Д. С. МережковскомуЛегкою игрою низводящий радугу на землю,
Раздробивший непреклонность слитных змиевых речей,
Мой алмаз, горящий ярко беспредельностью лучей,
Я твоим вещаньям вещим, многоцветный светоч, внемлю.
Злой дракон горит и блещет, ослепляя зоркий глаз.
Льётся с неба свет его, торжественно-прямой и белый, —
Но его я не прославлю, — я пред ним поставлю смелый,
Огранённый, но свободный и холодный мой алмаз.
Посмотрите, — разбежались, развизжались бесенята,
Так и блещут, и трепещут, — огоньки и угольки, —
Синий, красный и зелёный, быстры, зыбки и легки.
Но не бойтесь, успокойтесь, — знайте, наше место свято,
И простите бесенятам ложь их зыбкую и дрожь.
Злой дракон не знает правды и открыть её не может.
Он волнует и тревожит, и томленья наши множит,
Но в глаза взглянуть не смеет, потому что весь он — ложь.
Все лучи похитив с неба, лишь один царить он хочет.
Многоцветный праздник жизни он таит от наших глаз,
В яркой маске лик свой кроет, стрелы пламенные точит, —
Но хитросплетенье злое разлагает мой алмаз.
Тринадцать раз в году больная,
Устала я от жизни этой.
Хочу лежать в гробу нагая,
Но не зарытой, не отпетой.
И будет гроб мой — белый мрамор,
И обовьют его фиалки,
И надпись золотая: «AMOR»
У ног на чёрном катафалке.
Поставят гроб в высокой башне,
В торжественном большом покое,
И там ничто тоской вчерашней
Мне не напомнит про былое.
Аканты лёгких капителей
И своды голубой эмали
Меня закроют от мятелей
И от тревожной звёздной дали.
Увижу в полночь сквозь ресницы
На ступенях алмазных лестниц
В одеждах алых вереницы
Блаженных Элизийских вестниц,
И отроков в крылатых латах,
Превосходящих блеском солнцы,
На страже у дверей заклятых
Чеканенной тяжёлой бронзы.
И мне к челу с венчальным гимном
Рубиновая диадема
Прильнёт, и фимиамом дымным
Упьюсь я, как вином Эдема.
Улыбкой слабой дрогнут губы,
И сладко потеплеют чресла,
Когда серебряные трубы
Мне возвестят: «Любовь воскресла!»
И запылает надпись: «AMOR»,
Пасхальные зажгутся свечи,
И встану я, и белый мрамор
Покину для последней встречи.
Если есть Иной,
Здесь иль там,
Ныне, в час ночной,
Явен стань очам.
Погасил я все светила,
И на ложе я возлёг, —
Благовонный дым кадила
У моих клубится ног.
Я лежу в дыму курений,
Как бессильный бог.
Я не жду ничьих молений, —
Лишь тебя, мне чуждый гений,
Призываю в мой чертог.
Покажи свой лик,
Обрати свой взор
На меня!
Или нет владык
У пучин, у гор,
У огня?
Бьют, звенят ручьи,
Тучи воду пьют, —
Как же дни мои,
Для чего цветут?
Я возник из почвы дикой,
Я расцвёл в недобрый час.
Для кого пылал костёр великий?
Для чего угас?
Сквозь туманный дым кадила
Вижу я нездешние черты.
О, неведомая Сила,
О иной, о дивный, это — Ты!
Ничего вокруг не изменилось,
Но во мне всё сделалось иным, —
Безглагольно тайное открылось,
Тает жизнь моя, как дым.
Знаю я, что нет земного слова
Для Твоих безмолвных откровений,
Знаю я, что мне томиться снова
В рабстве тягостных сомнений,
И Твоё мгновенное явленье, —
Призрак или свет, —
Но спасён я в краткое мгновенье,
Всё равно, — то было вдохновенье
Или бред.
Любви неодолима сила.
Она не ведает преград,
И даже то, что смерть скосила,
Любовный воскрешает взгляд.Светло ликует Евридика,
И ад ее не полонит,
Когда багряная гвоздика
Ей близость друга возвестит, И не замедлит на дороге,
И не оглянется Орфей,
Когда в стремительной тревоге
С земли нисходит он за ней.Не верь тому, что возвестили
Преданья темной старины,
Что есть предел любовной силе,
Что ей ущербы суждены.Хотя лукавая Психея
Запрету Бога не вняла
И жаркой струйкою елея
Плечо Амуру обожгла, Не улетает от Психеи
Крылатый бог во тьме ночей.
С невинной белизной лилеи
Навеки сочетался змей.Любви неодолима сила.
Она не ведает преград.
Ее и смерть не победила,
Земной не устрашает ад.Альдонса грубая сгорает,
Преображенная в любви,
И снова Дон-Кихот вещает:
«Живи, прекрасная, живи!»И возникает Дульцинея,
Горя, как юная заря,
Невинной страстью пламенея,
Святой завет любви творя.Не верь тому, что возвестили
Преданья, чуждые любви.
Слагай хвалы державной силе
И мощь любви благослови.
Я испытал превратности судеб,
Я видел много на земном просторе,
Трудом я добывал свой хлеб,
И весел был, и мыкал горе.
На милой, мной изведанной земле
Уже ничто меня теперь не держит,
И пусть таящийся во мгле
Меня стремительно повержет.
Но есть одно, чему всегда я рад
И с чем всегда бываю светло-молод, —
Мой труд. Иных земных наград
Не жду за здешний дикий холод.
Когда меня у входа в парадиз
Суровый Петр, гремя ключами, спросит:
«Что сделал ты?» — меня он вниз
Железным посохом не сбросит.
Скажу: «Слагал романы и стихи,
И утешал, но и вводил в соблазны
И, вообще, мои грехи,
Апостол Петр, многообразны.
Но я — поэт.» — И улыбнется он,
И разорвет стихов рукописанье.
И смело в рай войду, прощен,
Внимать святое ликованье.
Не затеряется и голос мой
В хваленьях ангельских, горящих ясно.
Земля была моей тюрьмой,
Но здесь я прожил не напрасно.
Горячий дух земных моих отрав,
Неведомых чистейших серафимам,
В благоуханье райских трав
Вольется благовонным дымом.
Кто-то ходит возле дома.
Эта поступь нам знакома.
Береги детей.
Не давай весёлым дочкам
Бегать к аленьким цветочкам, —
Близок лиходей.
А сынки-то, — вот мальчишки!
Все изорваны штанишки,
И в пыли спина.
Непоседливый народец!
Завели бы хороводец
В зале у окна.
«Что ж нам дома! Точно в клетке».
Вот как вольны стали детки
В наши злые дни!
Да ведь враг наш у порога!
Мать! Держи мальчишек строго, —
Розгой их пугни.
Детки остры, спросят прямо:
«Так скажи, скажи нам, мама,
Враг наш, кто же он?» —
«Он услышит, он расскажет,
А начальник вас накажет». —
«Ах, так он — шпион!
Вот, нашла кого бояться!
Этой дряни покоряться
Не хотим вовек.
Скажем громко, без уклона,
Что пославший к нам шпиона —
Низкий человек.
Мы играем, как умеем,
И сыграть, конечно, смеем
Всякую игру.
Пусть ползут ужом и змеем, —
И без них мы разумеем,
Что нам ко двору».
Ходит, бродит возле дома.
Злая поступь нам знакома.
Вот он у дверей.
Детки смелы и упрямы,
Не боятся старой мамы.
Не сберечь детей.
Дух строителя немеет,
Обессиленный в подвале.
Выше ветер чище веет,
Выше лучше видны дали,
Выше ближе к небесам.
Воплощенье верной чести,
Возводи строенье выше
На высоком, гордом месте,
От фундамента до крыши
Все открытое ветрам.
Пыль подвалов любят мыши,
Высота нужна орлам.Лист, ногою смятый, тлеет
На песке, томясь в печали.
Крот на свет взглянуть не смеет,
Звезды не ему мерцали.
Ты всходи по ступеням,
Слушай радостные вести,
Притаившись в каждой нише,
И к ликующей невесте
Приникай все ближе, тише,
Равнодушный к голосам
Петуха, коня и мыши.
Высота нужна орлам.Сердце к солнцу тяготеет,
Шумы жизни замолчали
Там, где небо пламенеет,
Туч расторгнувши вуали.
Посмотри в долину, — там
Флюгер маленький из жести,
К стенкам клеятся афиши,
Злость припуталася к лести,
Люди серые, как мыши,
Что-то тащат по дворам.
Восходи же выше, выше,
Высота нужна орлам.Послание
Поднимай, строитель, крыши
Выше, выше к облакам.
Пусть снуют во мраке мыши,
Высота нужна орлам.
Я не знаю много песен, знаю песенку одну.
Я спою ее младенцу, отходящему ко сну.
Колыбельку я рукою осторожною качну.
Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.
Тихий ангел встрепенется, улыбнется, погрозится шалуну,
И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».
Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну.
Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.
Он про звездочки расскажет, он расскажет про луну,
Про цветы в раю высоком, про небесную весну.
Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,
Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.
Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,
Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, —
Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет в глубину,
И на речке с легким плеском круг за кругом пробежит волна в волну.
Я не знаю много песен, знаю песенку одну,
Я спою ее младенцу, отходящему ко сну,
Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,
Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.
Гармонией небесных сфер
И я заслушивался прежде,
Но ты сказал мне: «Люцифер!
Внемли земной моей надежде.
Сойди ко мне в вечерний час,
Со мной вблизи лесной опушки
Побудь, внимая томный глас
В лесу взывающей кукушки.
Я повторю тебе слова,
Земным взлелеянные горем.
Томясь тоской, не раз, не два
Я поверял их тихим зорям.
К твоим устам я вознесу
Мои вечерние отравы
И эту бедную росу,
Слезой ложащуюся в травы».
И я пришёл в вечерний час,
С тобой, вблизи лесной опушки
Стоял, внимая томный глас
В лесу взывающей кукушки.
Закат был нежно тих и ал,
Поля вечерние молчали,
И я с волнением внимал
Словам земной твоей печали.
Когда в словах звучал укор, —
О, где вы, пламенные лики! —
Клонился твой усталый взор
К цветкам ромашки и гвоздики.
И я к земле твоей приник,
Томясь тоской твоею вешней, —
Да омрачится горний лик!
Да будет сила в скорби здешней!
Гармония небесных сфер
Да будет сказкою земною!
Я — свет земли! Я — Люцифер!
Люби Меня! Иди за Мною!
Под сению Креста рыдающая мать.
Как ночь пустынная, мрачна ее кручина.
Оставил Мать Свою, — осталось ей обнять
Лишь ноги бледные измученного сына.
Хулит Христа злодей, распятый вместе с ним:
— Когда ты Божий Сын, так как же ты повешен?
Сойди, спаси и нас могуществом твоим,
Чтоб знали мы. что ты всесилен и безгрешен.—
Любимый ученик сомнением объят,
И нет здесь никого, в печали или злобе,
Кто верил бы, что Бог бессильными распят
И встанет в третий день в своем холодном гробе.
И даже сам Христос, смутившись наконец,
Под гнетом тяжких дум и мук изнемогая,
Бессильным естеством медлительно страдая,
Воззвал: — Зачем меня оставил Ты, Отец! —
В Христа уверовал и Бога исповедал
Лишь из разбойников повешенных один.
Насилья грубого и алчной мести сын.
Он сыну Божьему греховный дух свой предал.
И много раз потом вставала злоба вновь,
И вновь обречено на казнь бывало Слово,
И неожиданно пред ним горела снова
Одних отверженцев кровавая любовь.
И дымят, и свистят пароходы;
Сотни барок тяжёлых и гонок,
Долговязых плотов и лодчонок
Бороздят оживлённые воды.
Здесь весёлые резвые дети,
Словно чайки, снуют над рекою,
Там идут бурлаки бечевою,
Там разложены мокрые сети.
Опрокинута старая лодка
Перед чьею-то ветхой избою,
И полощет умелой рукою
Чьи-то тряпки босая молодка.
Как мятежное, вольное море,
Воздух яркими звуками стонет,
В их разливе стремительно тонет
Песня личного мелкого горя.
Отойдёшь от реки, — на погосте
Всё так тихо, так сладко-покойно!
Надмогильные насыпи стройно
Прикрывают истлевшие кости.
Обомшали седые каменья,
И накрестные надписи кратки,
Как неясного смысла загадки
Или цепи разорванной звенья.
Лишь ворона порой над крестами
Пролетит, лишь кукушка кукует.
Тихо ветер порою подует
И качнёт молодыми кустами.
Здесь, в приюте забытом, угрюмом
Песня скорбная, горькая зреет
И, что свечка в тиши, пламенеет,
Негасима движеньем и шумом.
Кругом обставшие меня
Всегда безмолвные предметы,
Лучами тайного огня
Вы осиянны и согреты.
Безумно-радостной мечтой
Себя пред вами забавляю, —
За вашей грубой пеленой
Нездешний мир я различаю.
От места к месту я иду,
Природу строго испытую,
И сокровенного всё жду,
И с тем, что явлено, враждую.
Вовек, быть может, обрести
Предвечной тайны не сумею,
Но к ней ведущие пути
Я не исследовать не смею.
Иду в пустынные места,
Где жизнь всё та же, что и прежде,
И шуму каждого листа
Внимаю в трепетной надежде.
К закату дня устав искать,
Не находя моей святыни,
Спешу в мечтаниях создать
Черты таящейся богини.
Какой-то давний, вещий сон
Припоминаю слабо, смутно:
Вот, вот маячит в сердце он, —
И погасает поминутно…
Или надежды устремлять
К тебе, таинственно грядущей,
К тебе, святую благодать
Успокоения несущей?
И только ты в заветный срок,
Определив конец дорогам,
Меня поставишь на порог
Перед неведомым чертогом?
Сгорает день, как фимиам,
Тихонько тают облака,
Блестит песок по берегам,
И, обмелев, журчит река.
А где поглубже, слышны в ней
И плеск, и смех, и крик детей.
Одежды сбросив на песок,
Плывут. Им дышится легко;
Удары их проворных ног
Взметают брызги высоко;
И раздаются, как звонки,
По всей реке их голоски.
Порой промчится ветерок,
И, как ребёнок, он шумлив;
Там приподымет он песок,
Там закачает ветви ив,
Что наклонились над рекой…
А после снова тишь и зной.
Прохладой веет наконец,
Склонилось солнце на закат,
И, как сверкающий венец,
Над ним пурпурных тучек ряд.
И вот выходят рыбаки
Отвсюду на берег реки.
Вот мальчик на мели стоит,
И мимо обнажённых ног
Вода шумливая бежит,
Колышет легкий поплавок;
Вот в реку сходит и другой,
И скоро пёстрою толпой
Ребят усеяна река,
И каждый чутко, чутко ждёт
И глаз не сводит с поплавка.
А солнце блещущее льёт
На них лучей косых поток, —
И веет свежий ветерок.
Сатанята в моей комнате живут.
Я тихонько призову их, — прибегут.Хорошо, что у меня работ не просят,
А живут со мной всегда, меня не бросят.Вдруг меня обсядут, ждут, чтоб рассказал,
Что я в жизни видел, что переживал.Говорю им были дней, давно минувших,
Повесть долгую мечтаний обманувших; А потом они начнут и свой рассказ,
Не стесняются ничуть своих проказ.В людях столько зла, что часто сатаненок
Вдруг заплачет, как обиженный ребенок.Не милы им люди так же, как и мне.
Им со мной побыть приятно в тишине.Уж привыкли, знают — я их не обижу,
Улыбнусь, когда их рожицы увижу.Почитаю им порой мои стихи
И услышу ахи, охи и хи-хи.Скажут мне: «Таких стихов не надо людям,
А вот мы тебя охотно слушать будем».Да и проза им занятна и мила:
Как на свете Лиза-барышня жила, Как у нас очаровательны печали,
Как невесты мудрые Христа встречали, Как пути нашли в Эммаус и в Дамаск,
Расточая море слез и море ласк.
Под одеждою руки скрывая,
Как спартанский обычай велит,
И смиренно глаза опуская,
Перед старцами отрок стоит.
На минуту вопросом случайным
Задержали его старики, -
И сжимает он что-то потайным,
Но могучим движеньем руки.
Он лисицу украл у кого-то,
И лисица грызет ему грудь,
Но у смелого только забота —
Стариков, как и всех, обмануть.
Удалось! Он добычу уносит,
Он от старцев идет не спеша, -
И живую лисицу он бросит
Под намет своего шалаша.Проходя перед злою толпою,
Я сурово печаль утаю,
Равнодушием внешним укрою
Ото всех я кручину мою, -
И пускай она сердце мне гложет,
И пускай ее трудно скрывать,
Но из глаз моих злая не сможет
Унизительных слез исторгать.
Я победу над ней торжествую
И уйти от людей не спешу, -
Я печаль мою злую, живую
Принесу к моему шалашу,
И под темным наметом я сброшу,
Совершив утомительный путь,
Вместе с жизнью жестокую ношу,
Истомившую гордую грудь.
Лизу милый друг спросил:
— Лиза, не было ль оплошки?
Не сеньор ли проходил
По песочной той дорожке?
Не сеньор ли подарил
И цепочку, и серёжки? —
Говорит она: — Колен,
Мой ревнивец, как не стыдно!
Отдала я сердце в плен,
Да ошиблася я, видно.
Ты приносишь мне в замен
То, что слышать мне обидно.
— Ревность друга победить
Знаю я простое средство.
Уж скажу я, так и быть:
Старой бабушки наследство
Не даёт мне мать носить.
Это, видишь ли, кокетство.
— Надела я тайком
И цепочку, и серёжки,
Чтоб с тобой, моим дружком,
По песочной той дорожке
Тихим, тёплым вечерком
Прогуляться без оплошки.
— Не люблю сеньоров я,
Их подарков мне не надо.
Рвать цветочки у ручья,
Днём пасти отцово стадо,
Ночью слушать соловья, —
Вот и вся моя отрада.
— На твоих кудрях венок,
У тебя сияют взоры,
Твой пленительный рожок
Будит в рощах птичьи хоры.
Я люблю тебя, дружок, —
Так на что мне все сеньоры!
Поэт, ты должен быть бесстрастным,
Как вечно справедливый бог,
Чтобы не стать рабом напрасным
Ожесточающих тревог.Воспой какую хочешь долю,
Но будь ко всем равно суров.
Одну любовь тебе позволю,
Любовь к сплетенью верных слов.Одною этой страстью занят,
Работай, зная наперед,
Что жала слов больнее ранят,
Чем жала пчел, дающих мед.И муки и услады слова, —
В них вся безмерность бытия.
Не надо счастия иного.
Вот круг, и в нем вся жизнь твоя.Что стоны плачущих безмерно
Осиротелых матерей?
Чтоб слово прозвучало верно,
И гнев и скорбь в себе убей.Любить, надеяться и верить?
Сквозь дым страстей смотреть на свет?
Иными мерами измерить
Всё в жизни должен ты, поэт.Заставь заплакать, засмеяться.
Но сам не смейся и не плачь.
Суда бессмертного бояться
Должны и жертва и палач.Всё ясно только в мире слова,
Вся в слове истина дана.
Всё остальное — бред земного
Бесследно тающего сна.
Она зарёй ко мне пришла, —
Взглянула, засияла, —
Лаская нежно, обняла
И долго целовала.
И повела потом она
Меня из дома рано,
Едва была озарена
Туманная поляна.
И всё пред нею расцвело,
И солнце восходило,
И неожиданно светло
И весело мне было.
Она показывала мне
На небе и в долине,
Чего я даже и во сне
Не видывал доныне.
И улыбаясь, и дивясь,
Она ко мне склонилась.
Заря в лице моём зажглась,
И сердце быстро билось.
Её созвучные слова
Мне слушать было ново.
Шептали что-то мне трава,
И воздух, и дуброва.
Ручьи у ног моих текли,
И звучно лепетали,
И вихри пыльные вдали
Кружились и плясали.
И весь лежащий предо мной
Под солнцем круг огромный
Едва лишь только пред зарей
Возник из ночи тёмной.
Приди опять ко мне скорей!
Ты мне всего желанней.
В просторы новые полей
Веди порою ранней,
Чтобы опять увидеть мне
На небе и в долине,
Чего в окрестной стороне
Я не видал доныне.
В лугу паслись барашки.
Чуть веял ветерок.
Филис рвала ромашки,
Плела из них венок.
Сильвандра
Она ждала.
Филис Сильвандру,
Сильвандру
Венок плела.
А роще недалёкой
Сильвандр один гулял.
Для Лизы черноокой
Фиалки он сбирал.
Сильвандра
с ждала.
Она Сильвандру,
Сильвандру
Венок плела.
Вдруг видит, — Лиза входит
Украдкою в лесок.
Её к ручью выводит
Коварный пастушок.
Сильвандра
Филис ждала.
Филис Сильвандру,
Сильвандру
Венок плела.
Таясь в кустах ревниво,
Увидела она,
Как Лиза шаловлива
И как она нежна.
Сильвандра
Филис ждала.
Она Сильвандру,
Сильвандру
Венок плела.
К траве склонившись низко,
И плачет и дрожит,
Но утешенье близко, —
К Филис Филен бежит.
Сильвандра
Она ждала.
Она Сильвандру,
Сильвандру
Венок плела.
— Филис, к чему же слёзы? —
Ей говорит Филен.
— В любви не только розы.
Бояться ли измен, —
Сильвандра
Филис ждала.
Но не Сильвандру,
Филену
Венок дала.
Был широкий путь к подножью
Вечно вольных, дальних скал, —
Этот путь он злою ложью,
Злою ложью заграждал.
То скрывался он за далью.
То являлся из могил,
И повсюду мне печалью,
Он печалью мне грозил, —
И над бедной, тёмной нивой
Обыденных, скучных дел.
День тоскливый и ленивый,
День ленивый потускнел.
В полумраке я томился
Бездыханной тишиной.
Ночь настала, и раскрылся,
И раскрылся мир ночной.
Надо мной у ночи крылья
Вырастали всё темней
От тяжёлого бессилья,
От бессилья злых огней.
И печально, и сурово,
Издалёка в мертвый край
Повелительное слово
Веет, слово: «Умирай».
Месяц встал, и пламенеет
Утешеньем в сонной мгле.
Всё далёкое светлеет,
Всё светлеет на земле.
Отуманенные дали
Внемлют сладкой тишине,
И томительной печали,
Злой печали нет во мне.
Всё томленье, всё страданье,
Труд, и скорбь, и думы все, —
Исчезают, как мерцанье,
Как мерцанье на росе.