Давно уже тебя мне хочется спросить:
Что таки ты весь день изволишь говорить?
Лиса увидевши сороку вопрошала;
Я чаю есть что перенять
Когда ты станешь рассуждать. —
Все что я говорю, сорока отвечала:
Относится к тому, чтоб истинну вещей
Открыв, других наставить в ней.
И так большим моим стараньем предуспела,
Что я кого бы ни взяла,
От жука до орла,
Ясняе всех ее исследовать умела,
И толк дала.
Большое, говорит лисица: одолженье
Мне было бы твое услышать наставленье;
Когда бы ты не в труд сочла.
Как иногда педант глубоко-изученный,
Наукой и собой надут и зараженный,
Готовясь преподать спасительный урок,
Сперьва вперед и взад кафедры зашагает;
И важно в носовой свой шелковой платок
Утрется, и потом уж слово начинает.
Так точно на суку сорока повертясь,
И поучение подать расположась,
Сперьва вперед и взад с осанкой выступала,
И справа нос об сук и слева подчищала;
Потом приняв ученый вид,
Я рада, говорит:
Моим делиться дарованьем.
Пусть пользуется всяк и малой и большой,
Открытым мне познаньем.
Послушай; о тебе самой
Теперь я рассуждала:
Ты ведь четыре у себя
Ноги до этих пор считала;
А не четыре их. Хоть странно для тебя
Покажется; но знай, все чтоб я ни сказала
Не доказав не оставляла.
Послушай, и сама признаешся тогда:
Приметила ли ты когда
Ты ступишь, то всегда
Нога твоя в движеньи;
Когда же ты стоишь в покойном положеньи
То и нога твоя покоится тогда?
Но этим я еще не все ведь доказала;
А слушай что теперь я буду выводить:
Всегда, когда тебе случается ходить,
То все нога твоя не по земле-ль ступает?
Приметь же ты свой хвост: когда нога шагнет,
То с нею тож и хвост подастся твой вперед;
И как нога твоя то тут, то там бывает,
То так точнехонько и хвост твой выступает;
А из того теперь и нужно заключить.
Что хвост твой пятою ногою должен быть;
И вот, на чудное по видимости мненье,
При доказательстве тебе мое решенье. —
Не образумившись от мудрых толь речей,
Лисица пятую поджав смиренно ногу
Пошла, и всю дорогу
Твердила: стало быть не меж одних людей
Чем кто глупяе,
Тем в доказательствах сильняе.
По кратком сроке испытанья,
Безсмертье ожидает нас:
Тогда поглотит все стенанья
Исполненный восторга глас.
Мы здесь обречены трудам:
Там наше воздаянье — там!
Там!… Ужь и здесь часы блаженства
Даются чистому душой;
Но на земле нет совершенства,
Не прочен и сердец покой:
Был человеком человек —
И человеком будет век.
То мир с своими суетами,
То враг, который в нас самих
И редко побеждаем нами,
То преткновенье от других,
То немощь, то соблазн утех
Ввергают нас в соблазн и грех.
Здесь часто добродетель страждет,
Порок во славу облечен;
Сгубить счастливца злоба жаждет,
А кто несчастлив — тот забвен;
Здесь смертный не бывает чужд
Ни слез, ни слабостей, ни нужд.
Здесь лишь ищу, но там найду я;
Я весь преображуся там:
Там узрю Бога, торжествуя,
Предамся песням и хвалам!
Из века в век и без конца,
Прославлю там любви Отца!
Моей Его святую волю,
Моим блаженством буду звать,
И в неотемлемую долю
Он даст мне свет и благодать;
С ступени взыду на ступень,
Незаходимый встречу день…
И мне тот день откроет ясно
Все то, что темно на земле;
Премудро, светло и прекрасно
Там явится, что здесь во мгле;
С благоговеньем преклонясь,
Судеб постигну цель и связь.
К престолу Господа проникну —
Туда, где Он не покровен.
«Свят, свят Господь мой! свят!» воскликну,
Его сияньем озарен —
И рать духов тогда со мной
Все небо огласит хвалой.
Средь ангелов — им равен буду
И буду чист, подобно им,
И грех, и скорбь земли забуду,
И приобщусь, благой, к благим:
Возрадуюсь их части я,
И будет часть их — часть моя.
О, радость паче слов и меры!
Там и того увижу вновь,
Кто подал мне светильник веры,
Платил любовью за любовь
И прежде чем с земли изчез,
Мне указал страну небес.
О, если б, встретившись со мною,
И мне промолвил кто в раю:
«Мой брат, не я ль спасен тобою?
Ты жизнь, ты душу спас мою!»
Невыразимо тот блажен,
Кем погибавший брат спасен!
За мной мгновенной жизни горе:
Как дым, исчезнет в оный день,
Как капля в безпредельном море,
Как от лучей ночная тень,
Как сотворенный сном призрак,
Когда пред солнцем тает мрак.
Жил был скупой богач, и у него один
Был сын.
Отец его скончался;
Наследства миллион молодчику достался,
И захотел сынок, имевши миллион,
Бароном сделаться, — и сделался барон
Баронство куплено. Теперь задумал он
Быть сверх того еще и знатным господином
И слыть бароном с чином.
Хоть знатных он людей достоинств не имел,
Да он их представлять умел;
И все сбирался и хотел
Министром быть при кабинете,
Чтоб в царском заседать совете,
Иль славным полководцем быть
Барон! достоинство за деньги не купить!
Но все барон не мог решиться,
К чему бы лучше прилепиться,
Где б больше чести доступить:
Министром быть ли добиваться
Иль в полководцы домогаться?
И так в намереньях одних живет барон,
А все достоинство барона — миллион.
Он удивленье был народов
Толпою гайдуков своих и скороходов;
Доходами его почти весь город жил,
Он в золото себя и слуг всех обложил;
И ежели когда в карете проезжался,
То больше лошадей своих он величался.
Льстецам он покровитель был
И ревностно тому служил,
Кто, ползая пред ним, его о чем просил;
А кто поступки все и вкус его хвалил,
Талантами его бесстыдно восхищался,
Тот верно помещен в число друзей тех был,
Которые на счет баронов ели, пили,
Смеясь в глаза, его хвалили;
И в тот же самый час мешки его щечили,
Как уверяли все его,
Что против глаз таких, какие у него,
И Аргусовы ничего.
Надолго ль моту миллиона?
Ему другого нет закона,
Как только чтоб по воле жить,
Страстям и прихотям служить.
Барон наш перестал уж больше говорить,
Министром, полководцем быть,
И только к роскошам одним лишь прилепился;
Пил, ел и веселился.
А как весь миллион баронов истощился,
То стал опять ничто барон,
Таков, как был и прежде он;
Без денег он от всех оставлен очутился,
И доказал своим житьем
Барон наш правду эту всем,
Что детям только зла родители желают,
Когда лишь им одно богатство оставляют:
Богатство — пагуба и вред
Тому, в ком воспитанья нет.
Жил был скупой богач, и у нево один был сын.
Отец ево скончался;
Наследства милион молодчику достался;
И захотел сынок имевши милион
Бароном сделаться, и сделался барон.
Баронство куплено; теперь задумал он
Быть сверх того еще и знатным господином,
И слыть бароном с чином.
Хоть знатных он людей достоинств не имел,
Но все збирался и хотел
Министром быть при кабинете,
Чтоб в царском заседать совете;
Иль славным полководцем быть.
Барон! достоинства за деньги не купить.—
Но все Барон не мог решиться
К чему бы лучше прилепиться;
Гдеб больше чести доступить:
В министры-ль добиваться,
Иль в полководцы попытаться.
И так в намереньях одних живет барон;
А все достоинство барона милион.
Он удивленье был народов
Толпою гайдуков своих и скороходов.
Доходами ево почти весь город жил.
Он в золото себя и слуг всех обложил;
И ежели когда в карете проезжался,
То больше лошадей своих он величался.
Льстецам он покровитель был,
И ревностно тому служил,
Кто ползая пред ним ево о чем просил;
А кто поступки все и вкус ево хвалил,
Талантами ево безстыдно восхищался,
Тот верно помещен в число друзей тех был,
Которые на счет барона ели, пили,
Смеясь в глаза его хвалили;
И в тот же самой час мешки ево счечили,
Как уверяли все ево,
Что против глаз таких какие у нево,
И Аргусовы ничево.
На долго-ль моту милиона?
Ему другова нет закона,
Как только чтоб по воле жить,
Своим богатством величаться,
Страстям и прихотям служить.
Барон наш перестал уж больше добиваться
Министром, полководцем быть;
И только к роскоши развратной прилепился:
Пил, ел и веселился.
А как весь милион баронов истощился,
То стал опять барон
Ничто, как был и прежде он.
Без денег он от всех оставлен очутился;
И доказал своим житьем
Барон наш правду эту всем,
Что детям только зла родители желают,
Когда лишь им одно богатство оставляют:
Богатство пагуба и вред
Тому в ком воспитанья нет.
Какой-то стряпчий был, всем стряпчим образец,
Такой делец
Что стряпческими он ухватками своими,
Пред всеми стряпчими другими
Взяв первенство к себе всех истцов приманил.
И словом: так проворен был,
Что часто им и тот оправдан оставался,
Которой сам суду в вине своей признался,
И суд которого на казнь уж осудил.
В покраже двух воров поймали;
И должно по суду воров за то казнить.
А это воры знали;
Однако как они о стряпчем тож слыхали,
Что естьли за ково возмется он ходить
Бояться нечево; то стряпчева сыскали,
Сулят ему что за душей,
Из краденых вещей,
Лишь только бы оправить,
От смерти их избавить.
Ведь тяжко умирать, как есть кому чем жить.
Надеясь от воров подарки получить,
Стал стряпчий за воров ходить;
И выходил, что их на волю отпустили;
Всех вообще судей заставя разуметь,
Что их напрасно обвинили.
Вот в свете каково старателя иметь!
Как скоро их освободили,
В дом стряпчего снесли они что посулили;
Благодарят,
И впредь дарить ево сулят.
Как это все происходило,
Что стряпчий от воров подарки принимал,
И с ними в радости на счет их пировал,
Уж на дворе не рано было;
И стал гостей он унимать
Остаться переночевать;
А гости будто бы сперва не соглашались,
Однако ночевать остались.
Лишь только в доме улеглись,
За промысл гости принялись:
Не только что свои подарки воротили,
Еще и стряпчего пожитки разщечили;
Потом до сонного добрались самого,
И в барышах ему бока отколотили,
Оставя чуть живым ево.
Кто плутнями живет и плутням потакает,
От них и погибает.
Был у отца сын, малый молодой,
Шалун и бедокур такой,
Хоть голову кому так рад сорвать долой.
Какая только где проказа ни случится,
Наш малый завсегда тут первым очутится.
«Что, — говорит отец, — с повесой мне начать?
И чем его унять?»
Однако, чтоб себя стыда и бед избавить,
А в малом жару поубавить,
Он способ с ним еще вот этот предприял:
Как матушка на то любезна ни косилась,
В Америку его на сколько-то послал.
Что ж? чем поездка та решилась?
Ужли смирнее малый стал?
Где! бешеным таким еще и не бывал.
И для того отец и дядя посудили,
Подумали и положили,
Что как пути в нем не видать,
То б в службу малого военную отдать.
Поплакали, погоревали
И наконец его в солдаты записали,
Что в самом деле для него
Полезнее казалося всего.
Хоть люди каковы б поенные ни были
И что б про них ни говорили,
Но многих палкой жить они уж научили.
А впрочем, ну́жды в этом нет,
Что столько ж иногда умен и тот, кто бьет,
Как тот, кто за вину побои принимает.
Однако малого ничто не пронимает,
И палка даже не берет.
Посылка за отцом, чтоб в полк ему явиться.
«Нет, — говорят, — изволь назад ты сына взять
И сам, как хочешь, с ним возиться,
А нашей мочи уж не стало больше биться».
И велено отцу его назад отдать.
Теперь уж от него добра не ожидать!
Но нет, скорехонько детину проучили:
Еще и месяц не прошел,
Совсем детина присмирел.
Да чем же малого так вдруг переменили?
Ужли в тюрьму отец детину посадил?
Нет, лучше этого его он проучил:
На злой жене женил.
Был у отца сын малой молодой,
Шалун и бедокур такой,
Хоть голову кому, так рад сорвать долой.
Какая только где проказа ни случится,
Наш малой завсегда тут первым очутится.
Что, говорит отец: с повесой мне начать,
И чем ево унять?
Однако чтоб себя стыда и бед избавить,
А в малом жару поубавить,
Он способ с ним еще вот этот предприял:
(Как матушка на то любезна ни косилась,)
В Америку ево на сколько-то послал.
Что ж, чем поездка та решилась?
Уж ли смирнее малой стал? —
Где! бешеным таким еще и не бывал.
И для того отец и дядя посудили,
Подумали и положили:
Что как пути в нем невидать,
Тоб в службу малова военную отдать.
Поплакали, погоревали,
И наконец ево в салдаты записали.
Что в самом деле для нево
Казалося тогда полезнее всево:
Хоть меж военными и всякие бывают,
Но палкою они жить многих научают.
А в протчем нужды в этом нет,
Что столькож иногда умен и тот, кто бьет,
Как те, которые побои принимают. —
Однако малова и палка не берет.
Посылка за отцом, чтоб в полк ему явиться.
Нет, говорят: изволь назад ты сына взять,
И сам как хочешь с ним возиться;
А нашей мочи уж не стало больше биться. —
И велено отцу ево назад отдать.
Теперь уж от нево добра не ожидать. —
Но нет, скорехонько детину проучили:
Еще и месяц не прошел,
Совсем детина присмирел.
«Да чем же малова так вдруг переменили?
Уж ли в тюрьму отец детину посадил?» —
Нет, лутче этова ево он проучил:
Женил.
Хвала и слава будь Тебе,
Владыко, Боже мой!
Ты пекся о моей судьбе,
Ты был всегда со мной!
К Тебе взывал ли в страхе я —
Не тщетен был мой зов:
Благой, Премудрый — длань Твоя
Мой щит и мой покров.
На одр скорбей я пал, стеня:
«Спаси!» я так молил…
Ты спас, Ты исцелил меня:
Хвала, источник сил!
Врагом бывал ли оскорблен,
Восплачусь пред Тобой:
Ты дашь терпенье — враг прощен
И в сердце вновь покой.
Блуждаю ли в своем пути,
Призраками прельщен,
Промолвлю: «путь мой освети!»
Гляжу — и освещен.
Скорблю, ни где отрады нет:
«Ах! долго ль?» вопию —
И утешенье Твой ответ
На жалобу мою.
Ты Бог благой, Ты щедрый Богь,
Отец того, кто сир;
В нужде, в соблазнах мне помог;
Ты шлешь мне мощь и мир.
Хвала! Пусть горе Твой посол —
Сближаюсь им с Тобой:
В нем слышу Твой живой глагол.
Хвала, наставник мой!
Земля и твердь и поле волн
Твоей любови храм;
Твоих даров не мир ли полн?
Хвала! — Ты дал их нам.
Хвала, хвала за кровь Того,
Кто грешных смертью спас!
Наш Бог и Сына своего
Не пожалел для нас.
О, сколь Господь нас возлюбил!
Издай же песни, грудь!
Органом славы Богу сил,
Народ Господень, будь!
Он преклоняет слух на стон,
Речет — и стона нет!
Нас по искусе кратком Он
Восхитит в вечный свет.
Мой дух, на милость уповай,
Которой нет конца!
Сколь благ твой Бог не забывай
И чти закон Отца!
Какой-то господин,
Боярин знатный из Афин,
Который в весь свой век ничем не отличился
И никакой другой заслуги не имел,
Окроме той одной, что сладко пил и ел
И завсегда своей породой возносился, —
При всем, однако же, хотел,
Чтоб думали, что он достоинствы имел.
Весьма нередко то бывает:
Чем меньше кто себя достойным примечает.
И, право бы, в слуги к себе негоден был,
Когда бы родом он боярином не слыл, —
Тем больше требует почтенья и желает
В том самом городе, где барин этот был,
Какой-то стихотворец жил,
Который пел мужей, делами именитых,
Не титлами пустыми отменитых.
Писателя сего боярин попросил,
Чтоб нечто и в его он славу сочинил.
«Когда, — писателю вельможа говорил, —
Вы что-нибудь мне в славу сочините
И мне ту сделаете честь,
Прославиться и вам тут также случай есть».
В ответ писатель: «Извините,
Я всею бы душой вам в этом услужил,
Но сделать этого никак мне невозможно,
Затем что я зарок такой уж положил,
Чтоб не из подлого ласкательства и ложно
Стихи на похвалу кого-нибудь писать,
Но ими истинны заслуги прославлять».
Какой-то был кащей и денег тьму имел,
И как он сказывал, то он разбогател
Не криводушно поступая,
Не грабя и не разоряя,
Нет, он божился в том,
Что бог ему послал такой достаток в дом
И что никак он не боится
Противу ближнего в неправде обличиться.
А чтобы господу за милость угодить
И к милосердию и впредь его склонить,
Иль, может быть, и впрям, чтоб совесть успокоить,
Кащею вздумалось для бедных дом построить.
Дом строят и почти достроили его.
Кащей мой, смо́тря на него,
Себя не помнит, утешает
И сам с собою рассуждает,
Какую бедным он услугу показал,
Что им пристанище построить приказал.
Так внутренно кащей мой домом веселится,
Как некто из его знакомых проходил,
Кащей знакомому с восторгом говорил:
«Довольно, кажется, здесь бедных поместится?»
— «Конечно, можно тут числу большому жить;
Но всех, однако же, тебе не уместить,
Которых по миру заставил ты ходить».
Какой-то был кощей и денег тьму имел,
И как он сказывал, то он разбогател
Не криводушно поступая,
Не грабя и не разоряя,
Нет, он божился в том,
Что Бог ему послал такой достаток в дом,
И что никак он не боится
Противу ближняго в неправде обличиться.
А чтобы Господу за милость угодить
И к милосердию и впредь Его склонить,
Иль может быть и впрямь чтоб совесть успокоить,
Кощею вздумалось для бедных дом построить.
Дом строят и почти достроили его.
Кощей мой, глядя на него,
Себя не помнит, утешает
И сам с собою разсуждает:
Какую бедным он услугу оказал,
Что им пристанище построить приказал!
Так внутренно кощей мой домом веселится.
Как некто из его знакомых проходил,
Кощей знакомому с восторгом говорил:
«Довольно, кажется, здесь бедных поместится?»
«Конечно, можно тут числу большому жить;
Но всех однако же тебе не уместить,
Которых по-миру заставил ты ходить.»
Какой-то был кащей и денег тьму имел;
А сказывал он сам, что он разбогател
Не криводушно поступая,
Не грабя и не раззоряя.
Нет, он божился в том,
Что Бог ему послал такой достаток в дом,
И что никак он не боится
Противу ближнего в неправде обличиться.
А чтобы Господу за милость угодить,
И к милосердию и впредь ево склонить,
Или чтоб совесть успокоить,
Кащею вздумалось для бедных дом построить.
Дом строют, и почти достроили ево.
Кащей мой дом свой посещает;
Смотря он на нево
Любуется и рассуждает:
Какую бедным он услугу показал,
Что им пристанище построить приказал!
Так внутренне кащей мой домом веселится,
Как некто мимо проходил.
У незнакомого с восторгом он спросил:
Довольно кажется тут бедных поместится?
«Довольно здесь их может жить;
Но всех хозяину сюда не поместить,
Которых по миру заставил он ходить.»
Скворец из города на волю улетел,
Который в клетке там сидел.
К нему с вопросами кукушка приступила
И говорила:
«Скажи, пожалуй, мне, что́ слышал ты об нас,
И городу каков наш голос показался?
Я думаю, что ведь не раз
Об этом разговор случался?
О соловье какая речь идет?»
— «На похвалу его и слов недостает».
— «О жаворонке что ж?» — кукушка повторяет.
— «Весь город и его немало похваляет».
— «А о дрозде?»
— «Да хвалят и его, хотя и не везде».
— «Позволишь ли ты мне, — кукушка продолжала, —
Тебя еще одним вопросом утрудить
И обо мне, что слышал ты, спросить?
Весьма б я знать о том желала:
И я таки певала».
— «А про тебя, когда всю истину сказать,
Нигде ни слова не слыхать».
— «Добро! — кукушка тут сказала.—
Так стану же я всем за это зло платить,
И о себе сама все буду говорить».
Скворец из города, где в клетке он сидел,
На волю улетел.
К нему с вопросами кукушка приступила,
И говорила:
Скажи пожалуй мне, что слышал ты об нас;
И городу каков наш голос показался?
Я думаю что ведь не раз
Об этом разговор случался.
О соловье какая речь идет? —
«На похвалу его и слов недостает.»
О жаворонке что ж? кукушка повторяет.
«Весь город и ево немало похваляет.»
А о дрозде?
«Да хвалят и ево, хотя и не везде.»
Позволишь ли ты мне, кукушка продолжала:
Тебя еще одним вопросом утрудить;
И обо мне, мой друг! что слышал ты? спросить.
Весьма б я знать о том желала:
И я таки певала.
«А про тебя, когда всю истину сказать,
Нигде ни слова не слыхать.»
Добро! кукушка тут сказала:
Так стану же я всем за это зло платить,
И о себе сама все буду говорить.