Трудолюбивым поэтом,
Трудолюбивым жнецом,
Где-то, в тоскующей мгле там,
С медленным мастерством!
Лучше былые преграды,
Ночи, трущоба, кастет!
Меркнут былые награды
На обветшалом кресте.
С грубой ладони гранату
Снова для розмаха взвесь,
Снова мятежься и ратуй
Ты, задымившийся весь!
Не молодящимся старцем,
Не уходящим в века, —
Медно разорванный маршем
Ритм золотого стиха!
Знаю, позорное в этом:
— В дикое Рождество
Млеть трудолюбивым поэтом
С гордостью — в мастерство!
Облик рабский, низколобый
Отрыгнет поэт, отринет:
Несгибаемые души
Не снижают свой полет.
Но поэтом быть попробуй
В затонувшей субмарине,
Где ладонь свою удушье
На уста твои кладет.
Где за стенкою железной
Тишина подводной ночи,
Где во тьме, такой бесшумной, —
Ни надежд, ни слез, ни вер,
Где рыданья бесполезны,
Где дыханье все короче,
Где товарищ твой безумный
Поднимает револьвер.
Но прекрасно сердце наше,
Человеческое сердце:
Не подобие ли Бога
Повторил собой Адам?
В этот бред, в удушный кашель
(Словно водный свод разверзся)
Кто-то с ласковостью строгой
Слово силы кинет нам.
И не молния ли это
Из надводных, поднебесных,
Надохваченных рассудком
Озаряющих глубин, —
Вот рождение поэта,
И оно всегда чудесно,
И под солнцем, и во мраке
Затонувших субмарин.
Ваш острый профиль, кажется, красив,
И вы, отточенный и вытянутый в шпагу,
Страшны для тех, кто, образ износив,
Свой хладный брод простер ареопагу.
Где ваш резец, скользя, вдавил ребро:
Металлопластика по раскаленной стали.
Вот ваш девиз — и к черту серебро:
Мы все звеним и все звенеть устали.
Отточенный! Вы — с молотом в руке,
Уверенно, рассчитанно и метко,
Эпитет ваш, скользящий по строке, —
Свистящая гиперболой кометка.
Вы «Паузой» закончили урок
Фиксации насыщенных горений,
И каждый взлет под броней крепких строк —
Конспект мечты для ста стихотворений.
Да будет так! Душа о вас зажглась,
И вот черчу карандашом поспешно
И профиль ваш, и ваш (ведь правый?) глаз,
Прищуренный устало и насмешно.
Отдавая мозг мой напрокат,
Как не слишком дорогую скрипку,
Я всегда, предчувствуя закат,
Делаю надменную улыбку.
Сорок лет! Газетное перо
До тоски истаскано на строчке
И, влачась по смееву, порой
Кровяные оставляет точки.
Я умру от голода, во рву,
Иль, хмельной, на койке проститутки.
Я пустое сердце разорву
На аршине злободневной шутки!
Ворох лет! И приговором «стар»
Я, плясун, негоден для контракта.
Я пропью последний гонорар
И уйду до вечера от факта, —
И тоской приветствую моей
Вас, поэты с голосом из брони!
Отхлещите стадово больней,
Исщипите выводок вороний!
Вы зажгли огни иных эпох
И сказали устаpевшим: баста!
Я был добр, а значит — слаб и плох,
А поэту надо быть зубастым.
День тяжел. Слабеющую вшу
Давит он на умиральной точке.
По утрам и так едва дышу;
Говорят, запой ударил в почки.
Написал и чувствую — не то,
Пробурчит редактор: «Не годится!»
Знаю сам, какой уж фельетон:
Так, одна унылая водица…
И
По затихшим фландрским селам,
Полон юношеских сил,
Пересмешником веселым
Уленспигель проходил.
А в стране веселья мало,
Слышен только лязг оков, —
Инквизиция сжигала
На кострах еретиков.
И, склонясь на подоконник, —
Есть и трапезам предел, —
Подозрительно каноник
На прохожего глядел:
«Почему ты, парень, весел,
Если всюду только плач?
Как бы парня не повесил
На столбах своих палач…»
Пышет. Смотрит исподлобья.
Пальцем строго покачал.
«Полно, ваше преподобье! —
Уленспигель отвечал. —
Простачок я, щебет птичий,
Песня сел и деревень:
Для такой ничтожной дичи
Не тревожьте вашу лень».
ИИ
С толстым другом, другом верным,
Полон юношеских сил,
По гулянкам и тавернам
Уленспигель колесил.
Громче дудка, резче пищик, —
Чем не ярмарочный шут?
Вопрошал испанский сыщик:
«Почему они поют?
Что-то слишком весел малый.
Где почтительность и страх?
Инквизиция сжигала
Не таких ли на кострах?»
И при всем честном народе
(Мало лиц и много рыл) —
«Полно, ваше благородье! —
Уленспигель говорил. —
Не глядите столь ощерясь,
Велика ль моя вина?
Злая Лютерова ересь
Не в бутылке же вина?»
Но когда, забывшись с милкой,
Ник шпион к ее ушку,
Звонко падала бутылка
На проклятую башку.
ИИИ
С дудкой, с бубном, с арбалетом,
Полон юношеских сил,
То солдатом, то поэтом
Уленспигель колесил.
Он шагал землею фландрской
Без герольда и пажа,
Но ему Вильгельм Оранский
Руку грубую пожал.
Скупо молвил Молчаливый,
Ус косматый теребя:
«Бог, к поэтам справедливый,
Ставит рыцарем тебя!»
Шляпу огненного фетра
Скинул парень не спеша:
«Я — не рыцарь, ваша светлость,
Я — народная душа!
Буря злится, буря длится,
Потопляет берега, —
Правь победу, честный рыцарь,
Опрокидывай врага.
Нету жребия чудесней,
И сиять обоим нам,
Если ж требуются песни,
Прикажи — я песни дам».
ИV
Гей, палач, не жди, не мешкай,
Завивай покрепче жгут:
С истребляющей усмешкой
Уленспигели идут.
Кровь на дыбе — ей точило,
На кострах — ее закал,
Бочке с порохом вручила
Огневой она запал:
— На! Довольно прятать силу,
Львистым пламенем взыграй:
Верных чествуй, слабых милуй,
Угнетающих карай.
Пусть рычат — не верьте в гибель:
Не на вас — на них гроза…
И хохочет Уленспигель
В узколобые глаза:
«Поединка просит сердце,
Маски кротости — долой…
Герцог Альба, черный герцог,
Ты со шпагой, я — с метлой!»
Пил и пел. Рубил. Обедал.
Громоздился на осла.
И веселая победа
Уленспигеля несла.
V
Уленспигель, Уленспигель,
Не всегда ли с той поры
Ты спешишь туда, где гибель,
Палачи и топоры?
И от песен на пирушке,
От гулянок, ассамблей
С фитилем подходишь к пушке
На восставшем корабле.
Меткой шуткой ободряешь,
Покачаешь головой —
И, как искра, вдруг взрываешь
Весь запас пороховой.
Так. Живая сила ищет
Бега. Уровни растут.
У плотины встанет сыщик
И каноник встанет тут.
Но, как знамя, светит гезам
Пламенеющий берет:
— Никаким не верь угрозам,
Для бессмертных смерти — нет!
Где ты нынче? В песнях, в книге ль
Только твой победный знак?
Где ты, тощий Уленспигель,
Толстый Ламе Гоодзак?