Пролог
Зачинайте, братцы, гусли строити,
Выпивайте, братцы, брагу хмельную.
А и чтоб сказка звончей звенела,
Чтоб в ей быль была,
Виданная да слыханная,
От дедов в наследье даденная,
А и были той — шестьдесят годов.
— А как же ту быль добыть?
Она ведь до пят быльем поросла —
От пят и до самой маковки…
Не видать скрозь траву ни эстолько.
— А вы травку прочь вымайте:
Из земли сырой к чертовой матери,—
Пущай одна, вишь, быль стоит,
Без былья ли, былинушки красуется…
В славном царстве двадесятом,
Очень пышном и богатом,
Жил с супругою своей
Воевода Досифей.
Сто четыре целых года
Прожил славный воевода,
По числу ли тех годов —
Народил себе сынов.
Первый сын звался Кондратом,
А второй, вишь, Каллистратом.
Третий - Пров, четвертый - Нил,
Пятый сыне Феофил,
Сын шестой звался Лукою.
Дальше были: Тит с Кузьмою,
Марк, Васой, Сысой, Менандр,
Павсикакий, Александр,
Ревокат, Анан, Акакий,
Павел, Петр и Павел паки,
Сын Мардарий, сын Калуф,
Феоктист, Андрон, Маруф,
Лев, Прокопий, Симеоне,
Дормидон, Иван, Антоний,
Вновь Иван, еще Иван…
Иоаннов целый стан,
Феофан, Демьян с Касьяном,
Прокл, Терентий с Адрияном…
Сын меньшой звался Федул
И гулять ходил под стул.
Жил маститый воевода,
Все хирея год от года,
И однажды так жене
Говорит наедине:
«Что ж, Маланьюшка, пора ведь
Нам сей бренный мир оставить…
Сем-ка, кликни сыновей,
Удалых богатырей…»"
Собирались тут ребята:
Каллистрат привел Кондрата,
Нила — Пров, Луку — Сысой.
Идут к терему толпой,
Молвят: «Здравствуйте, папаша,
Мы явились — воля ваша…»"
«Все ли?»
— «Нет! — воскликнул Тит,—
На горшке Федул сидит…»"
Тут поднялся воевода —
Гнил, что старая колода,
Борода висит до пят.
Говорит он: «Каллистрат,
Ты, Кондрат, ты, Пров, ты, Ниле,
Ты, любезный Феофиле,—
Все внемлите: близок час,
Оставляю ныне вас!..
Вы ж живите тихомолком,
Не кусай друг друга волком,
Брат за брата стой горой —
Вот завет последний мой.
Все угодья, счетом двести,
Разделите вы по чести,
Дабы всяк, велик ли, мал,
Долю равную забрал».
— «Ка-ак?! — вскричали. — Можно ль этак.
Чтоб старшой и малолеток
Получили равный куш?!
Это, папенька, к чему ж?!»"
Между тем, вздохнув трикраты,
Оглядел свои палаты
Досифей в последний раз
И… преставился тотчас…
«Дети! — молвила Маланья. —
Приложите все старанья,
Чтоб хранить отцов завет…» —
И свалилась на паркет…
Тут от горя все завыли.
Через три дня хоронили.
Плакал Пров, рыдал Кондрат,
Нил, Гаврила, Каллистрат…
А как на дом воротились,
За дележ тотчас садились.
День сидят, другой сидят —
Пров, Кондрат и Каллистрат,
Феофил, Анан с Лукою,
Павсикакий, Тит с Кузьмою,
Ревокат, Менандр, Калуф,
Феоктист, Демьян, Маруф,
Павел, Мокий, Петр, Порфирий —
Всей семьею: сто четыре…
День сидят, другой сидят,
Меж собой галдьмя галдят.
Чуть лишь день занялся третий,
Повскакали с места дети,
Все вопят: «Тому не быть!»,
И друг друга — ну, тузить!..
Нила — Пров, Демьян — Кондрата,
Феофиле — Каллистрата,
Тит — Кузьму, Лука — Петра…
Лязг зубов и хруст ребра!!!
В день шестой, задравши пятки,
Растянулись без остатка,
Без движенья, без зубов —
Каллистрат, Гаврила, Пров,
Нил, Кондрат, Анан с Лукою,
Павсикакий, Тит с Кузьмою,
Ревокат, Менандр, Калуф,
Феоктист, Касьян, Маруф,
Павел, Петр, Демьян, Порфирий,
Всей семьею: сто четыре.
Лишь меньшой их брат Федул
От сраженья увильнул.
Эпилог
Вот, ребятушки, пример вам:
Всяк последний станет первым!
На горшке, глядишь, сидел,—
Ан наследством завладел!!
Тут Федул во храм господень
Собирался в самый тот день,
Говорит дьячку Луке:
«Запиши-ка на листке:
Внявших гласу беса злобну,
Вставших в брань междоусобну
И сложивших животы
Успокой, создатель, ты:
Брата старшего Кондрата,
А второго — Каллистрата…»"
Тут Федул не мог читать,
Зачинал ревмя рыдать…
Тут и мы, братцы, сказку кончали!
Как звончаты гусли в надрыв пришли;
От той ли жалости великоей
Все струны на них полопались…
Узлами кобылам хвосты завязав,
Верхом на хребтах восседая,
Два рыцаря мчались: Ратклиф и Фальстаф,
И с ними их дама — Аглая…
Узлами кобылам хвосты завязав,
Скакали Аглая, Ратклиф и Фальстаф.
Они поспешали — не зная куда,
Не помня — зачем и откуда,
И молвила дама: «Увы, господа…
Я чую зловещее худо!»
И этой тревоги она не снесла
И тотчас без чувств повалилась с седла…
Не знают, что делать, Ратклиф и Фальстаф:
Их обморок дамы тревожит…
И первый вздыхает, коней разнуздав,
Второй между тем их треножит.
И оба садятся, и слезы лиют,
И в грудь ударяют, и так вопиют:
«О призрак ужасный неведомых бед,
О тени грядуща волненья!
Какой вы хотите суровый обет
За нашей княжны пробужденье?..
Поведайте, много ль ужасных минут
Судили вы нам оставатися тут?»
Меж тем бездыханна, тиха и бледна
Прелестная дама лежала…
Над ней молчаливо сияла луна,
И где-то собака визжала…
И паки бедняги к судьбе вопиют,
И слезы на труп неподвижный лиют.
А время своею идет чередой,
Минуты в часы вырастают.
То солнце выходит над твердью земной,
То месяц и звезды сияют…
И се — к окончанию близится год,
А рыцарям все неизвестен исход.
Слабеют их силы… Фальстаф похудел…
Ратклиф от волнения сохнет…
И шепчет Фальстаф: «Умереть — наш удел».
И стонут в отчаяньи: «Ох! Нет!»…
Меж тем от стреноженных верных кобыл
И след их последний навеки простыл…
«Умрем же!!!» — рыдая, воскликнул Фальстаф:
И шпагой вспороли желудки…
И наземь валятся, кишки растеряв,
И мрут на девятые сутки…
Так, верность Аглае до гроба хранив,
Погибли когда-то Фальстаф и Ратклиф…
Друзья! Идем мы разными путями,
Ваш пыл мне чужд и ропот ваш смешон.
Различье главное меж мной и вами —
Закон.
Меж тем как вы, упорно попирая,
Его хулите — вам же на беду,—
России верный сын, его всегда я
Блюду.
Коль надпись зрю: «Покрашен. Осторожно»,
То стану ль я противу лезть?!
По-вашему ж иначе невозможно,
Как — сесть.
Коль зрю: «Для женщин» — черное на белом,
Пойду ль туда, рассудку поперек?!
Меж тем как вы, не медля, шагом смелым —
Через порог.
Живу спокойно, солнцем упиваюсь,
Читаю о покражах, сплю и ем,
И в словопреньях ваших — други, каюсь —
Я глух и нем.
Судите сами, как могло бы стадо
Пастись, не чуя за собой кнута?
Законный бич — вот верная ограда
Скота.
Судите, как могли бы нас папаши
Блюсти, не упустивши под откос,
Когда бы на обед не стало каши
Хоть из берез?!
В свободомыслии, друзья, зачаток
Всех ваших горестей и всех невзгод;
Зане теленок ласковый двух маток
Сосет.
По-моему, ладьей тот верно правит,
Кто сердца пересиливает боль,
Кто лишь тогда кричит, когда надавят
Мозоль,
Но кто и тут с учтивою улыбкой
Промолвит: «Извините, милый мой:
Я, кажется, вам под ногу ошибкой
Попал ногой!..»
Разумному последуйте совету:
Коль ты мужчина, то носи штаны.
Друзья! Вы истину запомнить эту
Должны.
Штаны — эмблема мира и покорства.
Смешон, кто жить надумал без штанов.
Итак, друзья, забудьте вы упорство —
Подрыв основ.
Еще скажу: галушки есть приятней,
Чем головой ступени перечесть.
Коль вдуматься, так истины понятней
Несть.
Посв. Бальмонту
1
Восторженное
Друзья! Вы зрели ль крокодила,
Когда, блистая чешуей,
На берег мрачный и крутой
Выходит он из глуби Нила?!
Кинжалы — зубы! Пасть — гроза!!
Он весь — как цезарь в колеснице.
И крокодилова слеза
Свисает на его реснице.
2
Страстное
Белозуба, толстогуба,
Крутобедра,—
Ты мне нравишься сугубо,
Дева Ходра!
За тобой блуждаю всюду,
Словно тень я…
Ах! зачем в тебе ко блуду
Нет стремленья?!
Полюби меня, о Ходра,—
Вспыхни жаром!
Толстогуба, крутобедра
Ты недаром!
Буду я, как африканец,
И с тобою
Протанцую мудрый танец
Квиги-бое.
В нос воткну себе браслеты,
Выгну бедра.
Полюби меня за это,
Дева Ходра!!
3
Сдержанное
Надоели мне Сахара,
Нил, пантеры, львы, песок…
Крокодилов диких пару
Захватил с собой в мешок.
Взгромоздился на верблюда…
Ходра, милая, прощай!
Удаляюсь я отсюда
Навсегда в родимый край…
Вот и дом. Вхожу уныло,
Все, что видел, сном зову.
Но… со мною крокодилы
Не во сне, а наяву!
4
Одна печаль светлая
Я телом здесь — душа моя далеко:
У брега нильских вод…
Туда лечу. Туда прелестной око
Меня зовет!
Мой стол украсили немые крокодилы,
Недвижные стоят…
Свечу несет один, другой — чернила,
И оба — мыслей яд…
О Ходра, Ходра!!
«Ужель, мой друг, не знаешь, где Париж?!
Так где ж, скажи, квартира наша?
Незнаньем этим ты меня смешишь!»
Мадлена отвечала: «Но, папаша,
Я только Африку учила до сих пор…»
— «Добро! Сейчас расширим кругозор:
Чтоб впредь не ведать затруднений,
Запомни, что Париж — главнейший град на Сене».
— «А Сена где?» — «Во Франции, мой друг».
— «А Франция?» — «La Francе — небесный звук!!
Страна прекраснейшая между стран Европы!»
— «Ну, а Европа?» — «(В глушь заводят тропы!
Чем дале — легче тем впросак попасть!)
Европа — на земле; короче, света часть».
— «Ах, так! А где ж земля?» — «Земля, мой друг,
В небесном
Пространстве…» — «А оно?»
Тут, со смущеньем поглядев в окно,
Сказал отец: «Ответить мудрено,
Затем, что говоришь о неизвестном...»
У всякой нации - свой вкус.
И то сказать: папаша был француз,
Воспитан благородно,
И по-французски говорил свободно.
По мне ж, с Мадленой разговор
Окончить было бы, не натрудивши мозга:
Тому подспорьем с давних пор
Нам служит… розга.
На стоге сена, за сараем,
Насытившись бесцельным лаем,
Лежал дворовый Пес
Барбос.
И се приблизился (откуда, мы не знаем)
Безвестный муж, мудрейший из людей,
И, став меж двух жердей,
От Пса неподалеку,
Сказал ему:
«О ты, чье имя: Пес!
Скажи мне, друг дворовый,
Неужли ж ты настолько глуп,
Что шерсть свою, теплейший свой тулуп
И летом носишь так же, как в суровый
Мороз?!
Ответствуй на вопрос!»
И се, глаза слегка приоткрывая
И трижды помахав хвостом,
Ответил Пес:
«Хоть я рожден скотом,
Но мне понятна истина святая:
Тулуп я снял бы без труда,
Да вот беда —
Повесить-то, повесить-то на что же?!»
Читатель! будь в своих сужденьях строже,
Затем, что свойственны ошибки нам порой:
Не лучше ль было, рассудив заране,
С собою вешалку носить в кармане!,
Чем шубы не снимать в полдневный зной!!
Намедни
Отец Аполлинарий на обедне
Читал божественную речь
О том, как в мире зло пресечь.
Лился и час, и два поток словес чудесных…
Он говорил: «Воззрите вы на птиц небесных,
Не сеют и не жнут,
И в житницы не собирают —
Лишь тем живут, что им ниспосылают
Святые небеса…»
Но тут
Мужик один в потертом армячонке,
Что возле клироса в сторонке
Стоял,
Вздохнул, затылок почесал
И молвил: «Так-то так, оно примерно…
Двистительно, где ж лучше жизнь найти!
Да только, господи, прости! —
Собачья это жизнь, ей-богу, верно!..
Не сеют, стало быть, не жнут,
А, почитай, до самой смерти
Навоз клюют!»
На веру не беря, друзья, проверьте
Сей вывод Мужика,
Поистине разительный,—
А я поставлю здесь пока
Знак вопросительный:
?
Сказали мне: «Открой, какое
Различье жить меж Месяцем ночным
И Постовым,
Блюдущим нас в порядке и покое?»
И я ответствовал, раскинувши мозгом:
«Вопрос доныне не решен был мудрецом,
Но грешный аз сие творить дерзаю…
Итак, не токмо разницу я знаю
И в этом и в другом,
Но ведаю и сходство,—
Зане пред вами мысли превосходство
От колыбели мне дано!
Когда округ темно,
То всяк из вас легко приметит,
Что Месяц светит,
Светить же постовому не дано;
Что Месяц светит, но не греет,
Меж тем как Постовой
Всегда лишь греет, а не светит (смысл простой —
Его же и осел уразумеет!),
Но надобно и то установить,
Что ежли Постовой впадет в расстройство духа,
То может даже он нежданно засветить…
В ухо…»
Медведь один, по лесу проходя,
Во рту у Мужика увидел папиросу
И тотчас для решения вопросу
К нему направился. «Скажи-ка не шутя,—
Он молвил Мужику,— как этот сон возможен,
Чтоб был во рту твоем костер разложен?!
Ведь это — чудеса!!»
— «Мой друг, здесь чуда нет! —
Затылок почесав, Мужик ему в ответ. —
Я человек не чародейный,
Не чудеса творю,
А попросту курю…»
И подает ему патрон ружейный.
«Вот, если хочешь, закури и сам».
Заржал Медведь и тотчас «папиросу»
Подносит к носу.
Обнюхал, щелкнул по зубам,
Вложил, поджег, три раза кувыркнулся
И… растянулся!..
Смысл басни сей да не пройдет бесследно:
Куренье для здоровья вредно.
Однажды швейная Игла,
Которая всю жизнь без передышки шила,
К Игле Адмиралтейской взоры обратила
И речь такую повела:
«Скажи-ка, мать моя,— все не пойму я толком,
Какой работишкой ты занята?
Строчишь ли по атласу золотом и шелком,
Иль жемчугами шьешь заморские холста?
Поведай нам, несведущим иголкам!»
— «О хамы! - с высоты ответ к ней долетел. —
Судьбою каждому свое дано в удел,
И горе, коль блоха завоет волком,
А волк — блохою за ворот прыгнет!..»
Мораль сих слов читатель сам поймет:
Есть иглы у ежа — но бойся, друг, от скуки
Пытаться ими вышить брюки
(Затем, что переколешь руки!!)
«Ничто не ново под луной»,—
Сказал однажды я, и вдруг передо мной,
Неведомо отколе,
Предстал Мужик в истрепанном камзоле.
Как трость иль гибкая лоза,
Когда пахнет гроза
Сердитым дуновеньем,
Качался он и, с неким затрудненьем
Взойдя на буерак,
Сказал: «Дурак!
Я пьян, одначе
Смекаю так,
Что ежели телегу я купил, то не иначе
Как новою назвать ее должен!»
Сказал — и лег на землю…
Поражен,
Изобразив в лице великое смущенье,
Я возвратился вспять…
Сих слов нравоученье
Легко понять:
Читатель, если хочешь «философом» <ты> стать,
То должен Мужика с телегой вспоминать.
О том, чего бы я хотел.
Хотел бы я нектар прохладный
Черпать из Стиксовой реки.
Хотел бы я носить чулки
Из тонких нитей Ариадны.
Испечь хотел бы я пирог
Из нежных яблоков раздора,
Хотел бы изобилья рог
Узреть ва-телке, у забора.
Роскошный дом хотел бы я
Сложить из камня преткновенья,
И чтоб пред ним, струи лия,
Журчали волны вдохновенья,
Чтоб красноречия фонтан
Играл брильянтами налево,
А справа высился титан —
Генеалогическое древо.
Хотел бы, чтобы ты, дружок,
Прелестна стала, как лилея,—
Тогда б, прелестницу лелея,
Тебя я посадил в горшок.
Не вовремя раскрывши рот,
Не оберешься ты хлопот.
Однажды Путник брел из дальнего предела
И так по сторонам зевал,
Что, рот раскрывши,— то и дело
Его закрыть позабывал!
Случилось тут лететь Вороне
(Что тварь сия глупа — давно молва идет!).
К нему направила она полет
И… прямиком попала в рот,
Оттоль — в живот,
И в животе сварилась, как в бульоне.
Читатель-друг! Мораль весьма проста:
Живи, не раскрывая рта,
Дабы не токмо что Ворона не влетела,
Но и тебе чтоб не влетело.
За рифмой лицемерною в погоне —
Не сплю, не ем…
В такой беде давно б устали кони,
Меж тем
Все так же прыток я и в вихре бега
Неутомим,—
Несусь, лечу, как под гору телега,
Как тень и дым.
И мнится - вот, беглянку настигаю:
Уже пята
Мелькнула близко… Руки простираю,
Но… даль пуста!..
Постой ужо! Крылатая плутовка,
Придет твой час:
Тебя за волосы схвачу я ловко,—
Хоть в первый раз.
Пусть гибче ты, увертливей миноги,—
Тебе в плену
Веревкою повыше пяток ноги
Стяну.
Оратор некий речь держал,
В руке ж — вином наполненный бокал.
Ему внимало с трепетом собранье,
От жару затаив дыханье.
Когда ж, во весь поднявшись рост,
Провозгласил он вдохновенный тост
И все бокалы поднесли к устам,—
Вина ни капли не было уж там…
Но как оказия такая приключилась?
Покуда речь за часом час струилась —
Вся влага испарилась.
Друзья! Вас наперед хочу предостеречь:
Не следуйте печальному примеру —
Читайте «Речь»,
Но только — в меру.
Смеюсь —
и мир вокруг смеется.
Пою —
И все поет кругом.
Задумаюсь —
и дождь прольется.
Заплачу —
В небе грянет гром.
Разгневаюсь —
И взвоют бури,
Вулкан исторгнет пепл и дым.
Смирюсь —
и кроткий свет лазури
Блеснет сиянием живым.
Мечтам отдамся ль —
Незабудки
Раскроют венчики, смеясь,
И стрелочник замрет у будки,
В мечтах далече уносясь.
Начну ли речь —
Все притаятся,
Окончу —
Все кругом вздохнут.
Молчу —
И дураки родятся
Во всей вселенной — там и тут.
Помойну яму разрывая,
Свинья нашла газетный лист.
«Вот кстати! — думает. — На вид хоть неказист,
Да уж давно сыта я,
Так на досуге почитаю,—
Что пишут нового, о чем гутарит свет.
Чай, речью обо мне полны столбцы газет».
И тот же час свиное рыло
Она к листу оборотила.
Друзья,
Нередко меж людей я примечал такое:
Иной лишь занят тем, что жрет помои,
А все кричит хвастливо: я да я! -
Точь-в-точь как оная Свинья.
Звуки плыли, таяли,
Колыхалась талия…
Ты шептала: «Та я ли?!»
Повторяла: «Та ли я?!»
Не сказал ни слова я,
Лишь качал гитарою…
Не соврать же: новая —
Коли стала старою!!
Они «на задних» ходят в мире,
Но я сочувствую скотам…
Итак, друзья, не лучше ль вам —
Как прежде, встать на все четыре?!