Чудотворным молилась иконам,
призывала на помощь любовь,
а на сердце малиновым звоном
запевала цыганская кровь… Эх, надеть бы мне четки, как бусы,
вместо черного пестрый платок,
да вот ты такой нежный и русый,
а глаза — василек… Ты своею душою голубиной
навсегда затворился в скиту —
я же выросла дикой рябиной,
вся по осени в алом цвету… Да уж, видно, судьба с тобой рядом
свечи теплить, акафисты петь,
класть поклоны с опущенным взглядом
да цыганскою кровью гореть…
«Когда выпадет снег», — ты сказал и коснулся тревожно
моих губ, заглушив поцелуем слова,
Значит, счастье — не сон. Оно здесь. Оно будет возможно,
Когда выпадет снег.Когда выпадет снег.
А пока пусть во взоре томящем
Затаится, замолкнет ненужный порыв.
Мой любимый! Все будет жемчужно-блестящим,
Когда выпадет снег.
Когда выпадет снег, и как будто опустятся ниже
Голубые края голубых облаков, -
И я стану тебе, может быть, и дороже, и ближе,
Когда выпадет снег.
Ах, лик вернейшего из рыцарей Амура
Не создали мне ни певцы Прованса,
Ни Франции бароны,
И голос трубадура
Не рассказал в мелодии романса,
Кто бога стрел всех строже чтил законы,
Кто знал любви уклоны! Ах, все почти грешили перед богом,
Прося его о многом,
Ища наград своей любви за что-то… Но был один — он, страстью пламенея,
Сам создал сновиденья,
Он никогда не ведал искушенья! И лик любви — есть образ Дон Кихота,
И лик мечты — есть образ Дульцинеи.
Парус разорван, поломаны весла.
Буря и море вокруг.
Вот какой жребий судьбою нам послан,
Бедный мой друг.
Нам не дана безмятежная старость,
Розовый солнца заход.
Сломаны весла, сорванный парус,
Огненный водоворот.
Это — судьбою нам посланный жребий.
Слышишь, какая гроза?
Видишь волны набегающий гребень?
Шире раскроем глаза.
Пламя ль сожжет нас? Волна ли накроет?
Бездна воды и огня.
Только не бойся! Не бойся: нас трое.
Видишь, Кто стал у руля?
Червленый щит в моем гербе,
И знака нет на светлом поле.
Но вверен он моей судьбе,
Последней — в роде дерзких волей… Есть необманный путь к тому,
Кто спит в стенах Иерусалима,
Кто верен роду моему,
Кем я звана, кем я любима.И — путь безумья всех надежд,
Неотвратимый путь гордыни;
В нем — пламя огненных одежд
И скорбь отвергнутой пустыни… Но что дано мне в щит вписать?
Датуры тьмы иль розы храма?
Тубала медную печать
Или акацию Хирама?
Давно, как маска восковая,
Мне на лицо легла печаль —
Среда живых я не живая,
И, мертвой, мира мне не жаль.
И мне не снять железной цепи,
В которой звенья изо лжи,
Навек одна я в темном склепе,
И свечи гаснут… О, скажи,
Скажи, что мне солгал Учитель,
Что на костре меня сожгли…
Пусть я пойму, придя в обитель,
Что воскресить меня могли
Не кубок пламенной Изольды,
Не кладбищ тонкая трава,
А жизни легкие герольды —
Твои певучие слова.
С моею царственной мечтой
Одна брожу по всей вселенной,
С моим презреньем к жизни тленной,
С моею горькой красотой.
Царицей призрачного трона
Меня поставила судьба…
Венчает гордый выгиб лба
Червонных кос моих корона.
Но спят в угаснувших веках
Все те, кто были бы любимы,
Как я, печалию томимы,
Как я, одни в своих мечтах.
И я умру в степях чужбины,
Не разомкну заклятый круг.
К чему так нежны кисти рук,
Так тонко имя Черубины?
Твои глаза — святой Грааль,
В себя принявший скорби мира,
И облекла твою печаль
Марии белая порфира.Ты, обагрявший кровью меч,
Склонил смиренно перья шлема
Перед сияньем тонких свеч
В дверях пещеры Вифлеема.И ты — хранишь ее один,
Безумный вождь священных ратей,
Заступник грез, святой Игнатий,
Пречистой Девы паладин! Ты для меня, средь дольных дымов,
Любимый, младший брат Христа,
Цветок небесных серафимов
И Богоматери мечта.
Его египетские губы
Замкнули древние мечты,
И повелительны и грубы
Лица жестокого черты.И цвета синих виноградин
Огонь его тяжелых глаз,
Он в темноте глубоких впадин
Истлел, померк, но не погас.В нем правый гнев рокочет глухо,
И жечь сердца ему дано:
На нем клеймо Святого Духа —
Тонзуры белое пятно… Мне сладко, силой силу меря,
Заставить жить его уста
И в беспощадном лике зверя
Провидеть грозный лик Христа.
О, сколько раз, в часы бессонниц,
Вставало ярче и живей
Сиянье радужных оконниц
Моих немыслимых церквей.Горя безгрешными свечами,
Пылая славой золотой,
Там, под узорными парчами,
Стоял дубовый аналой.И от свечей и от заката
Алела киноварь страниц,
И травной вязью было сжато
Сплетенье слов и райских птиц.И, помню, книгу я открыла
И увидала в письменах
Безумный возглас Гавриила:
«Благословенна ты в женах».
Как горько понимать, что стали мы чужими,
не перейдя мучительной черты.
Зачем перед концом ты спрашиваешь имя
того, кем не был ты?
Он был совсем другой и звал меня иначе, —
так ласково меня никто уж не зовет.
Вот видишь, у тебя кривится рот,
когда о нем я плачу.
Ты знаешь все давно, мой несчастливый друг.
Лишь повторенья мук ты ждешь в моем ответе.
А имя милого — оно умерший звук:
его уж нет на свете.
Братья-камни! Сестры-травы!
Как найти для вас слова?
Человеческой отравы
я вкусила — и мертва.Принесла я вам, покорным,
бремя темного греха,
я склонюсь пред камнем черным,
перед веточкою мха.Вы и всё, что в мире живо,
Что мертво для наших глаз, -
вы создали терпеливо
мир возможностей для нас.И в своем молчанье — правы!
Святость жертвы вам дана.
Братья-камни! Сестры-травы!
Мать-земля у нас одна.
Давно ты дал в порыве суеверном
Мне зеркало в оправе из свинца,
И призрак твоего лица
Я удержала в зеркале неверном.
И с этих пор, когда мне сердце жжет
Тоска, как капли теплой алой крови,
Я вижу в зеркале изогнутые брови
И бледный ненавистный рот.
Мне сладко видеть наши лица вместе
И знать, что в этот мертвый час
Моя тоска твоих коснется глаз
И вздрогнешь ты под острой лаской мести.
Я — в истомляющей ссылке,
в этих проклятых стенах.
Синие, нежные жилки
бьются на бледных руках.Перебираю я четки,
сердце — как горький миндаль.
За переплетом решетки
дымчатый плачет хрусталь.Даже Ронсара сонеты
не разомкнули мне грусть.
Все, что сказали поэты,
знаю давно наизусть.Тьмы не отгонишь печальной
знаком Святого Креста,
а у принцессы опальной
отняли даже шута.
Спи! Вода в Неве
Так же вседержавна,
Широка и плавна,
Как заря в Москве.Так же Ангел Белый
Поднимает крест.
Гений страстных мест,
Благостный и смелый.Так же дом твой тих
На углу канала,
Где душа алкала
Уловить твой стих.Только неприветно
Встретил Водный Спас
Сиротливых нас,
Звавших безответно.О, кто знал тогда,
Что лихое горе
Возвестит нам вскоре
Черная Звезда.
Где б нашей встречи ни было начало,
Ее конец не здесь!
Ты от души моей берешь так мало,
Горишь еще не весь!
И я с тобой всё тише, всё безмолвней.
Ужель идем к истокам той же тьмы?
О, если мы не будем ярче молний,
То что с тобою мы?
А если мы два пламени, две чаши,
С какой тоской глядит на нас Творец…
Где б ни было начало встречи нашей,
Не здесь — ее конец!
Да, целовала и знала
Губ твоих сладких след,
Губы губам отдавала,
Греха тут нет.
От поцелуев губы
Только алей и нежней.
Зачем же были так грубы
Слова обо мне?
Погас уж четыре года
Огонь твоих серых глаз.
Слаще вина и меда
Был нашей встречи час.
Помнишь, сквозь снег над порталом
Готической розы цветок?
Как я тебя обижала, —
Как ты поверить мог?
Серый сумрак бесприютней,
Сердце — горче. Я одна.
Я одна с испанской лютней
У окна.Каплют капли, бьют куранты,
Вянут розы на столах.
Бледный лик больной инфанты
В зеркалах.Отзвук песенки толедской
Мне поет из темноты
Голос нежный, голос детский…
Где же ты? Книг ненужных фолианты,
Ветви парка на стекле…
Бледный лик больной инфанты
В серой мгле.
С. Маковскому
Твои цветы… цветы от друга,
Моей Испании цветы.
Я их замкну чертою круга
Моей безрадостной мечты.
Заворожу печальным взглядом
Двенадцать огненных гвоздик,
Чтоб предо мною с ними рядом
Из мрака образ твой возник.
И я скажу… но нет, не надо, —
Ведь я не знаю тихих слов.
И в этот миг я только рада
Молчанью ласковых цветов.
Я венки тебе часто плету
Из пахучей и ласковой мяты,
Из травинок, что ветром примяты,
И из каперсов в белом цвету.Но сама я закрыла дороги,
На которых бы встретилась ты…
И в руках моих, полных тревоги,
Умирают и блекнут цветы.Кто-то отнял любимые лики
И безумьем сдавил мне виски.
Но никто не отнимет тоски
О могиле моей Вероники.