно тмится;
Но, грустно голову склони,
Сидишь ты — слезы в томном взоре…
О ты, о ком мечтаю я,
Скажи: ужель ты знаешь горе?
Святее дружбы чувства нет.
И тот, кто жертвою чудесной
Спасает мир и льет нам свет,
Дает тому пример небесный.
Он исцелял, благотворил
И, Бог, изведал сердца нужды;
Но величайшее — для дружбы
Свое он чудо сотворил.